— Да будет так! — молвил царь.
И снова восторженность толпы. Легенда о богатой и беззащитной стране на Юго-Западе давно ходила в народе. Царь дает им оружие и провиант, обещает им половину добычи! А слово царя нерушимо...
Правда, сомнение едва не прокралось в душу Тхутинахта, но он сумел пересилить себя, видя всеобщее ликование. Конечно, рискован путь, уводящий в сторону от Хапи, обещающий встречу с дикими зверями и сухими песками. Но жизнь роме никогда не была беззаботной. Стоит провести год в опасном походе...
2
Постаревшее за день солнце опускалось за горизонт. Напрасно длинными тенями цеплялось оно за каждый кустик и бугорок, точно утопающий, не желая покидать суетный и шумный земной мир.
Вот приметило оно вереницы рабов и слуг, несших своих господ из богатых домов столицы по дороге во дворец, окруживших роскошные носилки с ленивыми и откормленными телами. Но и их тени беззвучно скользили по шероховатой земле точно по зеркалу, все тускнея, и внезапно как бы растворились в ночи.
Еще день, словно капля расплавленного металла, упала в саркофаг минувшего. Все предопределено. Всему — свое время. Отойдем в прошлое и мы — каждый в свой час. Останутся лишь дела наши — добрые и злые, чтобы славить или гневить память о нас. Только те, кто ничего не делают, не возбуждают радости своим существованием и не вызывают печали уходом на Запад. На каждому дано зажечь свою Звезду Времени на Небосклоне Вечности, и никому не узнать, долго ли она будет светить потомкам...
Так думал Мериптах, покачиваясь в носилках, гордясь завершением мечты и грустя в своем одиночестве. Не захотела Туанес разделись с ним эту ночь его торжества во дворце фараона, куда стекались сейчас приглашенные... Нет и брата его Анхи, отбиравшего в Суне камень для облицовки подножия царской пирамиды. Нет и Тхутинахта: сегодня проводил он его и своих рабочих в далекий поход в легендарную страну на Юго-Западе. Они уходили воодушевленные надеждой. Не все вернутся, но еще меньше у них возможности встретить свою старость здесь, в стране Кемт, где непосильный труд и жестокость как бы спрессовывают их годы и дни в маленькие кирпичики. А из этих «кирпичиков» строят дворцы и пирамиды...
Правда, Кар возвратился из поездки по Хапи, но и его нет рядом; он раньше отправился во дворец, чтобы приготовиться к выступлению перед царем. Путешествие его оказалось напрасным — Сенмута найти не удалось, он таинственно исчез. Нет больше живого свидетеля против Хеси.
Сегодня оба входа в царский дворец открыты настежь. Стены дворца украшены ярко горящими плошками. Ряды факельщиков указывают направление для слуг и рабов с носилками гостей. В жарком дыхании костров тут и там аппетитно потрескивают туши кабанов.
В медных чанах варятся страусовые и черепашьи яйца. Десятки голубей и журавлей запекаются в сухарях или в муке. Ласково поблескивают на подносах горы моллюсков. Молодые побеги папируса перемежаются головками лука и пучками молодого чеснока, в корзинах, плетенных из пальмового лыка и тростника.
В кожаных мехах булькает вино и пиво. В глиняных кувшинах — освежающее молоко. Чтобы оно лучше охладилось, поварята укутали их в мокрые ткани и время от времени увлажняют водой из Священной Хапи. Финики с далекого Юга вкусно окружили на подносах тонкие диски пахучего сыра. Живые миноги — любимое блюдо царя — играют в бассейне, ожидая своей очереди.
Главный повар царя Киркуф, лоснящийся от пота, с полотенцем на плече, в ослепительно белом набедреннике, в мягких коричневых сандалиях, с широким многоцветным ожерельем из бус на мускулистой шее и с плетью в руке руководит подготовкой к пиршеству. Он зорко следит, чтобы не было суетни, неугодной фараону.
«Не делай больше порученного!» — гласит заповедь. Но ведь сказано еще: «Послушание — главная добродетель...»
И Киркуф неуклонно требует от подчиненных выполнения того и другого. Впрочем, рабочие обширной царской кухни прекрасно обучены и своей расторопностью и четкостью только способствуют возбуждению аппетита.
Гости покидают носилки у Площади Приемов возле дворца и дальше идут пешком. На шелковистом густом газоне с северо-восточном углу двора прямо на траве раскинуты мягкие подушки для сидения, и перед каждой — резной эбеновый столик для яств. Гости располагаются двумя вытянутыми и широкими рядами, друг против друга, оставляя свободную прямоугольную площадку для представлений. С севера ее замыкает царский трон, а с юга оставлен проход для танцоров и акробатов.
Церемониймейстер Никаурэ указывал каждому гостю его место. По правую руку царя — врач фараонова желудка Ихгорнахт и врачи обоих царских глаз — Инухотеп и Ренси. Затем — везир Иунмин и начальник казначейства Сехемкарэ.
По левую руку Благого бога — начальник туалета Габес, хранитель царского гардероба Схетепибрэ, начальник палаты омовения Сенбеф, главный жрец Бога солнца из города Он Рэ-ба-нофр и рядом с ним сияющий Хеси. Затем Хену и жрец Небутеф, еще старец Инфеб и лишь потом — Мериптах.
Правитель великого двора и распорядитель сегодняшнего пиршества Никаурэ выбрал себе место напротив царя у прохода для артистов. Позади трона владыки Обеих Земель — подушка и столик начальника поручений Неджемида.
Барабанная дробь тамтамов прижала лица приглашенных к земле — сам владыка Обеих Земель, сын Рэ, великодержавный Хор, отец и хозяин роме, медленно опускался на трон!
— Сядьте все, — приказал Хефрэ, — сегодня я разрешаю смотреть на меня...
Никаурэ подал знак, и слуги пришли в движение. Одни несут яства, другие разливают вино в алебастровые кубки, третьи разносят чаши с водой для омовения рук. Молча, без суеты. Слаженно, стремительно.
И снова — покой. Все взгляды на царя. Преданно. Ожидающе. Вот поднял он божественное лицо. Оглядел каждого. В упор. Пронзительно. Холодно. Останавливая сердца подданных. Прервав их дыхание. Вот произносит он:
— Брат мой Мериб наказан. За обман рабочих. Не примет он сегодня участия в нашем пиршестве. Будет знать он!
Забегали глаза у гостей. Восторгаться? Но Мериб есть Мериб! Печалиться? Так ведь царь — еще выше... Презрительная улыбка легла на уста Хефрэ и тут же исчезла.
— Объявляю волю мою, — продолжал царь, насладившись замешательством придворных. — Изваяние, высеченное Мериптахом, достойно богов. Награждаю скульптора новой гробницей, взамен той, что отдал он жене своей...
Хор восторга и удивления щедростью царской ответил Хефрэ.
И началось пиршество!
Обильное питьем и едой. Лучшие танцовщицы Белых Стен в прозрачных накидках на гибких телах извиваются перед гостями. Не зря говорят мудрые: юность женская — лучшее оружие против старости и увядания аппетита!
Лишь час спустя царь омыл руки водой из Священно Хапи и вновь оглядел гостей.
— Хотел бы я знать, — задумчиво молвил фараон, — кто мешал в строительстве Мериптаху? — и почему-то повернулся в сторону Хеси.
— Священная воля твоя, — склонил голову вельможа. — Жрец из храма Птаха по имени Небутеф сбрасывал камни на головы рабочих, отравлял воду для питья...
Побелел, собрался в комок Небутеф под тяжелым взглядом царя. Гневом налились глаза Хену, смотревшего на Хеси. Качнулся старый Инхеб.
— Может быть. Небутеф скажет, будто я учил его этому? — насмешливо спросил Хеси.
— Да... да... — трясущимися губами пробормотал жрец, не ведая, что уже попался на удочку предателя: ведь теперь всем ясно, что преступление совершено им. Не важно, по чьему наущению, — это уже вопрос второй. — Да, да, — повторил Небутеф. — Ты меня научил!
— Смотри, Хем-ек, — почтительно обратился к царю Хеси. — Если я его подговорил, то почему он не доложил тебе?..
— Пусть наказание преступнику придумает наш любимец Кар, — повелел царь.
И тут Мериптах увидел друга. Фокусник спокоен, даже весел. Он успел выразительно посмотреть на Мериптаха, и скульптору подумалось, что Кар участвует сейчас в спектакле, заранее подготовленном и обговоренном в деталях...