— Ты… это… уже? — запинаясь, спросил барон.

Ивар кивнул.

— Без меня? До-он…

Князь прикусил губу. Ниточка крови поползла к подбородку.

— Держи, читай, — он сунул банерету охапку свитков — как букет. Болард развернул первый попавшийся: буквы, будто пьяные, заплясали перед глазами.

— Князь… так скажи…

— Этот от Виктора, графа Эйле и Рушиц, формальные извинения и благословение на свадьбу. На оглашении он быть…

— Князь…

— Что?

Борька провел рукой по глазам.

— Отвернись, пожалуйста.

Глава 35.

1492 год, август. Настанг.

Сивый мотал головой, вместе с длинной гривой качались, сыпались на брусчатку васильки, ромашки и дикая гвоздика. Не в лад звякали колокольчики на сбруе. Еще не совсем здоровый, Болард держался в седле неуверенно, но гордо. Старался ехать вровень с белоснежной в золотых завитках каретой, что, подскакивая на выбоинах, и грохоча, катилась по главной перспективе. Помавали стяги, еще не снятые после коронации; горожане пялились на карету и всадников, бросали в кортеж цветы и дрались из-за пригоршни брошенных под ноги в ответ медяков. Стражники в гербовых — с крестом и молодиком — сагумах Настанга теснили жадную до зрелищ толпу, и та лезла выше: на деревья, кровли, фигурные балкончики и фонари. То ли еще будет, рассуждал Болард, барон, рельмин Кястутисский, третьего дня член капитула Консаты и глава службы безопасности Подлунья (вот так разом проливаются Господни милости). Будет свадьба. Прокатятся они под колокольный перезвон, бас дуды и роговой вой. Будут гирлянды роз на арках над улицами и аллегории счастливого брака. И сладкое вино в фонтанах и жареные на кострах быки тоже будут. И зерно, ливнем просыпанное на головы новобрачных. И дай Боже не спалить на радостях половину без того уже пострадавшего от огня стольного города. И будет широченное, крытое мехом ложе в одрине. И наутро будут носить по улицам красную от крови простыню, демонстрируя невинность новобрачной. Средневековая дикость? Ничего, пусть девчонка привыкает. Как привыкает сейчас чакать зубами в карете без рессор. Бедненькая моя, любимая…

— Приехали! — не дожидаясь лакеев, Болард опустил подножку и распахнул дверцу, подал руку невесте. Майка выпала: зеленоватая, как незрелое яблоко, не то что перебирать ногами, стоять ей было трудно. Жених хмыкнул, крякнул, подхватил суженую на руки и, раскачиваясь, пошел в гостеприимно распахнутые двери Храмины.

— Оглашенный! — шепотом рявкнула дона Дигна, отскакивая вместе с ручником, который по обычаю собиралась расстелить на пороге. — Первым помереть решил…

— Чего? А, да. Ивар тут? — Болард крутанул головой, с рыжей на руках оглядываться было неудобно, девчонка вертелась, и серебряный рог головного убора-"кораблика" то больно тыкался жениху в плечо, то норовил выбить глаз. Тяжело сопя, дон поставил рыжую на ковровую дорожку. Придержал, чтобы не сбежала. Тут как раз по навесному мосту от бастей продробила кавалькада под лилово-белой хоругвью Кястутисов, князь соскочил с коня, бросил повод стремянному. Охрана, оттеснив Боларда с Майкой и шипящую Дигну, прошлась по нефам и заняла выходы. Служка кинулся разжигать лампаду перед налоем. Шумя, переговариваясь, как в театре перед премьерой, прихожане расселись. Явился из ризницы молоденький священник в золотом облачении — тот самый, что отпевал Шенье. Стал ревностно расставлять невесту с женихом. "Молодожены, сойдите с ковра! Вас много, а ковер один", — шепнул Болард Майке на ухо. Она тихонько хихикнула.

Старым пьяницей поволоклась служба. Дрожала в воздухе золотая пыль, курился ладан перед образами. Детский голосишко тянул на хорах высокие ноты. Священник, запинаясь на трудных таалинских словесах, оглашал будущий брак. Умиленно плакала соборная старушка у паникадила. Как мышь, надувалась на крупу баронесса Дигна. Улучив момент, сын показал ей язык.

Ивар ушел из-под хоругви за колонны, в полутьму. Комкал ворот, царапая ладонь жестким золотом шитья. Глядел на Майку болезненно-пьяным взглядом. Никого больше не существовало для него сейчас, лишь это осиянное видение с тяжелым молодиком-"корабликом" на рыжих волосах, гнущим тоненькую шею. И луч, трогающий прикрытое кисеей худенькое плечо, и в ложбинке грудей серебряный крестик и желтая капелька янтаря. И стиснутые руки. И опущенные глаза за ресницами, на которых повисли слезы. Крикнуть бы: "Майка, Маюшка!" Заслонить, увести на свет, и никогда не отпускать от себя. И никогда не увидеть на тонком запястье чужой янтарный браслет.

Шаг назад, еще шаг. Боковой придел, стрельчатые двери наружу, в пыльный палисадник.

— Князь? Вина! Да шевелитесь, придурки!!

Влажный, резко пахнущий шелковый комок у лица. Ивар очнулся. Понял, что сидит на храмовом крыльце. А дама, смутно знакомая, черноволосая, похожая в черно-зеленом бархатном платье на диковинную осу, стоит перед ним на коленях, платком растирая виски. Он отстранился, сдерживаясь, чтобы ее не ударить. Спросил хрипло:

— Ты… кто?

— Дона Грета, баронесса Смарда… вельможный консул. Душно в соборе. Ну, наконец-то! — она перехватила у слуги жбан, глотнула первая: — Пейте, господин. Нужно.

Ивар опростал посудину, отшвырнул. Замотал головой, точно медведь, отгоняющий пчел, волосы сыпанули на глаза.

— Вам бы поспать сейчас, вельможный консул.

— С тобой?

— Если то будет наияснейшему угодно.

Он скривил рот:

— Князем меня зови, девка. Ты почему… в Ингеворовых цветах?

Гретхен сощурилась:

— Это мои цвета. Гляди: волосы черные, глаза зеленые.

Раскосые глаза на беленом лице и впрямь были зеленющими, с искорками солнца внутри. Вороные пряди кольчужной проволокой вились вдоль висков, в сложной прическе остро блистали самоцветы.

— И камни мои — смарагд и черный агат, — дона указала пальцем на ожерелье над полулуниями грудей, стиснутых в кружевном вырезе. — Оберегают от ядов и хранят от дурных снов.

Ивар, склонившись, поцеловал белую кожу. Вдохнул жесткий аромат дорогих духов. Грета, не отпрянула, наоборот, прижалась теснее, станом и округлым бедром, ощутимым сквозь ткань.

— Кроме того, смарагд служит символом чистоты…

— Да уж, сестренка, — неслышно подошедший Болард дернул Грету за запястье, принудив вскочить. — Дон Ивар, дозволь переговорить с сестрой.

— Закончилось?

— Да, огласили.

— А М-майка…

— Да с матерью болтает о ерунде, — дон Смарда шевельнул затянутым в белую замшу плечом, — платье подвенечном, что ли… Так можно? Ну, пошли…

Болард оттащил Гретку под пыльный куст шиповника у церковной ограды. Покрутил головой в поисках ненужных свидетелей. Неприятно сощурился:

— Ну?!.. Опять на начальство потянуло?

— Ревнуешь?

— Предупреждаю. Как глава безопасности.

Грета недобро сощурилась, сбросив братнюю руку:

— А теперь ты меня послушай. Мне между мной и Иваром гондоны не нужны. Даже горячо любимый брат. Я для Ордена не меньше твоего сделала. У Рошаля спроси. Или документы почитай, археолух хренов.

Посозерцала отвисшую Болардову челюсть. И добавила, как гвоздь вбила:

— А хочешь глубоко копать, так вначале поинтересуйся, с каким конюхом твоя нареченая в войске спала. И кто нынче к ней в горенку лазит. Бедный мой… — Гретхен мимолетным движением коснулась его волос, — рога еще не чешутся?

И убежала быстрее, чем он успел замахнуться.

Барон сплюнул под куст:

— Тварь. Змея… — но сомнение уже проедало дыру в рассудке. И когда розовая от счастья Майка появилась на крыльце и завертела головой в поисках его, Боларда, барон малодушно сиганул в заросли, протиснулся между железными прутьями и направил стопы в кабак.

Дальнейшее помнилось смутно. Вроде он пил с каким-то отребьем, с чарок переходя на кружки, с кружек на ковши, а затем на кувшины.

Бурно клялся кому-то в вечной милости.

Обносил кабак по кругу ведрами с брагой.