Среди причин, содействующих сохранению «незыблемости предания», Салтыков подчеркивает две. Первая — «несознанные капризы расового темперамента», то есть те или иные проявления еврейского племенного типа и характера. К этому ниже добавлено указание на необычность для русского человека «образа жизни еврея», «внешней его складки», «манеры говорить, ходить, одеваться» — то есть указания на все то, что сформировалось и поддерживалось в еврейском народном быте традицией и изолированным существованием еврейских масс в условиях гетто и местечек, в специфической обстановке черты оседлости и власти раввината. Вторая причина — «совершенно произвольное представление о еврейском типе на основании образцов, взятых не в трудящихся массах еврейского племени, а в сферах более или менее досужих и эксплуатирующих». Разъясняя эту причину, Салтыков один из первых — если не первый — в русской литературе, применяет социальный подход к еврейскому вопросу.

Салтыков отвергает «сплошной» взгляд на еврейскую среду и ее отдельных представителей. Как и в любой другой общественной среде, в ней действуют законы социального расслоения. Есть еврейская буржуазия (во всех ее модификациях — от местечковых арендаторов и шинкарей до космополитических банкиров-миллионеров), и есть еврейские трудящиеся. Салтыков ставит рядом с ранее созданными им фигурами отечественных кулаков-мироедов Деруновым, Колупаевым и Разуваевым их еврейских собратий. И те и другие осуществляют беспощадную эксплуатацию людей нужды и социальной придавленности. Деяния Разуваева-русского и Разуваева-еврея — «одинаково омерзительны». «Кому же, однако, приходило в голову, — спрашивает Салтыков, — указывать на Разуваева как на определяющий тип русского человека?» И продолжает, — формулируя главный обличительный тезис статьи: «А Разуваева-еврея непременно навяжут всему еврейскому племени и будут при этом на все племя кричать: ату!»

Отослав в цензуру августовскую книжку с «Июльским веянием», Салтыков писал Белоголовому: «Трудно было отделить еврейский вопрос от вопроса о Поляковых, Заках и Варшавских, но, кажется, успел» (письмо от 11 августа 1882 г.). Действительно, внеся в еврейский вопрос критерии различия между евреями-эксплуататорами и евреями эксплуатируемыми, взглянув на него с точки зрения социального этизма демократа-просветителя — с точки зрения «справедливости, сознания братства и любви», — Салтыков «успел» во многом правильно осветить этот вопрос. Но внести полную ясность в проблему с позиций своего просветительского мировоззрения Салтыков не мог. И на вопрос, почему же, однако, «мы с такой легкостью отождествляем» еврея-хищника, представителя «концессионерских безобразий и проделок», с рядовым членом еврейской массы, с евреем трудящимся, писатель дает лишь предположительный и неясный ответ.

Но в конкретной обстановке того исторического момента важны были не столько научная четкость и полнота отдельных формулировок, направленных против антисемитского угара реакции, сколько общее направление и дух выступления писателя-демократа. Исполненное гневного обличения «еврейской травли» и глубины понимания «неистовства» трагедии, тяготеющей над «замученным еврейством» социальных низов, «Июльское веяние» явилось первым в русской литературе отпором такой общественной силы против преследования евреев. За ним, на более поздних этапах, последовали выступления Л. Толстого, Короленко, Горького и др.

«Июльское веяние» вызвало озлобленное негодование со стороны всех органов реакционно-националистической печати. Они обвиняли Салтыкова в «тенденциозном заигрывании с еврейским вопросом», в «набивании себе либеральной цены», в «кощунственном отношении к святому Евангелию», в «глумлении над собственным народом» и т. д. и т. п. (статьи в «Новом времени», «Гражданине», «Киевлянине» и др.). Напротив того, в демократических кругах статья была расценена как одно из наиболее выдающихся публицистических выступлений писателя. Находившийся в ту пору в Швейцарии Г. З. Елисеев, где он общался с тамошними русскими революционными эмигрантами, писал Салтыкову по прочтении августовской книжки «Отеч. записок»: «Перл ее составляет, конечно, «Июльское веяние», которое здесь, как и везде, производит общий восторг. «Рассвет» хотя и витиевато, но очень метко выразил значение этой статьи для России.[107] Такое резюмирующее, веское, авторитетное слово было необходимо сказать по вопросу, который мутит не только Россию и Европу и наделал столько бед. Было бы очень хорошо, если бы время от времени, оставляя эзоповский язык, Вы так прямо и авторитетно высказывались и по другим проклятым вопросам, подписываясь под статьями своим полным именем. Да, Ваше имя теперь настолько авторитетно в России, что не только имеете право, но и должны говорить, как власть имеющий».[108]

«Июльское веяние» было перепечатано (вторая половина статьи) или процитировано во многих еврейских периодических изданиях, русских и зарубежных, а также издано отдельной брошюркой.[109] На похоронах Салтыкова на его могилу был возложен «венок из терниев», с надписью: «От благодарных евреев».

Стр. 229…дернуло околоточного на Петербургской стороне две души загубить! — Убийство околоточным надзирателем Ивановым купца Низовцева и его служительницы было совершено с целью ограбления. Сообщения об этом сенсационном убийстве во множестве печатались в петербургских газетах начиная с 21 июня 1882 г.

…устроился на даче под Петербургом, — Лето 1882 г. Салтыков с семьей жил на даче в Ораниенбауме.

Катков с Аксаковым в Москву зовут, Булюбаш — в Полтаву… — Сатирические стрелы по адресу представителей великорусского и украинского национализма.

Стр. 230. Довольно поболтали. Налгали с три короба… — Одна из салтыковских оценок демагогического фразерства и лжи эры «народной политики», главным деятелем которой был министр внутренних дел гр. Н. П. Игнатьев. Подробнее см. в «Письмах к тетеньке», особенно в «Письме втором», тему которого Салтыков определил словами: «О лгунах и лганье» (ср. также в письме к Белоголовому от 19 июля 1882 г. слова об «игнатьевской болтовне»).

…мажорные тоны… сменяются минорными, а минорные — мольными… — По-видимому, ошибка: лат. слово moll (мягкий) — другое наименование минорного же лада.

…прекрасные незнакомцы — представители полицейской власти.

Стр. 232…при «правовом порядке» (псевдоним). — Здесь и ниже эзоповские иносказания основываются на приеме иронического переосмысления политических терминов в значении, противоположном их реальному содержанию. Так, «правовой порядок» означает — бесправие, «реформа» — сохранение в неприкосновенности социального статус-кво и т. п.

Ведь справляются же с литературой. Не писать о соборах, ни об Успенском, ни об Архангельском, ни об Исаакиевском — и не пишут. Вот о колокольнях (псевдоним) писать — это можно, но я и об колокольнях писать не желаю. — Отклик на цензурную политику властей, запрещавших писать о конституционном строе (собор — земский собор) и поощрявших пропаганду строя самодержавного (колокольня — столп, как опора чего-либо, в данном случае царизма).

Стр. 234…«жизнь духа»… «дух жизни»… «оздоровление корней»… — фразеологизмы славянофильской и националистической литературы, поэзии (А. Хомяков) и публицистики (И. Аксаков и др.).

И «ключей» требовала, и Босфору грозила… и на кратчайший путь в Индию указывала… — Перечисляются декларации и акты внешней политики России конца 70-х — начала 80-х годов, направленных на борьбу с английским влиянием в Турции и проливах, с одной стороны, и в Средней Азии — с другой. О «ключах» — от Храма Рождества Христова в Вифлееме и от Храма гроба господня в Иерусалиме — см. в наст. изд. т. 11, стр. 616–617 и т. 14, стр. 578. См. в т. 14 примеч. к гл. IV «За рубежом».

…помните ли Вы сказку о «Диком помещике»? — Эта «сказка» Салтыкова была напечатана в «Отеч. записках», 1869 г., № 3 (см. ее в т. 16, кн. первая).