Роберт отвернулся.

— Возможно, тот, кто это сделал, уже признался на исповеди своему священнику, — он помолчал в нерешительности. — Вам никто никогда не лгал на исповеди?

— Если и лгал, не мне от этого страдать. Решит человек скрыть от меня часть своих грехов или нет — не суть важно. Божья справедливость все равно восторжествует.

— Я не сомневаюсь в этом, но, поскольку я еще в этом мире, у меня на душе спокойнее, если вы будете верить, что я невиновен.

Томас улыбнулся.

— Да, Роберт, я верю. Я не думаю, что это вы его погубили.

— Я не лишал его жизни, — быстро сказал Роберт и, помолчав, добавил: — Если бы я это сделал, я бы признался.

Томас моргнул. Не вложил ли его собеседник в эти слова некий особый смысл?

— Вы и правда ничего не хотите мне рассказать о том, что видели и слышали?

Роберт смотрел прямо перед собой. Между его бровями залегла складка, он явно о чем-то думал.

— Нет.

— Подумайте хорошенько. Не может так быть, что, поднявшись по лестнице, вы увидели кого-то у дверей в покои сэра Джеффри и его жены? Что-то, что вам тогда показалось лишь тенью? Роберт, речь идет о вашей жизни. Дайте мне хотя бы тонкую ниточку, чтобы я мог за нее зацепиться!

Роберт встал и подошел к тазу с водой, который Томас поставил на маленький столик. Довольно долго он стоял, окуная в воду пальцы и глядя на круги, расходившиеся по воде.

— Ничего, — сказал он, и голос его, скорее, походил на хриплый шепот.

— Но когда вы услышали голоса…

— По правде говоря, сейчас, снова думая об этом, я должен признать, что поторопился и в присутствии сестры сказал лишнее. Я ничего не слышал, разве что в обеденном зале раздавались какие-то голоса. Конечно, они-то меня и сбили. Скорее всего, это были слуги, больше некому. Да, я ошибся, Томас. Я не слышал никакого разговора двух людей.

Такой неожиданный и вызывающий мало доверия поворот заставил Томаса нахмуриться.

— Вы так легко отказываетесь от своих слов, Роберт? Но тело-то было совсем теплое, значит, кто-то непременно должен был оказаться рядом, кто-то, кто мог затем убежать по коридору в сторону противоположной лестницы. Вы должны были видеть или слышать…

Роберт резко обернулся, его глаза горели гневом, но взгляд их был устремлен не на Томаса, а в стену позади него.

— Я никого не видел, я никого не слышал, и я никого не убивал. Возможно, Томас, этого недостаточно, но это все, что я могу сказать.

— Жена Хьювела? Предположим, она случайно столкнулась там с Генри, и?..

— Его жене та женщина, которая увела ее сегодня утром, дала лекарство. Уйдя с обеда, я вчера зашел к ним, чтобы попытаться как-то утешить. Тогда старуха сказала мне, что приготовила такое снадобье, что вдова много часов проспит мертвым сном, а когда проснется, то боль уже притупится. У нее, в конце концов, маленькие дети, которых она должна утешать, а не предаваться безутешной скорби самой.

Дальнейший разговор с Робертом явно был бесполезен. Глаза его стали словно стеклянные, а бледное лицо приняло сероватый оттенок. Если понадобится, его рассказ про жену Хьювела несложно будет проверить.

Томас встал.

— Вы обещаете, друг мой, что, если вспомните что-то еще, сразу же пошлете за мной?

— Обещаю, — еле слышно откликнулся Роберт, так что слова едва можно было разобрать. Он сидел, низко опустив голову, и выражения лица не было видно.

Пока солдат запирал за ним дверь, Томас спрашивал себя, насколько тщательно Роберт мог подбирать слова. Воистину, складывалось впечатление, что для этого человека не все равно, сказать «убил» или «лишил жизни». Но всего интереснее Томасу показалось, что Роберт явно имел в виду: он рассказал ему все, что мог рассказать, а не все, что знал.

Позже, когда дневной свет одержал окончательную победу, а последние ночные тени отступили, затаившись в щелях грубых каменных стен, брат Томас остановился перед дверью в комнату Исабель, посмотрел на темные пятна крови на полу и содрогнулся.

«Хоть у меня и тело мужчины, но сердце, бьющееся в моей груди — все еще сердце мальчишки», — сокрушенно подумал он.

В юности он часто просыпался в глухие ночные часы от шарканья ног и стонов за дверью, и тогда он в страхе забивался под одеяло, прося, чтобы поскорее взошло солнце и прогнало прочь призраков, которые, он знал это, поджидали его в коридоре. Утром он вставал, открывал дверь и с храбростью, купленной на звонкую монету солнечных лучей, выглядывал и видел точь-в-точь такие пятна на каменном полу. Он представлял себе, что пол запачкан кровью огромных серых волков-оборотней, схватившихся с огромными черными демонами, пока один старик не сжалился над ним и не объяснил, что это кровь обычных людей, дравшихся здесь из-за каких-то пустяков, и бояться тут вовсе нечего. Тогда он почувствовал огромное облегчение, что это не демоны, но частичка того страха продолжала жить в нем и сейчас, хотя он уже не был тем маленьким мальчиком, который сидел один в темноте и боялся.

— Я взрослый мужчина, а не ребенок, — строго сказал себе Томас, и это отчасти помогло.

Потом он нагнулся и уже внимательнее осмотрел то место, где убили Генри. Спустя несколько мгновений выпрямился и покачал головой. Ничего, что могло бы пролить хоть какой-то свет на происшедшее, кроме самого очевидного. Обследование тела Генри, конечно, должно было дать больше, хотя Томас не думал, что удастся найти что-то, что снимет с Роберта подозрение.

Он втянул голову в плечи, потому что от холода начала болеть спина, и задумался над тем, куда можно бежать из этого места. Генри убили прямо перед комнатами, отведенными для гостей, где сейчас жил сэр Джеффри с женой. Их спальни ближе других находились к лестнице, по которой спускались в обеденный зал и дальше, во двор. Это был один выход. В то же время коридор, в который выходили эти комнаты, сворачивал и вел к одной из оборонительных башен на углу стены, окружавшей внутренний двор. Только этим путем убийца и мог бежать, поскольку в противоположном направлении коридор, не сворачивая, доходил до комнаты, которую занимал Томас с отцом Ансельмом, где резко обрывался, словно строители не довели свою работу до конца.

— Когда Роберт, как он говорил сначала, с лестницы услышал голоса, но никого при этом не увидел, — сказал Томас вслух, — говорящие могли быть где угодно: на лестнице, в обеденном зале, перед дверью в покои гостей или в коридоре, ведущем в башню.

Поскольку винтовая лестница была нарочно сделана крутой — так чтобы любому нападающему нельзя было как следует размахнуться мечом и поразить стоящих выше защитников, — ничего удивительного, что впереди себя Роберт никого не видел. Был ли он ближе к обеденному залу, когда услышал голоса, или же успел подняться выше, к жилым комнатам над ним? Томас не мог вспомнить, что говорил Роберт об этом. Сейчас, конечно, тот уже отрицал, что слышал голоса двух человек, так что спрашивать его было бесполезно — само собой, когда Роберт ни с того ни с сего вдруг решил отказаться от своих слов, Томас не мог ему поверить.

— Если голоса доносились из обеденного зала, — продолжал Томас, — говорящие могли переждать там, пока Роберт миновал вход, а потом спуститься по тем самым ступеням, по которым он только что поднялся. Если же голоса раздавались сверху, убийца — или убийцы — мог услышать его шаги и скрыться в коридоре, ведущем в башню, прежде чем наверху появился Роберт. Других возможностей бежать нет.

А что, если говорившие стояли дальше по коридору, там, где нет выхода? Они могли не услышать шагов Роберта на лестнице, а значит, могли не успеть сбежать до того, как он появился в коридоре. Тогда их могли схватить. Томас зажмурился и попытался во всех подробностях вспомнить, что он сам видел этой ночью.

Они с Ансельмом находились в самой дальней комнате. Когда леди Исабель закричала, Ансельм спал. Томас мог подтвердить, что он был там и что, кроме них, в комнате не было никого постороннего. Священник вообще никуда не выходил. Когда Томас вернулся с дурными новостями, он все еще сидел на кровати без кровинки в лице и дрожал.