— Ничего, придет и наше время, — проговорил вдруг Леван, вскочил и ушел из аудитории.

Мне показалось, он хотел сказать: «Настанет и мое время».

Я понял, почему он бросил бокс, а потом футбол. Чтобы освободиться для главного. Нас всех удивляли его энергия и способности. Но к чему он стремился, чего хотел, я не знал тогда… В одно я верил — Леван задумал нечто большее, чем предполагают ребята.

В год нашего выпуска в аспирантуре было только одно место. Все были уверены, что его займет Леван Хидашели. Не скрывал этого и завкафедрой. Он знал, что конкурировать с Леваном некому. Что касается меня, так я никогда и не думал об аспирантуре. Меня привлекал завод. Я больше всего любил работать в цехе. Если бы я хотел сидеть в лаборатории или заниматься в аспирантуре, я, право, выбрал бы другой факультет.

Красота сталеплавильного дела влекла меня. К сожалению, сами металлурги редко замечают ее.

Как-то я попал в больницу. Лежал и, слушая вздохи больных, думал, что профессия врача самая благородная в мире, но лично я ни одного часа своей жизни не посвятил бы медицине. Врачи постоянно видят ослабевших, умирающих людей и каждый день убеждаются в их беспомощности, они не чувствуют силы человека, его мечты, его красоты. Пред ними только уставший и беспомощный организм.

Совсем другое дело — профессия металлурга. Ему каждая домна или мартен, блюминг или пятисоттонный мостовой подъемник говорят о человеческой мощи, о безграничных возможностях разума. Когда видишь кипящую сталь, которая при тысячесемистах градусах послушно следует из печи в задуманные металлургом формы, поражаешься изобретательности человеческого ума.

Нет, меня звал только завод. И только металлургический процесс. Работу у мартена можно сравнить с партией в шахматы. Плавка ведь тоже никогда не повторяется. А какое я испытывал удовольствие, когда удавалось привести в норму вышедшую из повиновения сталь!

Разве это не творчество?

Может быть, я чрезмерно люблю свою профессию? Конечно, электрик или механик тоже получает удовольствие от гармонии и четкой слаженности своих станков, а врач, вырвавший человека из лап смерти, чувствует себя всемогущим и счастливым. Каждый, кто с любовью избирал свое ремесло, видит в нем великую красоту.

Что же касается Левана, то я почему-то верил — он будет работать на заводе. Такой человек, казалось мне, не сможет расправить свои крылья в лаборатории научно-исследовательского института.

Помню, как раскрыли рты от удивления все наши преподаватели и ребята, когда Леван отказался от аспирантуры и решил ехать в Магнитогорск.

Я с восторгом смотрел на Хидашели, представлял себе его могучую фигуру у горящих печей. Может быть, я идеализировал его, но для этого был повод.

Однажды, это было на втором курсе, мы вшестером возвращались домой с практики из Донецка. Был август, и казалось, вся страна двинулась на юг, к морю. Даже мысль о том, чтобы достать билеты, казалась нелепой. А Леван бесцеремонно ворвался к начальнику станции и раздобыл все шесть билетов. Из Донецка перебрались в Иловайск, потом в Ростов, в Туапсе, в Сухуми… Для того чтобы сесть в вагон, мы каждый раз буквально вели осаду, и Леван был впереди всех.

В Сухуми у входа в вагон нам преградил путь какой-то крепкий парень.

— Куда лезешь? Видишь, что нет мест!

— А ну-ка давай посмотрим.

И Леван отшвырнул его с дороги. Парень бросился на него с кулаками. Можете себе представить, что сделалось с Леваном! Он навалился на хулигана, схватил его за горло. Тому удалось выскользнуть, он закрыл перед Леваном дверь тамбура и выхватил нож. Хидашели локтем выбил стекло двери, ухватил парня за волосы и потом уже ловко и быстро открыл дверь ногой. Мы и оглянуться не успели, как нож оказался в руках у Левана. И в довершение всего он так двинул этого парня кулаком, что тот долго не мог прийти в себя. Пораженный, смотрел я на Левана. В эту минуту он походил на лодочника в бушующем море, в чьих руках судьба пятерых. Такая роль была явно по душе Левану. Он любил быть на высоте.

Конечно, первым он станет и на заводе. Но что он собирается делать дальше? Для меня он все еще оставался уравнением с несколькими неизвестными.

…— А теперь подведем черту. Вам-то что, а мне в утреннюю смену, — сказал Эргадзе.

— Да, уже пора! — оживился Бидзина.

— Тебе ведь не надо идти в утреннюю смену. Ты-то куда торопишься? — спросил его Хидашели.

— Мне-то спешить некуда, хоть до утра посидим, но Маринэ, по-моему, скучает, — оправдывался Бидзина.

Леван посмотрел на Маринэ и чуть пренебрежительно спросил:

— Ты что, действительно скучаешь? Не скучай, а то видишь, мужчины в отчаянии.

Маринэ не понравился его тон, но она смолчала, только посмотрела на Левана укоризненно, с явной обидой.

— А ну-ка наполним бокалы! — воскликнул Леван.

Резо подозвал официанта и попросил счет. Леван тоже обратился к официанту:

— Как тебя зовут?

— Баграт, дорогой.

— Дорогой Баграт, не кажусь ли я тебе младенцем?

— Что вы, — оскалился Баграт.

— Так вот, видишь, дяденька, здесь кутят миллионеры-дельцы! Ты можешь нас обсчитать как тебе заблагорассудится, но итоговую сумму скажешь мне на ушко.

— Что вы, разве я кого-нибудь обманываю, — жалобно простонал официант.

— Ох, бедняга! Ну-ка повернись спиной. Может быть, у тебя крылышки растут? Убери-ка со стола и принеси еще четыре бутылки шампанского и шоколад.

— Слушаюсь.

Стол быстро убрали, и Леван разлил шампанское в высокие бокалы на тонких ножках.

— Я хочу выпить за Маринэ Миндадзе.

— Леван, что за привычка называть фамилию? — разозлилась Маринэ.

— А чего ты злишься? Знаешь ведь, я раздражительных дам не люблю.

Резо не нравилось, что Леван разговаривает с Маринэ как-то свысока, насмешливо. А Эргадзе так и не понял, над кем, собственно, подсмеивается Леван — над девушкой или над Бидзиной?

— Ребята, мне кажется, вы не будете возражать и выпьете за Маринэ. Каково было бы сегодня наше застолье без нее? Ты знаешь, — он обратился к Маринэ, — ты играла роль атомного ядра, а мы все бродили вокруг тебя, как электроны и протоны. Только каждый на своей орбите. Правда? Бидзина, ну, скажи-ка!

— Конечно…

— Вот видишь! — Леван снова повернулся к Маринэ, показал мизинцем левой руки на не в меру раскрасневшегося Бидзину и продолжал: — И Бидзина со мной согласен. Все мы вращаемся вокруг тебя. Все хотим понравиться. А подающий надежды научный сотрудник только ради тебя надел в такую жару галстук и, как видишь, чуть не задохнулся.

Бидзина молча проглотил насмешку, только покраснел еще больше и покрылся испариной.

Леван не унимался. Зная, что Бидзина с вином не в ладах, он все подливал ему и сочинял новые и новые тосты.

Маринэ пила мало. Настроение у нее испортилось, она с трудом улыбалась. Поведение Левана ее тревожило. Только сознание того, что Леван в этой компании был первым, несколько скрашивало вечер, льстило ее самолюбию.

Пришла очередь выпить за Левана.

— Если вы меня уважаете, не разглагольствуйте. Выпьем за то, чтобы всем нам было хорошо, и уйдем отсюда…

В машине Маринэ села рядом с Леваном, а ребята устроились сзади.

— Хидашели, только не гони! — предупредил встревоженным голосом Бидзина.

— Пожалуйста! — отозвался Леван и тут же прибавил скорость.

— Леван! — крикнула Маринэ.

— Да, Бидзина, а как поживает твой чудак профессор? — Хидашели перевел разговор на другую тему. — Я всегда вспоминаю дырки, вырезанные на его туфлях. У него, кажется, были мозоли?

— Леван, прекрати, как тебе не стыдно! — тихо сказала Маринэ.

— Ты лучше найди мои сигареты. Я куда-то засунул…

Девушка подала ему сигареты. Он взял одну и вернул пачку Маринэ.

— А ты не закуришь?

Она достала сигарету. Артмеладзе поспешно щелкнул зажигалкой.

— Вот видишь, какие джентльмены металлурги!