XXV

А ночью все повторилось. Только теперь утоливший первый голод Рогожин был куда более виртуозен в искусстве любви. Теперь он не столько любил свою богиню, сколько поклонялся ей. Мужчина был готов покрыть поцелуями каждую клеточку ее тела, он с наслаждением вдыхал запах ее кожи, волос. Теперь Рогожин хотел быть гурманом, он получал удовольствие от каждого момента их близости.

Любовные объятия чередовались с проникновенными доверительными беседами. Павел Ильич говорил Лили, как мечтает о том, чтобы создать с ней семью, иметь детей. Их дом должен стать тихой уютной гаванью, где он будет укрываться от алчного и жестокого мира. Рогожин также говорил, что разучился любить людей, и только Лили заставила его вновь увидеть в ком-то не вещь, имеющую свою цену, а живого человека, достойного искреннего уважения и понимания. А потому отныне у него будет совсем другая жизнь.

Лили слушала Рогожина, и ее не покидало какое-то странное предчувствие, что вместо планируемого рая она принесет в жизнь этого мужчины одни только страдания и несчастья. Но молодая женщина гнала прочь эти мысли. Ведь она и сама теперь всей душой стремилась в описываемую Рогожиным счастливую гавань их будущего дома. В одном она не сомневалась, что своей любовью надолго может осчастливить Рогожина. И Лили, в силу своего скромного опыта, пыталась доставить любовнику как можно больше физического наслаждения.

Когда после безумной ночи, Лили, изможденная, усталая, заснула, — Рогожин тихо приподнялся на локте и устремил на нее пытливый взгляд.

В нем больше не было животных желаний и порывов. Пресыщенный безумной ночью, зверь спал, спрятав когти, и Рогожин не чувствовал над собой его мощной власти, подчинявшей себе его волю и рассудок. Рогожин весь был охвачен одним только стремлением проникнуть в загадочную тайну гармонии и красоты тела Лили. Стремился — и не мог. Рогожин думал о том, что с телом неразрывно связано и составляет его сущность все то, что скрыто в его сокровенных тайниках, то, без чего тело представляет лишь труп!

И Рогожин тщетно силился что-то понять, усвоить… Он обладал и наслаждался телом Лили, но скрытая сущность его осталась по-прежнему далекой, недоступной, таинственной и загадочной, как было и тогда, когда он впервые увидел эту девушку.

Вглядываясь в красивое лицо Лили, Рогожин думал: «Вот я целовал этот лоб, но разве я знаю, какие мысли скрывает он? Я целовал эти манящие губы, но разве знаю, какие слова любви и страсти будут они шептать тому, кто заменит ей меня потом?.. Прижимаясь к груди Лили, я слышал, как трепетно бьется ее сердце, но — откуда я знаю, — быть может, это сердце переживает лишь те ощущения, какие испытала Лили прежде в объятиях другого любовника? В темных, как бездна, глазах Лили разве я могу прочесть ту тайну, которую они скрывают от меня в сокровенных глубинах души, всегда неведомой и далекой? И в каждом изгибе этой души всегда будет скрыта вечно неразгаданная для меня тайна. В самый восторженный миг любви и страсти внутренний мир Лили будет для меня так же недоступно далеким, как и в первый миг знакомства с нею. И никогда, никогда мужчина и женщина не достигнут друг с другом полного слияния и потому вечно будут мучиться неудовлетворенностью!..»

И воображение рисовало Рогожину странную, загадочную картину, — такую же странную и загадочную, как и вся жизнь. Когда-то, в далекие доисторические времена, вместо мужчины и женщины было одно целое существо, имевшее тело и душу. Потом это существо раздвоилось, и обе половины, вечно несчастные в разлуке между собой, вечно стремящиеся снова слиться воедино, тщетно силятся достигнуть этого путем безумных объятий, путем удовлетворения вечно ненасытной животной страсти…

— О, как же я люблю тебя… — в тоске шептал Рогожин.

И все больше и больше хотел проникнуть в загадочную тайну гармонии и красоты тела Лили, в то, что составляло его сущность, что было скрыто в самых сокровенных тайниках и без чего тело представляло собой лишь труп.

И вдруг, может, под влиянием долгого и напряженного взгляда Рогожина, с лица Лили исчезла тихая улыбка, пропали чарующие ямочки на розовых щечках, пунцовые губы плотно сжались и скрыли ровные жемчужные зубы. На лице Лили появилось выражение страдания, муки.

Она открыла большие черные глаза — глубокие, как бездна, и темные, как ночь. И, устремив взгляд на склоненного над ней Рогожина, Лили встревоженно и со страхом чуть слышно прошептала:

— Что с тобой? Зачем ты так глядишь на меня?.. И тот страх, который так внезапно почувствовала Лили, почувствовал и Рогожин.

Лили вздохнула в тоске и снова спросила:

— Что с тобой? О чем ты задумался?

Но Рогожин не нашел, что ответить. Он опустил голову на подушки и замер.

Лили приподнялась, затем склонилась над Рогожиным, с жадным любопытством заглянула в его бледное, задумчивое лицо и вдруг что-то поняла, постигла инстинктом, присущим только одним женщинам. Порывисто обхватив нежными руками шею Рогожина, она прильнула своими губами к его губам.

И воля, и рассудок Рогожина опять подчинились диким, первобытным желаниям и порывам зверя, а в сердце снова проснулась несбыточная надежда удовлетворить мучительное стремление полного слияния с Лили.

Старания Лили быть прилежной ученицей в искусстве любви приятно удивляло Рогожина. Особенно его поражало, что она без прежнего ужаса смотрит на главный предмет его мужской гордости и даже пытается с его помощью подарить мужчине изысканнейшие из плотских наслаждений, правда, пока еще не слишком умело.

«Поразительно, как уживаются в ней одновременно скромность и возбуждающая мужской пыл склонность к разврату, — думал Рогожин. — Она рождена по подобию древнегреческих гетер, у которых красота и изысканность сочетались с пониманием того, как доставить мужчине утонченное физическое наслаждение».

Под утро, когда удовлетворенный и довольный Рогожин шутливо спросил возлюбленную, не читала ли она до их встречи древних поэтов, например, Овидия, который в своей «Науке любви» советовал римлянкам: «Та, что лицом хороша, ложись под мужчину, раскинувшись навзничь; та, что красива спиной, спину подставь напоказ», Лили в ответ со скромной улыбкой процитировала ему того же поэта: «Мила-нионовых плеч Атланта касалась ногами. Вы, чьи ноги стройны, можете брать с них пример».

XXVI

Стояла уже зима, и сезон в Москве был в полном разгаре.

Но Лили никуда не выезжала. Она была беременна и переживала то особенное состояние, которое испытывают все женщины в ожидании первого ребенка.

Внутри нее началась другая, странная и неведомая ей жизнь, которая с каждой неделей все более и более давала о себе знать…

— Я беременна! — вся вспыхнув и покраснев, однажды объявила Лили Рогожину.

Тот страшно растерялся и не в состоянии был вымолвить ни единого слова. Схватившись за голову, Павел Ильич беспомощно опустился на стул, задыхаясь от волнения.

Лили с удивлением посмотрела на него, насмешливо улыбнулась и пожала плечами.

— Чего ты? Что с тобой? — спросила она.

— Отчего ты не хочешь узаконить наш союз? Неужели тебя не беспокоит участь твоего будущего ребенка? Пойми, что этот ребенок не только твой, но и мой!.. — вкрадчиво убеждал ее Рогожин, впрочем, постоянно срываясь на нервный тон. — Прежде я просил, а теперь требую, чтобы ты обвенчалась со мной… Я хочу иметь законное, всеми признанное право называться отцом своего ребенка.

— Я тебя понимаю, но… — начала Лили и вдруг в ужасе замолчала.

Она хотела было сказать, что отец этого ребенка — Далецкий и что если бы он, Рогожин, знал это, то не только не пожелал бы сделать ее своей женой, а напротив, немедленно выгнал бы ее, как собаку, из дому.

Лили пошатнулась и, чтобы не упасть, схватилась руками за стол.

— Что ты хочешь сказать?! — вскрикнул Рогожин и, вскочив с места и вплотную подойдя к Лили, впился в ее смущенное лицо испытующим взглядом.