Как и все помещения подобного рода на Руси той поры, гридница походила на склад самого разнообразного оружия. Голые стены огромной залы украшали щиты и брони всех фасонов и цветов: мечи кривые — арабские, чуть загнутые на конце — хазарские, прямые и короткие — византийские, длинные и обоюдоострые — варяжские.

У входа, по обеим сторонам резной деревянной двери, украшенной золотыми фигурами грифонов, стояли истуканами две железные фигуры с длинными мечами в стальных руках. Броня германских воинов познала сокрушительные удары секир — затыльник одного из круглых шлемов был до середины разрублен поперечным ударом. Хозяева этих броней полегли в Новгородской земле от мечей и топоров удалых русских дружинников. Когда диковинный трофей доставили в великокняжескую гридницу, Святослав сказал, рассмеявшись:

— Не летала бы зозуля к кречету — не достались бы кречету перышки!..

Почти через всю гридницу протянулся дубовый стол, окруженный скамьями. Здесь на княжеской братчине, в добрые времена, одновременно водили трапезу до четырех сотен богатырей.

У противоположной стены, украшенной огромным персидским ковром, стоял на возвышении золотой трон византийской работы. Подлокотники и спинка его были инкрустированы слоновой костью, украшены яхонтами и жемчугом.

Когда-то этот трон византийский император Константин Багрянородный подарил печенежскому бек-хану Куре. То был не просто подарок, а своеобразная плата за предстоящий большой поход в русские пределы. Куря долго собирался с силами, да не успел собраться — Святослав нанес упреждающий удар, сокрушив печенежскую орду в Диком поле, захватив весь ее кочевой обоз. Сам бек-хан чуть было не попал в руки русским комонникам, гнавшим его до самого устья Днепра. Трон достался Святославу, и он водрузил его в гриднице княж-терема вместе с другими трофеями.

Сейчас на троне восседал сам великий князь земли Русской Святослав Игоревич. Был он среднего роста, широк в плечах. На сильной шее горделиво посажена русоволосая голова. Голубые глаза из-под насупленных широких бровей смотрят грозно. Подбородок брит, и лишь усы, густые и тоже русые, нависают над плотно сжатыми губами князя. В левом ухе сверкает золотом серьга с крупным рубином и двумя жемчужинами, а на голове искрится самоцветами княжья шапка, отороченная соболем. Широкую грудь князя-витязя облегает пластинчатый панцирь византийской работы. На панцире — стальной щит с золотым знаком — барс в прыжке над перекрестьем из трех молний. Поверх брони пристегнуто алое бархатное корзно[46]. На синем с алмазными брызгами широком боевом поясе висит короткий скифский меч-акинак...

Святославу не исполнилось еще и двадцати двух лет, но выглядел он значительно старше: постоянные походы и бранная жизнь наделили его чертами мужества и осуровили взор.

Сидел Святослав прямо, смотрел перед собой в пространство с непроницаемым лицом, словно отрешенный от всего земного.

По правую руку от него стоял седой как лунь, с белыми длинными усами, воевода Асмуд — советник молодого князя. Годы не согнули старого воина, Асмуд был по-юношески строен и прям. Он был в полном вооружении русского витязя: кольчуга с поперечными стальными пластинами на груди и продольными на плечах. Ее дополняли железные наручи и поножи. Голубое шелковое корзно было застегнуто на правом плече золотой пряжкой — единственным украшением его сурового наряда. На простом широком кожаном поясе висел обоюдоострый прямой русский меч в потертых от времени ножнах. Шлема на голове не было, серебристые кудри старика волнами ниспадали на плечи.

Позади трона застыли два рослых гридя в посеребренных кольчугах. Обнаженные двуручные мечи лежат на правом плече каждого; в неподвижности воинов угадывалась скрытая сила сжатой до предела стальной пружины.

Пленника приволокли, поставили в пяти шагах от трона. Хазран-тархан, собрав всю свою волю, стоял гордо не шелохнувшись.

— Развяжите ему руки! — распорядился Асмуд.

Колюта кинжалом разрезал сыромятные путы. Затекшие руки хазарина выпрямились не сразу, однако он даже не поморщился, не подал вида, что ему больно.

— Сказывай! — кивнул Асмуд Колюте.

Тот обстоятельно повторил рассказ о сече в Диком поле, обо всем, что поведал ранее воеводе Слуду.

— Великий князь Святорусский! — закончил Колюта, не отрывая глаз от Святослава. — Воевода наш сказывал, што хан сей козарский сродственник самого хакана Урака и ведает много тайного.

Святослав сидел все так же неподвижно и молча, только коротко кивнул головой.

— Великий князь Киевский и всея Руси, — торжественно проговорил воевода Асмуд, — жалует тебя, гридень Колюта, златой гривной на шею[47] и переводит в свою старшую дружину сотским!

— Исполать тебе, великий князь и осударь! — поклонился удалой разведчик и, сняв шлем, коснулся им носка своего запыленного сапога.

— А покамест пойди к отрокам. Омой раны свои да отдохни малую толику...

Когда Колюта, сопровождаемый отроками, вышел, воевода, повернувшись к пленнику, спросил по-хазарски:

— Желаешь ли чего сказать, хан? Тот презрительно отвернулся.

Искра вспыхнула в глазах Святослава и тут же погасла. Асмуд продолжал:

— Значит, ничего сказать не желаешь... Ну, воля твоя. Эй, отроки! — громко крикнул он по-хазарски, как бы забывшись. — Покличьте в гридницу волхва бога Перуна. — И пояснил: — Мы поступим с тобой, князь Хазран, как некогда поступили предки твои с агарянским[48] воеводой Рахманом.

Ужас мгновенно исказил доселе невозмутимо-надменное лицо хазарского военачальника. Как его предки поступили с арабским полководцем Абд-ар-Рахманом, он помнил хорошо, хотя более трехсот лет прошло с тех пор. Тогда, в 654 году, арабы стремительно прорвались в земли Северного Кавказа и обложили богатый хазарский город Беленджер. Случилось упорное и кровопролитное сражение. Пришельцы были разгромлены. В битве погиб предводитель арабов Абд-ар-Рахман, а вместе с ним и четыре тысячи его воинов. Около пятидесяти тысяч чужеземцев попали в плен, и почти столько же с боем ушли восвояси.

Труп ранее очень удачливого арабского военачальника хазары забальзамировали, посадили в огромный глиняный кувшин и более ста лет возили с собой в походы, веруя, что непогребенный дух врага-героя помогает им одерживать победы.

Хазран-тархан понял, что руссы хотят теперь и с ним проделать то же самое. Лестно конечно, что тебя так высоко ценят, но ведь тогда он, бек хазарский, помимо своей воли станет помогать врагу.

— Ты не сделаешь этого, каган Святосляб, — прерывающимся голосом заговорил доселе упорно молчавший Хазран-тархан. — Я мусульманин и Аллах не... — он запнулся, поняв, что говорит что-то не то.

Воевода Асмуд с усмешкой пояснил ему:

— Рахман был еще большим исмаильтянином, чем ты, и бог ваш, аллах, отвернулся от него. Нам нужна победа, а...

Глаза хазарского военачальника безумно блуждали по лицу русского воеводы. Потом они все же обрели осмысленность. Хазран-тархан обернулся, как бы ища поддержки у неведомого защитника, потом простер руки к Святославу и с дрожью в голосе сказал по-русски:

— Честь воина и мусульманина взывает к твоей княжецкой чести, каган Святосляб! Прикажи зарубить меня мечом, брось под топор палача или пусть пронзят меня десятком стрел. Дай мне смерть от сабли воина, но предай земле прах мой, как велит шариат[49]!

— Не честию пришел ты к нам, князь козарский. А крадучись, ако тать[50] в нощи. Отчего ж ты чести просишь? — сурово молвил Асмуд. — Мы честию встречаем гостей званных, а с незванными поступаем, как нам выгодно. Вражеский князь — добрая и угодная Перуну жертва. Это лучше, чем тьма[51] простых воев. Нам нужна победа! — повторил витязь. А кто поможет добыть ее, кроме Перуна што будет нести неупокоенный дух твой впереди наших дружин на страх ворогу и Святой Руси во благо?