Студент вынул из кармана двугривенный и сказал:

— Во избежание споров предлагаю следующее. Я брошу эту монету, и если выйдет «орел», то первым будет стрелять Рогожин, если же «решка» — будет стрелять Далецкий. Согласны?

Все согласились. Студент подбросил вверх двугривенный, и монета бесшумно упала на мягкий ковер. Все бросились смотреть и в один голос вскрикнули:

— Решка!..

После этого единогласно было решено, что первым стрелять будет Далецкий. Успокоились, выпили по рюмке коньяку и приступили к разрешению дальнейших вопросов. Почти все технические моменты были разрешены единодушно и скоро.

Оба противника, Рогожин и Далецкий, должны написать на всякий случай по две записки, что просят никого не винить в своей смерти. Одна из них должна быть оставлена на видном месте в квартире, а вторая — находиться в кармане, чтобы в случае смерти эта трагедия могла быть официально признана самоубийством. Необходимо пригласить с собой на место дуэли какого-нибудь врача, на скромность и молчание которого можно было бы смело надеяться. Секунданты обязуются «словом честного человека» никому и никогда не рассказывать о дуэли и о ее последствиях. Все это должно остаться тайной.

Но при этом снова возникло недоразумение. Рогожин вызвал Далецкого на дуэль, чтобы восстановить в обществе свою оскорбленную честь. Раз дуэль останется в тайне, то каким же образом эта честь может быть восстановлена?

Думали долго, допили весь коньяк, выпили даже по стакану вина, но ни к чему не пришли.

— Господа, — сказал, наконец, Жорж, — но как же быть, раз дуэль в России преследуется законом? Если о ней станет известно полиции, то не только Рогожин и Далецкий, но и мы будем привлечены к ответственности и все пострадаем.

Такие доводы сразу же признали убедительными и непреложными. Вместе с тем было решено, что честь Рогожина все равно будет восстановлена и без огласки дуэли. Останется ли он жив или умрет, но все те лица, в присутствии которых его оскорбили, слышали, как он вызвал Далецкого на дуэль и, несмотря на молчание секундантов, будут знать, что дуэль эта произошла.

— Сохранить тайну нужно не для общества, а для полиции, чтобы избежать различных неприятностей и осложнений! — пояснил Жорж.

— Вообще, все это чепуха! — с апломбом заявил майор — не беспокойтесь, о том, что произошла дуэль, будет известно на другой же день всей Москве. Но если мы будем молчать, все будет шито-крыто! Всякий будет показывать вид, как будто ровно ничего не знает. И тогда полиция и не подумает вмешиваться. Даже в случае смертного исхода дуэли, полиция вполне удовлетворится запиской, найденной при убитом и в его доме, так как эта записка будет гласить о том, что покойный просит никого не винить в своей смерти.

Инцидент был исчерпан, и секунданты разошлись, чтобы на другой день, к 5 часам утра, встретиться в условленном месте Петровского парка. Обязанность привезти врача взял на себя студент.

LV

Рогожин, выслушав прибывших к нему секундантов об условиях предстоящей дуэли, предложил им приехать к нему вечером и заночевать в его доме, чтобы в 2 часа утра вместе отправиться в карете в Петровский парк.

— Мы к вам приедем ужинать! — бесцеремонно заявил майор.

— Поужинаем, соснем малость и, значит, того… отправимся! — с довольной улыбкой подхватил студент, крутя свои маленькие щетинистые усики.

После этого, переглянувшись друг с другом, секунданты с достоинством удалились, а Рогожин велел заложить лошадь и ехать к Лили.

Не видев его почти два дня, Лили была в сильной тревоге.

— Что такое случилось? Почему ты так долго не был у меня? — спросила она.

Рогожин смутился и первое время не знал, что ответить.

— Я хлопотал о нашем переезде в деревню! — наконец сказал он. — Дом в имении в большом запущении и беспорядке, и надо было сделать его хотя бы немного сносным и удобным для жилья.

— Ты ездил в свое имение?

— Нет, я сделал все необходимые распоряжения через своего управляющего.

— Значит, мы скоро уедем из Москвы?

— Да.

— И проживем в деревне всю весну и лето?

— Как хочешь!

Радостная и возбужденная, Лили бросилась к Рогожину на шею и крепко поцеловала его в губы.

— Милый, дорогой мой!.. — воскликнула она. — Если бы ты знал, как я люблю тебя!..

Рогожину стало тоскливо и тяжело. Мрачное предчувствие близкой смерти холодной змеей заползло ему в душу, и сердце мучительно сжалось и заныло. Неужели теперь, на пороге счастья и новой, еще неизведанной жизни с Лили, он будет убит наповал какой-то шальной пулей, навстречу которой сам добровольно подставил грудь?..

Первый выстрел принадлежит Далецкому, а на расстоянии десяти шагов промахнуться трудно. Значит, смерть неизбежна.

Вопрос о том, кому первому стрелять, решен пошло и глупо посредством подброшенной вверх монеты.

Среди уличных мальчишек и рабочих существует игра в «орел и решку». И с помощью этой бессмысленной игры четверо взрослых, интеллигентных людей решили вопрос его жизни и смерти.

Но на свете нередко разрешается подобным образом целая масса вопросов, не менее роковых и важных. И большая часть людей не видит в этом ничего бессмысленного и предосудительного.

Лицо Рогожина осунулось и побледнело. Он вяло и через силу отвечал на страстные, порывистые ласки любимой женщины.

— Что с тобой? Отчего ты такой задумчивый и мрачный? — волновалась Лили.

— Нет, ничего!.. — тщетно стараясь улыбнуться, бормотал Павел Ильич. — Просто не выспался и… и у меня немного болит голова.

Лили пристально посмотрела Рогожину в глаза и вздохнула.

— Это неправда… — уверенно прошептала она. — Ты что-то скрываешь от меня.

Рогожин отвернулся и не ответил ни слова.

— Ты ночуешь у меня? — спросила Лили.

— Нет, я должен ехать домой, — чуть слышно пробормотал Рогожин.

— А если я не пущу тебя?

— Этого нельзя!.. У меня важное дело.

— Какое? Рогожин молчал.

— Что же ты молчишь! — насторожившись, воскликнула Лили и, обхватив руками его шею, снова заглянула в его потускневшие и опущенные глаза.

Рогожин сделал над собой усилие и тихо рассмеялся. Затем тотчас же уехал домой.

LIV

Было еще совсем темно. Рогожин, задремавший на тахте, вздрогнул, точно от электрического удара, и, открыв глаза, встревоженно осмотрелся вокруг.

На креслах возле письменного стола, ярко освещенного лампой, сидели секунданты — майор и студент. Они, очевидно, ни на минуту не сомкнули глаз и тихо, но оживленно о чем-то разговаривали. Их волновало предстоящее дело, ибо увлекательно сопровождать кого-то на смерть, зная при этом, что тебе лично решительным счетом ничего не грозит.

Рогожин устало снова закрыл глаза и стал прислушиваться к разговору.

— Это, батенька, мудрено угадать, что чувствует человек, когда ему направлено в лоб дуло пистолета… — протяжно и лениво говорил майор. — Все зависит от индивидуальных особенностей. Один чувствует одно, другой — другое!.. В общем, конечно, ощущение не из особо приятных. Всякое живое существо с избытком наделено инстинктом самосохранения. В самом невозможном, паскудном положении, мучаясь, страдая и проклиная свою судьбу, человек все-таки обеими руками цепляется за свою жалкую жизнь. У меня был товарищ, страдавший ужасной неизлечимой болезнью. Каждый час, каждую минуту, при малейшем движении он испытывал адские, невыносимые муки. Однажды, жалея его, я принес ему заряженный револьвер и положил на столик, стоявший в изголовье его постели. Так, на всякий случай!.. Товарищ этот выразительно посмотрел на меня, затем на револьвер и спрашивает: «А что, заряжен он?» «Да!» — говорю. Он как задрожит весь: «Убери его прочь! Ради бога, убери прочь! А то неровен час, заберется ко мне ночью какой-нибудь негодяй, да и прикончит из этого револьвера!» А надо вам сказать, что страдания несчастного больного достигли в ту пору апогея — одним словом, дальше некуда было! Даже доктора, и те говорили, что самое лучшее, дескать, если бы этот несчастный поскорее помер. Так-то вот-с! Ежели такой человек задрожал при одной мысли, что на него может быть направлено дуло револьвера, так что же должен почувствовать здоровый и полный жизни субъект при подобной оказии? На свете нет и не может быть существа, которое не чувствовало бы страха перед смертью! Самый необыкновенный герой обязательно чувствует этот страх, и все дело в том, что у него достаточно силы воли, чтобы преодолеть свой страх и мужественно и смело взглянуть прямо в глаза смерти.