Глава 24

На бой кровавый, святой и правый…

— Экой они ретраншемент выстроили, — дивился генерал-поручик Суворов, глядя в зрительную трубу. — Вот ведь расстарались бунтовщики, курвины дети. Ну да ничего, сейчас мы им ретраншемент-то попортим. Григорий Григорьевич, — обратился он к Орлову, — зачни дуэль артиллерийскую. Первый день ей полностью посвятим.

И загремели сотни орудий с обеих сторон. Пушки, гаубицы и мортиры осыпали противников ядрами. Тяжёлые чугунные шары чертили небеса и врезались в землю. Рвались пороховые ядра, иногда убивая до десятка человек. Казалось, земля под ногами нашими дрожит в пляске святого Витта, а воздух пропитался пороховой гарью. Дышать в нашем лагере от неё было тяжело, многих солдат, непривычных к ней даже рвало, на что никто, кроме опытных дядек внимания особого не обращал. А каково же тогда в пугачёвском ретраншементе, при жуткой скученности солдат? Даже думать об этом не хотелось.

В общем, первый день работала с обеих сторон одна только артиллерия, офицеры же остальных войск слонялись по лагерю без дела, просили друг у друга зрительные трубы, стараясь разглядеть вражеские позиции. Но даже и в самые лучшие, разглядеть что-либо полезное было невозможно. Поэтому ближе к полудню я вернулся к позициям своего полка, где в самой большой палатке, какую нашли, пили все офицеры его. И не важно, командовали ли они кем-либо или же были так называемыми рядовым офицерами. Бытовало и такое название в нашей Добровольческой армии.

Под грохот пушек и гаубиц мы пили скверное вино — а где его хорошее-то достанешь, по такому времени? — и беседовали.

— Завтра жаркая будет битва, — мрачно вещал ротмистр Коренин. — Ядра ретраншемент пугачёвский основательно разнесут, но укрепления останутся. Я так мыслю, что туда Суворов направит инфантерию, штурмовать рогатки и вагенбурги.

— А когда же по вашему размышлению, господин ротмистр, — усмехнулся поручик Ваньшин, — в ход пойдёт кавалерия?

— День на второй, — без каких-либо колебаний ответил вместо него капитан Холод, — никак не раньше.

— Да бросьте вы, капитан, — отмахнулся неприлично оптимистичный Ваньшин, — после этакой-то артиллерийской дуэли инфантерия живо ретраншемент бунтовщицкий возьмёт.

— Из-за таких вот господ, как вы, поручик, — сказал я, — мы и воюем с бунтовщиками уже третий год. Шапками закидать хотели их, батогами перепороть, не ждали, что против нас весь край поднимется, суть едва не пол России. Их всех не перепорешь. Теперь они нас батогами запарывают! Про Деколонга вы рано позабыли, Ваньшин.

— Ну вы сравнили, Ирашин, — даже не обиделся поручик, — корпус Деколонга, с нашей-то силищей!

— И пугачёвцы уже давно не те, что Деколонга били, — заметил Коренин, — всяко сильнее тех, что били нас под Казанью. И больше их к тому же.

— Больше, положим, нас, — заметил Михельсон, — и две наших главных силы это артиллерия и кавалерия. А вот инфантерия, пожалуй, у Пугачёва лучше. И потому ретраншемента нам в первый день не взять, даже при такой артиллерийской подготовке. Рогатки легко выправить, а габионы новые набить. Будет ретраншемент, как новенький. Почти.

Такие вот разговоры вели мы до самого вечера под дурное вино, чёрствый хлеб и камнеподобную солонину. А когда солнце скрылось за горизонтом, и темнота накрыла землю, Михельсон поднялся и сказал, закрывая наше импровизированное собрание:

— Довольно. Посидели и будет. Завтра рано поутру будет общее построение, так что отправляйтесь по палаткам. Спать, господа офицеры, спать.

Разбудила меня утром, как это не странно звучит, тишина. Именно тишина. За предыдущий день я так привык к грохоту пушек и гаубиц и дрожанию земли под ногами, что легко заснул под канонаду. Но стоило ей завершиться, как я тут же открыл глаза, даже сначала не поняв, отчего проснулся. И тут запели трубы. Полковые, ротные, казалось, все разом. Трубили «Подъём!» и «Построение». Въевшиеся за годы службы рефлексы сослужили мне хорошую службу. Я буквально скатился с койки, нечаянно толкнув Озоровского и едва не сбив с ног Васильича, и выскочил из палатки. Окончательно проснулся, уже подбегая к коновязи, на ходу я пытался сплести косицу со стальной проволокой и обвязать её чёрным бантом, при этом сильно мешала треуголка, но не в зубах же её нести. Не собака же, в конце концов.

Приняв у расторопного конюшего седло, я закинул его на спину коня. Вредный мерин тут же надулся, не давая затянуть подпругу, и пришлось врезать ему коленом, чтобы утвердить седло как следует. После я вскочил на коня и толкнул его пятками. Оказалось, что шпоры надеть забыл. Неприятно. Остаётся надеяться на наши вчерашние умствования. Быть может, Суворов, действительно, не пустит сегодня в дело кавалерию, однако ещё по Барской кампании генерал-поручик зарекомендовал себя как очень неординарный полководец. Ждать от этого сухого человека можно всего.

Я подъехал на позиции полка, вместе со всем эскадроном. В нос ударил резкий пороховой смрад, к которому густо примешивалась уксусная вонь. Вот он, знаменитый аромат войны, довольно далёк от благоухания розовых лепестков

Перед ровными шпалерами пехотных шеренг гарцевал на сером коне Суворов. В правой руке он держал шпагу, которой, словно указкой тыкал в ретраншемент пугачёвцев, и говорил при этом:

— Господа мои, — при этом не слишком понятно было к кому он обращается, к солдатам или офицерам, — вон там засел наш враг. Злой и жестокий. Он будто змий впился в самое сердце земли русской, грызя её изнутри, будто гнойный червь.

«Во, загибает», — пронёсся по шеренгам уважительный ропот, который был отлично слышан даже с наших позиций.

— И нынче пришло время сего червя раздавить каблуком стальным наших сапог, растоптать подкованными копытами наших коней! Предатели и бунтовщики ударили в самое сердце нашей империи, в тот час, когда над нею занесены шведские мечи и турецкие ятаганы. Многие из вас помнят, как воспрянули османлисы, мамелюки с янычарами, когда наши друзья верные французы с бриттами да пруссаки с цесарцами, донесли до них весть о поражениях, нанесённых нам пугачёвцами. Как кричали они нам: «Возвращайтесь домой, московы! Ваш царь вернулся, будет кралицу вашу вешать и вас заодно, что его предали!». Сколько крови русской пролилось за Дунаем, в землях Порты, оттого, что турок воспрянул и с новыми силами ударил по нам. И никто, кроме бунтовщиков, что в ретраншементе засели, в том неповинен.

— Раздавим их, ваше превосходительство! — гаркнул какой-то седоусый гренадер. — Как гадюк поганых раздавим!

— Вот ступайте и раздавите! — ответил Суворов. — Авангард, офензива!

Грянули разом барабаны, ударили «марш колонной в атаку» и полки авангарда, составленные из двух наших, добровольческих, и трёх суворовских, стройными шеренгами двинулись на ретраншемент. Снова загрохотали пушки, почти одновременно с обеих сторон, пороховая и уксусная вонь усилилась. Ядра прочертили морозный воздух, врезались в снег с большим недалётом, вздыбив чёрно-белые волны. Всё же скверные канониры у врага, даже мне, кавалеристу, было это понятно. А вот наши били куда лучше, правда цель их была неподвижной, они успели хорошо пристреляться, и теперь клали одно ядро за другим в ретраншемент.

Увлекшись наблюдением за работой нашей артиллерии, я и не заметил, как к Михельсону подъехал Суворов, уступающий дорогу чётко шагающей инфантерии.

— Иван Иваныч, — обратился он к Михельсону, — вы, помнится, некую слабость к вагенбургам питаете, не так ли? — Наш командир почёл за лучшее не отвечать на этот издевательский вопрос и генерал-поручик продолжил: — И ружья Пукла вам полюбились? — Михельсон принялся медленно снимать с левой руки перчатку. — Ну, будет, будет, Иван Иваныч, с вами не в Питесрбурхе, на Невской першпективе, а на войне. Тут не сатисфакциев нам. А коли оскорбил вас чем, так извольте простить дурака окаянного. — Премьер-майор даже оторопел от такого обращения. Со времён Барской кампании все мы отвыкли от манер Александра Васильевича, которые легче всего было охарактеризовать словом «эксцентричный». — Так вот, вам, премьер-майор, нынче вагенбург атаковать. Ружья Пукла развёрнуты боком, и ежели с фланга зайти так вам и вовсе не опасны. Вот вы и ударьте по вагенбургу вражьему. Обстреляйте его из ваших отличных карабинов, что в цейхгаузах пугачёвских взяли во Ржеве. Старайтесь обслугу ружей чёртовых выбить как можно изрядней. Очень уж наслышан я о тех ружьях, что инфантерию из них бить вроде бы англы горазды, да и они вооружать им армию не стали. И нам тут такого никак не надобно.