— Давай! — согласился Леван.
Скоро они выехали за город. По радио передавали какую-то приятную мелодию. Левана правой рукой по-прежнему обнимал девушку, снимая руку только на поворотах, чтобы перевести скорость. Маринэ тихо подпевала мелодии, глаза ее лукаво блестели.
Когда они поднялись в Цхнети, Маринэ выпрямилась, поправила волосы.
— А где дом Гюли? — спросил Леван.
— Да ну ее, Гюли. Мне теперь не до их церемоний.
— Куда ж тогда ехать?
— Куда хочешь…
Леван посмотрел на девушку: глаза полузакрыты, губы таинственно улыбаются. «Какой я идиот», — подумал он и, выжимая скорость, устремился в Бетанию. Маринэ молчала.
Она догадалась, что они свернули с дороги, но не проронила ни слова. Она все обдумала.
Левая завел машину в дубняк, остановил ее и выключил фары.
Лес освещался бледным светом луны. Дубовые листья отливали серебром. Глубокое молчание нарушал иногда собачий лай, доносившийся из Бетании.
Леван повернулся к Маринэ. В темноте сверкнули глаза девушки. Он медленно нагнулся, обнял ее и поцеловал в губы. Рука его скользнула по шелку…
Утром Левана разбудил резкий звонок. Он стукнул по будильнику, но звонок повторился. Значит, кто-то стоял за дверью. Леван сунул голые ноги в кеды.
— Кто там? — сонно спросил он, открывая.
Перед ним стоял Платон Миндадзе.
Не дожидаясь приглашения, он вошел в комнату. У Левана в голове молнией промелькнул вчерашний вечер. Он понял, что попался. История с Арчемашвили выглядела мелкой неприятностью по сравнению с тем, что мог учинить Миндадзе.
Даже не извинившись, Леван схватил одежду и заскочил в ванную. Открыл воду, но мыться не торопился — выигрывал время. Мысли теснились в его голове. Он попал в западню, выхода не было. Он машинально подставил под струю сначала одну руку, потом другую. Нехотя умылся. Миндадзе приперли его к стенке, но все-таки он должен выйти из положения достойно.
Леван посмотрел в зеркало. Почувствовал презрение к самому себе — на него глядел побежденный, одураченный мальчишка. Обозлившись, он плюнул на свое отражение в зеркале, плюнул на Левана Хидашели, которому оставалось только одно — жениться на Маринэ. «Если я когда-нибудь сумею выбраться из этого тупика, я покажу всем! Снова расправлю крылья!..» Он не мог поступиться своими планами. Дело требовало жертв. Ради намеченной цели он вынужден был поступиться самолюбием, любовью, Натией…
Леван отвернулся от зеркала, быстро оделся и вошел в комнату.
Платон, сидел на стуле, разглядывая портрет Натии. Лютая злоба закипела в груди Левана. Внезапно ему захотелось стукнуть Миндадзе стулом по голове, но он сдержался.
Лицо его сразу посерело и осунулось. Леван неторопливо достал сигарету и неторопливо закурил, как бы говоря Платону: да, вы меня поймали, но я все-таки Леван Хидашели!
— Что побеспокоило вас так рано, на рассвете, уважаемый Платон? — насмешливо спросил Леван.
— Ты знаешь, я не люблю болтать зря, — холодно начал Платон, — знаешь и то, чем вызван мой приход. Я хочу узнать твое решение. А потом уже буду действовать, не теряя ни одной минуты…
— Я сейчас выхожу в смену. Смена кончается в четыре. В семь вечера я буду у вас и попрошу руки Маринэ. Хочу заранее надеяться, что вы не откажете.
Платон спокойно выслушал Левана, хотя не ожидал такой легкой победы. Он был умен и понял, что у Левана что-то неладно, иначе он не сдал бы так быстро свои позиции.
Тем не менее Миндадзе счел переговоры законченными, встал, задержавшись взглядом на портрете Натии, и ушел, хлопнув дверью. А Леван еще долго сидел на стуле посреди комнаты, пока не зазвонил будильник. Он вздрогнул, схватил часы и бросил их об пол. Потом открыл дверь и бегом, словно опаздывал куда-то, помчался вниз по лестнице.
В цехе никогда еще никто не видел Левана таким унылым. Он ходил, опустив плечи, и лицо его точно плакало. Настроение немного улучшилось, только когда узнал, что представлению на звание Героя вся эта история не помешает.
На оперативном совещании он отозвал Арчила в сторону и спросил о Лексо Арчемашвили. Арчил только рукой махнул. Врачи еще не дали окончательного, твердого ответа, но ногу, видимо, все-таки не ампутируют. Потом он достал конверт, полный денег, и вернул его начальнику смены.
— Не принял; просил передать, что он и так благодарен вам.
Леван застыл, потом, вдруг испугавшись, чтобы никто не заметил его растерянности, быстро спрятал конверт в карман.
На место Лексо Арчемашвили выдвинули его помощника — маленького светловолосого парня, Гигу Лолашвили. Васо Хараидзе крутился около, помогал новому сталевару.
На Хидашели теперь действовало все: раздражали малейшие неполадки. Он заметил, что помощник сталевара шестой печи работает точно спросонья, то и дело отдыхает, облокотившись на лопату. Леван подбежал к нему, схватил его за воротник и повернул к себе.
— Что ты стоишь подбоченившись, я твою…
Удивленный сталевар уставился на Левана, ничего подобного он не ожидал от начальника смены. Даже не мог себе представить, что Хидашели умеет так злиться. Молча взял лопату и принялся за дело.
— Чего глаза вытаращил, он со вчерашнего дня расстроен! — сказал товарищ помощнику сталевара, когда Хидашели ушел.
Леван понял, что совершал ошибку за ошибкой, но не в силах был овладеть собой. Потом он побежал в кабинет. Закрылся и не выходил целый час. Боролся с собой, старался успокоиться. Уткнувшись в стол, думал о многом. Он искал выход, его одолевали тяжелые мысли.
«Нужно взять себя в руки, — думал он, — все это мелочь. Главное, что звание Героя спасено. Все образуется, все будет хорошо. Я еще покажу им, кто такой Леван Хидашели».
Он больше не думал о Натии, вернее, он не хотел думать о ней. Знал, что она потеряна для него навсегда.
В тот день в цехе никто не улыбался, как прежде, никто не шутил. Каждый работал задумчиво и с грустью. Не разговаривали даже о деле — распоряжения и приказания передавали друг другу жестами.
Хидашели казалось, что сталевары избегают его, не хотят с ним разговаривать.
«Ах вот как, вы на меня обижены? Ничего, ничего! Обойдется! А работать все равно будете».
От этих мыслей он почти успокоился. В сердце затеплилась надежда. Он снова почувствовал силу в своих руках.
Но по окончании смены в душевой Леван заглянул в обломок зеркальца и немного испугался: на него глядело желтое, мрачное лицо с холодными, потухшими глазами.
Начало седьмого. Маринэ волновалась, не находила себе места. Услышав шум машины, подбегала к окну в своем элегантном платье, украшенном дорогим ожерельем.
Лела и Миранда, терзаемые любопытством, старались понять, что произошло за вчерашний вечер и сегодняшнее утро, многозначительно переглядывались. Волновалась и Тинатин Георгиевна. Только Платон Миндадзе ждал совершенно спокойно, он знал, что Хидашели обязательно придет, сидел в своем кабинете и читал газету.
— Завидую твоим нервам! — вздохнула Тинатин.
Платон ничего не ответил.
— А если он не придет? Мы ведь гостей пригласили… — в отчаянии подскочила к нему жена.
— Придет, обязательно придет, — уверенно ответил Платон.
Леван пришел десять минут восьмого. У него было застывшее лицо, он улыбался, и в улыбке сквозила ирония. Было трудно понять, в чей, собственно, адрес она направлена — Миндадзе или свой собственный.
Леван поклонился Маринэ и пристально поглядел ей в глаза. Маринэ растерялась, но, к счастью, в это время из кабинета вышла Тинатин.
— Ах, Леван! — с провинциальной изысканностью сказала она.
Леван и Тинатин встретил холодной улыбкой. Будущая теща поцеловала его в лоб, Леван приложился к ее ручке. Он не терпел подобных церемоний, но не хотел, чтобы Миранда и Лела поняли, что Миндадзе поймали его в капкан.
— Платон! — позвала Тинатин.
— О-о, как можно, Тинатин Георгиевна, я сам явлюсь к нему! — остановил ее Леван.