Виталик вспомнил про нее от неожиданности ответа.

-- Откуда там пыль? - сказал он непонимающе.

-- Пыль везде, - сказала Галя и принужденно рассмеялась, исключительно для того, чтобы не сбивать этот беспредметный разговор на серьезное и занудное обсуждение. - Да это я так, к слову.

-- А, - сказал Виталик и поднялся. - В горле пересохло. Пойду воды выпью.

-- Там сосед, - предупредила Галя. Виталик кивнул, натянул джинсы и вышел в коридор. Там было совсем темно, пахло сырыми овощами, которые наверняка здесь где-нибудь в ящике хранились, и чем-то кисловатым. Виталик отметил про себя, что ему очень хочется жить в цивилизованной стране, где цивилизованно хранят припасы. Впереди откуда-то падал неяркий свет, и слышался шум воды из открытого крана. Ступив на порог кухни, Виталик настороженно замер. Низко над круглым столиком висел пурпурный дольчатый абажур, направленно кидая желтое пятно строго вниз, и распространяя по остальному пространству красновато-бурый таинственный полумрак. В желтом пятне над алюминиевой кастрюлькой сидел худой старик в клетчатой рубашке, чистил стершимся стальным ножом картошку. Услышав шаги, он поднял глаза на Виталика и, не выражая никаких эмоций, зафиксировал на нем взгляд. Виталику показалось, что он даже не моргал. Ему стало неуютно, и он остановился, чтобы первоначально прояснить обстановку. Старик все смотрел и смотрел. Виталик обратил внимание, что хрусталики его кажутся как нарисованные простым контуром на глазном яблоке.

-- Живой? - наконец спросил старик. - Или мертвый?

Виталик опешил и ничего не отвечал. Он уже был не рад, что попался на глаза этому ненормальному, и стал потихоньку прикидывать, с какой стороны бы его скрутить поделикатнее, если тот вдруг начнет нервничать. Тут же он поймал себя на том, что нет у него, наверное, чувства юмора. Витька, к примеру, наверняка был бы в восторге от такого необычного экземпляра. Виталик склонил голову набок и прикинул. Деликатно скручивать он не очень-то умел. Тот же Витька предпочел бы в морду. Такие понятия как неловкость или почтение к старости вообще не из Витькиного морального кодекса.

Тем временем старик чуть нагнулся вперед и пристально сощурился.

-- Подожди, - сказал он недовольно. Голос у него был негромкий и как бы без выражения. - Не помню я твоей фамилии. Багров? Нет... Ферсман? Подожди... Крутицкий? Как же тебя... стоп! Терещенко? Точно, - старик со звяканьем отпустил нож на дно кастрюльки. - Точно, Терещенко.

Виталик не возражал. Он вообще уже решил не волновать престарелого дедушку резкими движениями.

-- Терещенко... - продолжал старик довольно. - Помню. Память не отшибло еще... - он вздохнул. - Я тебя давно ждал. Чувствовал... А остальные где? Придут?

Виталик ничего не мог сказать ни про остальных, ни про неведомого ему Терещенко, а потому продолжал молчать, но старик, видимо, не нуждался в ответах.

-- Смотри, молодой ты какой, - сказал он с досадой. - Не то что я... Вот, видишь, какой старый гриб сижу... Стой, как же звали-то тебя? Сергей? Нет, Сергей это тот... как его... ну неважно. Видишь, плохо с именами у меня. Лица-то я все помню... Филипп? Ну, правильно. Конечно, Филипп тебя звали. Отчество уж извини, не помню. Да на кой тебе, такому молодому, отчество?

Виталику надоело стоять. Он на ощупь зацепил ногой табуретку и сел, хотя его не приглашали.

-- Сядь, сядь, - одобрил его старик. Он все еще был занят пристальным изучением Виталикова облика.

-- Чистое у тебя тело-то, - заметил он, наконец, и Виталик вздрогнул от удивления тем, что у него чистое тело. - Ничего нет... чистое. Подожди, а шрам у тебя вроде был, вот здесь, - он провел себе ребром ладони под мышкой. - Хотя нет, это не у тебя... да хотя что. Там шрамов нету, - он опять вздохнул. - А я вот знал, что придешь именно ты. Сигналы, что ль, какие посылал?

Виталик ничего не ответил. Он не придумал с ходу, что ему ответить такое, чтобы не сильно возбуждать дедушку.

-- Ну, молчи, молчи, - разрешил старик. - Молчи, раз у вас так положено. Это, брат, понятно: раз положено - надо выполнять. Всюду свой порядок имеется. Мы ведь тоже... положено - надо выполнять...

Виталик скорбно подумал, что вот он, облик родины, в ее чистом беспримесном виде. Ему пришло в голову, что неспроста ему напоследок пришло такое явление. Это стоило запомнить. В коридоре что-то тихо зашуршало, и Виталик понял, что у Гали кончилось терпение. Чтобы предупредить ее появление рядом с ним, он плавно поднял руку в останавливающем жесте в ее сторону.

Галя остановилась. Она тоскливо постояла в коридоре, подождала. Потом вернулась обратно в комнату. Молча посидела на диване, съежившись и обняв себя за плечи. Виталик не шел. Галя почувствовала, хорошо знакомое ей чувство ненужности - чувство, которого она очень боялась и не любила. Она послушно натянула сапоги, пальто, скучно забросила через плечо сумку, открыла дверь на лестницу и нерешительно оглянулась. Было тихо. Галя неслышно прикрыла дверь, щелкнув замком, спустилась по лестнице вниз и, задумчиво вздохнув, опустила так недавно вожделенный ключ в нужный почтовый ящик.

Она медленно шла по улице, мимо ехали машины, вздрагивали провода, в домашних окнах горели люстры, висели занавески, стояли на подоконниках банки с вареньем, кипели чайники. У фонаря Галя посмотрела на часы, убедилась, что уже поздно, но не ускорила шаг. У нее как будто вообще не было сил, и ничего не хотелось делать, даже идти домой. Даже мысль о ждущей Насте ее не подгоняла. Настя все равно уже спала.

Она шла, опустив голову, по темному переулку, пока чуть не влетела в мусорный бак, оставленный на тротуаре. На баке коряво и размашисто было выведено масляной краской "уютный у.". Галя вздрогнула от общего дискомфорта и от того, что непонятная надпись только усиливала это чувство. Но тут же, подняв глаза, она увидела высокие витринные окошки, обведенные полуарочной неоновой надписью "кофейня "уютный уголок". За окошками стояли столики, сидели под золотыми светильниками люди, только на всех столиках почему-то были большие пивные кружки с янтарным пивом, белой пеной, и изящные пальчики с лакированными ноготками задумчиво двигали ближайшую кружку по круглой подставке. Строго над дверью висела гигантская сосулька, словно приберегая себя для какого-то большого человека, на кого не жалко и упасть.

На углу Лесной Галя забралась в троллейбус, немного спустя - пересела на другой. На метро было бы быстрее, но хлопотней, а она чувствовала себя слишком уставшей для подземелья, тем более что спешить уже было некуда. В троллейбусе было холодно, промозгло, и от кого-то пахло псиной. Галя забралась на колесо к окну, чтобы никто не тревожил и не требовал освободить место. Сперва было людно, но постепенно все народ сходил, и становилось свободнее. Дождевая морось обметала черное троллейбусное стекло. Фонарные кружки радужно переливались. Измученная Галя наблюдала, склонив голову, как короткий серебристый перелив сменялся горячим оранжевым, затем наползала лазурная полоса, переходя опять в серебристый... Она чувствовала себя усталой, безмерно усталой, и хотя умом понимала, что вся эта усталость от мелких чисто женских неприятностей, но от этого понимания ощущение усталости не проходило. Она попыталась мысленно убедить себя в том, что надо быть жестче и закаленнее, но ничего не получалось. Слишком надоело это постоянное одиночество, и что никто не дает себе труда хоть немного притвориться, что неравнодушен к ней и сказать хоть одно ласковое слово, просто ради приличия, и что на свидание водят под видеокамеры, и что ключ от комнаты надо искать где-то самой, и что на ее появление огорченно замечают "а, это ты...", и что сесть не приглашают, и что на день рождения не подарят даже одного цветка, и что все не по-человечески, и холодно, холодно... Завтра я буду сильной... - говорила она себе. Буду сильной, и ни на что не буду обращать внимание. Плевать мне будет на все. Подумаешь, какая принцесса на горошине... Вот только сегодня силы уже кончились...