Майор нередко утверждал, что он потомок младшей ветви известной венгерской фамилии Эстергази, но доказательств этому не представил. Его родство и прошлое могли быть лишь предметом догадок; в будущем его ждали позор и нужда. Но во времена принесения Дрейфуса в жертву он жил весьма недурно, ибо полковник Шварцкоппен частным образом выплачивал ему по 12 000 марок в месяц. До того момента как Ив Гюйо разоблачил его в своей газете «Сьекль», Эстергази сумел передать германскому хозяину в копиях 162 важных документа. Но понадобились годы, чтобы французские военные власти позволили обратить внимание на факты, бесспорно свидетельствующие о предательской деятельности предприимчивого негодяя.

«Бордеро», найденное Брукером, было написано на особой бумаге. Она была очень тонка и легка и в парижских лавках не продавалась. Только один офицер пользовался ею как почтовой бумагой, и это был Эстергази. И только один офицер знал об этом — его коллега по разведке майор Анри. Но Анри хранил молчание.

Эксперт-графолог генерального штаба и Французского банка Гобер исследовал «бордеро» и сравнил его с многочисленными образцами почерка Дрейфуса.

— Они не тождественны, — утверждал он. Когда Бертильон начал ему возражать, генеральный штаб поспешно отказался от своего эксперта в пользу Бертильона.

— Что вы нашли, обыскав квартиру Дрейфуса? — спросил начальник генерального штаба.

— Дрейфус успел замести все следы, — уныло ответил маркиз дю Пари дю Клам.

— Как вел себя Дрейфус, когда вы в первый раз предъявили ему обвинение?

— Еврей побледнел.

— Сознался ли он?

— Он продолжает отпираться, но, сударь, в словах его не слышно правды.

Клика из генерального штаба, избрав себе жертву, всеми силами старалась не выпустить её из когтей, даже в обмен на действительного изменника.

Генерал Буадефр запросил Форзинетти, директора военной тюрьмы на улице Шерш-Миди.

— Поскольку ко мне обратились, — заявил Форзинетти, — я должен вам сказать, что, по моему мнению, вы на ложном пути. Дрейфус так же невиновен, как я.

Но эта точка зрения осталась неизвестной широкой публике.

В это же время германский посол граф Мюнстер старался довести до сведения различных государственных деятелей Франции, что «никто в посольстве, даже полковник фон Шварцкоппен, никогда ничего не знал и не слышал о капитане Дрейфусе».

Разумеется, и это заявление не было оглашено во французской печати.

Обвинительный акт по делу был состряпан по анонимным полицейским донесениям. Военный суд начался 19 декабря, продолжался четыре дня и шел все время при наглухо закрытых дверях.

Следующий эпизод хорошо показывает всю грубость процедуры. Один из свидетелей показал, что некое «уважаемое лицо», назвать которое от него не потребовали, сообщило ему, будто Альфред Дрейфус изменник. Это показание было торжественно занесено в протокол и произвело глубокое впечатление на всех семерых членов военного суда, из которых ни один не был, подобно обвиняемому, артиллерийским офицером.

Майору Анри, как специалисту по контрразведке, разрешили дать показание в отсутствие обвиняемого и защитника, так что ни Дрейфус, ни адвокат Деманж не могли знать, какая новая «улика» была выставлена против офицера, сидящего на скамье подсудимых.

После того как суд удалился для вынесения приговора, военный министр, генерал Мерсье, приказал представить восемь документов и одно письмо. Из этих документов лишь один имел отношение к Дрейфусу. Он представлял собой перехваченную шифрованную телеграмму, вероятно от Шварцкоппена к его начальнику в Берлин. Если бы французская расшифровка оказалась точной, невиновность Дрейфуса была бы полностью установлена. Не разрешив защите подробно ознакомиться с этой «уликой», судьи нарушили 101-ю статью кодекса военного судопроизводства. Но они намерены были осудить Дрейфуса, и, следовательно, это нарушение оказалось им на руку.

Суд признал капитана Дрейфуса виновным в том, что он «выдал иностранной державе или её агентам некоторое число секретных или доверительных документов, касающихся национальной обороны», и приговорил его к пожизненному заключению в крепости. Не считая эту кару достаточно суровой, суд постановил разжаловать Дрейфуса в присутствии всего парижского гарнизона.

Эта церемония состоялась утром 5 января 1895 года на плацу военной школы, на виду у построенных в каре войск и, как писал иностранный наблюдатель, «с обычной французской театральностью. С мундира Дрейфуса сорвали знаки различия, шпагу его переломили пополам и бросили наземь. За этим последовал унизительный марш вокруг всего плаца, причем Дрейфус чуть не на каждом шагу кричал: «Я невинен!», на что толпа отвечала воем, полным злобы и издевательства».

Самый драматический отчет об этом деле был напечатан «Оторите», газетой, необычайно враждебной к Дрейфусу. Ирония судьбы: именно этот злобный и предубежденный материал первым пробудил сочувствие к Дрейфусу за пределами Франции и даже вызвал тревожные сомнения в его виновности.

Задним числом был проведен закон, превративший каторжную колонию Кайенну во Французской Гвиане — так называемую «сухую гильотину» — в «крепость», в место пожизненного заточения Дрейфуса. Жене его, вопреки действовавшему во Франции законодательству, не позволили переселиться к мужу.

Дрейфус прибыл в эту колонию 15 марта; с месяц его держали в каторжной тюрьме, пока для него и его сторожей строились лачуги на одном из мелких островов залива. Это был приснопамятный Чертов остров, название которого, после дрейфусова мученичества, перешло на всю каторжную колонию. В сенях его лачуги днем и ночью дежурил часовой. Узнику приходилось самому варить себе пищу, стирать белье, убирать, и спички ему выдавали только по предъявлении пустой коробки.

В сентябре 1896 года был пущен слух, что он пытался бежать. На несколько недель беднягу заковали в двойные кандалы, а на острове усилили охрану.

С самого возникновения дела Дрейфуса и вплоть до дня объявления приговора его дело считалось относительно мелким и якобы интересующим лишь армейские круги. Но после ссылки «изменника» дело всколыхнуло широкую общественность и даже получило международный резонанс. Дрейфусары, т. е. сторонники капитана Дрейфуса, стали могущественной силой. Армейские заговорщики не хотели сдаваться. Франции угрожал пожар внутреннего конфликта.

1 июля 1895 года Жорж Пикар, тогда уже подполковник, был назначен главой разведки. Этот блестящий штабной офицер, самый молодой подполковник французской армии, подавал большие надежды.

Он получил в свои руки знаменитое «пти бле» — письмо, посланное по пневматической почте. По-видимому, письмо это было адресовано какому-то шпиону полковником Шварцкоппеном, который, по невыясненным причинам, порвал его, не отправив. Именно потому письмо, находившееся в руках у Пикара, было склеено из мелких обрывков, что весьма затрудняло не только проникновение в смысле написанного, но и самый процесс расшифровки. Пикар вчитывался в строки:

Подписанное заглавным «С», о котором уже было известно, что это значок личного шифра Шварцкоппена, письмо было адресовано:

Пикар был поражен. Но его ожидала ещё большая неожиданность: начальники то и дело предостерегали его от дальнейшего расследования этой улики, поскольку она могла обелить Альфреда Дрейфуса.

Однако Пикар был не только штабным офицером, но и честным, упрямым и не думающим о своей корысти солдатом. Он не обращал внимания на предупреждения и продолжал гнуть свою линию. 16 ноября 1896 года его удалили из штаба и сослали в Тунис. Беспощадная война между невольными сторонниками Дрейфуса и его заклятыми противниками не только продолжалась, но и усиливалась.