Но когда он сказал, чтобы я собрала чемодан и исчезла, у меня сразу настроение поднялось. Мне больше не было стыдно. От ярости у меня даже зубы заскрипели. В мгновение ока я оделась, взяла сумку из-за занавески – там в нише у нас было нечто вроде кладовки. Что уж я в нее побросала – сейчас и не вспомню. Какие-то шмотки, туфли, книгу, которую читала в тот момент. Три минуты, говоришь? Да я управилась быстрее. А этот Иван Грозный ждал. Я была готова ринуться в бой. «До свидания, папа», – бросила я любезным голоском.

Я была уже на лестнице, когда он кинулся на меня и закатил мне такую оплеуху, что у меня из глаз искры посыпались. Полпролета я съехала на заднице. Сумка осталась наверху. Я убежала, а он орал, что его дочь – шлюха.

У Розины пересохло в горле, и она протянула свой стакан Эдуару, тот налил матери вина.

– Интересно, – сказал он. – Твой рассказ взволновал меня. Если я правильно понял, дед был еще той сволочью?

– Абсолютно верно.

– Что же было дальше?

– Конечно, я сразу подумала, что надо отправиться к Рашели на работу и все ей рассказать. Но, странное дело, я разозлилась на нее за то, что она выбрала себе такого мужа! Они оба стали мне отвратительны, будто я не их дочь. В кошельке у меня был только билет на метро, удостоверение личности, десять франков да еще фотокарточка Жоашим, приятеля по лицею, который писал мне стихи. Я доехала на метро до Порт д'Итали, а затем отправилась в сторону автострады № 7.

Язык Розины начал заплетаться.

– Твою мать, как же меня тошнит, – вдруг пробормотала она. – Все из-за того, что я слишком много выпила. Как ты считаешь, это хорошее вино? С твоего дружка Шарика станется подать клиентам древесный спирт, одна его рожа чего стоит!

Лицо Розины мертвенно побледнело, она боролась со спазмами в желудке. Эдуар вывел ее на воздух. Мать и сын прошлись по бечевой дороге, заросшей сорняками. Рядом с ними почти бесшумно текла Сена. На баржах по-прежнему горели огни; ночную тишину разорвала донесшаяся из телевизоров мелодия: передача закончилась.

Сделав Эдуару знак отойти, Розина принялась бурно блевать. Он хотел помочь ей, поддержать за голову, как часто делала она, когда сын был еще маленьким и мучился от несварения желудка.

Розина грубо оттолкнула Эдуара. Он отошел, не желая смущать мать, посмотрел на небо – оно было тяжелым, хмурым, с бледными проблесками, – представил себе девчонку подростка, выгнанную из дома, бредущую по автостраде № 7 тридцать с лишним лет тому назад. Девушка, которую грубо превратили в женщину, шла навстречу своей судьбе. А так ли уж изменилась ее жизнь после оплеухи, которой ее наградил отец? Несколькими часами раньше она учила математику или французский в безрадостном жилище.

На ум Эдуару пришли строки Арагона, превращенные Брассансом в песню: «Скажите одно: моя жизнь, и сдержите слезы».

Бланвен взглянул в сторону матери: ее спина содрогалась. Розину по-прежнему отчаянно тошнило.

13

Хотя Розина и отказывалась, Эдуар отвез ее к себе, довел до спальни, уступив ей свою постель. Сам же разделся до трусов и отправился в «гостиную».

Устроившись, он принялся пить прямо из бутылки минеральную воду, прерывая это занятие только для того, чтобы рыгнуть. В общем, вел себя, как мужчина, пребывающий в одиночестве и посему отбросивший все условности, включая благовоспитанность. Бланвен догадывался, какое значение будет иметь прошедший день для всей его будущей жизни. Образы, окружившие его, не могли не угнетать. Ба, скрючившаяся в своем кресле, умершая под дождем. Маленькая сучка Мари-Шарлотт, которой он надавал по заднице, его мать, еще совсем девчонка, которой овладевает какой-то фанатик на глазах сурового отца. Но одна картина, самая трогательная, никак не отпускала его: лицеисточка, бредущая по тротуару в районе Порт д'Итали; она же, запертая в тюремной камере вместе со своим дитя и другой матерью-одиночкой; и совсем недавняя – Розина, которую рвет в траве у бечевой дороги.

Бедная женщина! Бедное создание, ободравшее свою жизнь о колючую проволоку бытия. Эдуар решил, что отныне будет более любезным с Фаусто Коппи. Мать заслужила это.

Эдуар проснулся рано от холода, потому что спал на полу, а одеялом ему послужил старый плащ.

Чтобы согреться, он отправился приготовить себе кофе. Пока он возился у плиты, его вдруг поразила одна мысль: маленькая белая болонка Рашели исчезла. В той суматохе и при том волнении никто и не подумал о животном. Эдуар был уверен, что, когда Банан и он приехали на стройку, собаки там не было. Сбежала ли она после смерти Рашели? Вокруг рассказывают так много душещипательных историй о трогательной привязанности собак к своим хозяевам. Бланвен решил, что, приехав на стройку вместе с Розиной, тотчас же отправится на поиски болонки, если только собачонка уже не вернулась и не ждет их, дрожа всем тельцем, выгнув спину и грустно опустив усы.

Эдуар налил себе чашку кофе. Как говорила ба, первая чашка – всегда самая лучшая. Она с самого раннего детства приучила внука к этому напитку, и с тех пор он уже не мог обходиться без него.

С улицы кто-то позвал Эдуара. Подойдя к окну, он увидел старого седоусого магрибинца в шерстяной шапочке.

Бланвен натянул джинсы, майку и спустился.

– Здравствуйте, мисью Дуду, – поприветствовал араб.

– В чем дело? – забеспокоился Эдуар.

– Я есть отца Селим.

– Извините, что сразу не узнал вас, месье Лараби. Ваш сын не заболел?

– Сегодня ночь он не возвращаться домой, – ответил старик.

– Ах, вот как! – проворчал Эдуар.

Он обозлился на Мари-Шарлотт: вне всякого сомнения, именно она наложила лапу на Банана.

– Он всегда возвращаться, – подтвердил Лараби, – поздно, но возвращаться.

– Вчера я отправил его в Париж отвезти кое-кого, – объяснил Эдуар. – Не беспокойтесь, я сам займусь этим делом, и в течение дня все выяснится.

– Пжалста, мисью Дуду. Жена бояться несчастный случай. С тех пор как это случиться с Наджибой, она теперь ждать новых несчастий.

– Как чувствует себя ваша дочь?

– Завтра она выходить из больница, почти здорова, только голова иногда плохо варить.

– Все образуется.

Отец Банана пожал плечами, и в этом жесте было столько же скептицизма, сколько и фатализма.

– Инш'Алла, – прошептал старик.

Он уселся на свой мопед, к которому была прицеплена тележка, нагруженная ящиками, и уехал.

Лицо Розины было серого цвета, она не накрасилась, волосы растрепаны. Жестокое похмелье удерживало ее от разговоров. Понимая состояние матери, Эдуар вел машину осторожно. К Нине-кузине они попали достаточно рано, в тот момент, когда та закрывала дверь, собираясь идти на работу.

Увидев Бланвенов, Нина побледнела.

– Что-то случилось с Мари-Шарлотт?

– С Мари-Шарлотт ничего не случилось, – успокоил ее Эдуар. – Ба Рашель умерла. А где твоя дочь?

Не вдаваясь в детали, он объяснил, что вчера попросил своего подмастерье отвезти девчонку в Париж, и с тех пор тот так и не вернулся. Странное дело: Нина, казалось, успокоилась.

– Не стоит искать его, – сказала кузина. – Думаю, что она обольстила его и увезла к своим друзьям «встряхнуться». Ах! Бедные вы мои, боюсь, как бы эта девчонка не очутилась в тюрьме, причем очень скоро.

Эдуар был такого же мнения, о чем он и сказал Нине без всяких околичностей, посоветовав ей обратиться к какому-нибудь адвокату, чтобы выяснить, нельзя ли предпринять упреждающих действий. Может быть, есть смысл поместить Мари-Шарлотт как подростка, плохо подготовленного к жизни в обществе, в специальное учреждение для перевоспитания. Однако Нина свернула разговор на свою собственную горькую участь, пролила несколько слезинок и сказала, что, в конце концов, дочь никуда не денется и вернется.

Бланвены покинули кузину, чувствуя свое поражение. Эдуар беспокоился о Банане: паренек не был готов достойно встретить все ухищрения юной стервы; эта встреча могла сломать скромного работягу.