Но ничто из этого в полной мере не объясняет, почему у англичан выработалось такое недоверие к интеллектуалам. Я склонен считать, что, возможно, это имеет какое-то отношение к их границам. Живя на острове, англичане стали народом сравнительно однородным. В какой-то мере они были изолированы от различных теорий, которые приливными волнами прокатывались по остальной Европе. Границы Англии определяет море и соседи-кельты, поэтому у англичан всегда присутствовало совершенно четкое понимание того, кто они. В их истории сравнительно немного политических потрясений, и это говорит о том, что им не было нужды переосмысливать себя: как и их законы, черты национального характера англичан были в основном застывшими. Интеллектуал же, напротив, процветает в более подверженном изменениям мире, где все представляется возможным; величайшие мысли становятся теориями для изменения миропорядка, а самые великие теории превращаются в идеологии. За то время, когда многие страны континентальной Европы проходили через объединения, разделения, воины, объединения и обретения себя вновь, институты Англии изменялись понемногу, шаг за шагом и зачастую в последнюю минуту. За последние два столетия во Франции сменились одна монархия, две империи и пять республик. За половину этого времени Германия прошла путь от монархии до республики, рейха, раздела между коммунизмом и капитализмом и, в конце концов, до нового объединения в качестве федеральной республики. Все это время Британия оставалась парламентской монархией. Никто не стремился к всеобщему потрясению: самое значительное изменение в обществе в XX веке — изобретение государства всеобщего благосостояния — стало практическим проектом, построенным скорее на идеалах, чем на идеологии. Может быть, просто англичанам не нужны интеллектуалы, которые скажут им, кто они.

Когда классовая структура Франции взорвалась революцией, родилась новая модель француза и француженки. «Подданным было сказано, что они стали Гражданами, — пишет искусствовед и историк Саймон Шама, — совокупность подданных, которых сдерживали несправедливость и устрашение, стала Нацией. От этого новшества, от этой Нации Граждан можно было не только ожидать, но и требовать справедливости, свободы и изобилия». Не претерпевший с тех пор изменений Революционный идеал принес катастрофические побочные эффекты вроде оплакиваемых Стайнером тысяч людей, погибших во время Парижской коммуны. Однако сложилось представление о Гражданском Государстве, в котором у людей есть четко определенные права и обязанности, гарантированные конституцией.

Англичане, не испытавшие такого, подобного землетрясению, шока, остались нацией индивидуумов, не ожидающих от государства чего-то грандиозного. Любопытно, что до революции целый ряд французов, в том числе Вольтер, Монтескье и Мирабо, побывали за Ла-Маншем и превозносили именно это свойство англичан. Во время Американской войны за независимость, когда французские соглашатели провозгласили, что они на стороне восставших колоний, Бомарше получил письмо от одного своего друга, в котором говорилось, что «весь мир смотрит на Францию как на избавителя, как на единственную нацию, способную побить англичан». Но в этом письме был и совет: «Случись вам одержать победу, проявите уважение к Англии. Ее свободы, ее законы, ее таланты не подвергаются угнетению абсурдным деспотизмом. Это образец для любого государства». Даже такой кровожадный революционер, как Жан Поль Марат, восхищался тем, что ему удалось узнать об английской политической традиции, когда он был в Лондоне в изгнании; Джон Буль счел бы странным, что его считают вдохновителем Французской революции, но отчасти так оно и есть.

В то время как Французская революция дала миру Гражданина, творением англичан стала Игра. Каждую неделю в школах и на стадионах во всех уголках земного шара от Шпицбергена до Огненной Земли можно увидеть, как живет это наследие. Слово soccer, которым называют этот распространенный во всем мире вид спорта, пришло из жаргона частных школ и является сокращением от «Association Football». Бейсбол представляет собой одну из форм английских детских игр с мячом и битой, а американский футбол — это вариант регби, появившийся после того, как Уильям Уэбб Эллис побежал с мячом в руках во время футбольного матча в школе Регби. Теннис получил новую жизнь в частном Марилебонском крикет-клубе, а в 1877 году состоялся первый всемирно известный Уимблдонский турнир. Англичане установили стандартные дистанции для соревнований по бегу, плаванию и гребле и провели первые современные скачки. Современный хоккей ведет свою историю с составления правил игры Хоккейной ассоциацией в 1886 году, соревнования по плаванию — со времени образования в 1869 году Английской ассоциации пловцов-любителей, а началом современного альпинизма можно считать попытку сэра Альфреда Уиллса покорить вершину Швейцарских Альп Веттерхорн в 1854 году. Англичане придумали ворота, гоночные лодки и секундомеры и первыми стали разводить современных скаковых лошадей. Даже заимствуя некоторые виды спорта из других стран, как, например, поло или лыжи, англичане устанавливали правила. Первые боксерские перчатки с прокладкой надел в середине XVIII века победитель многих соревнований английский боксер Джек Браутон, а через столетие были утверждены правила бокса, составленные маркизом Квинсберри. Этот список можно продолжить.

Вы можете возразить, что если бы в XIX веке доминировала любая другая нация, она передала бы миру свои увлечения. Построй империю шотландские горцы, все теперь, возможно, играли бы в шинти — командную игру с клюшками и мячом. Если бы весь мир сделали своей колонией коренные североамериканцы, это мог бы быть лакросс (командная игра, в которой две команды стремятся поразить ворота соперника резиновым мячом, пользуясь ногами и снарядом, представляющим собой нечто среднее между клюшкой и ракеткой), хотя его называли бы изначальным индийским именем — баггатавей. Империя басков установила бы межконтинентальные чемпионаты по пелоте — игре, что стала прообразом современного сквоша. Так что, возможно, принятие английского спорта во всем мире стало просто следствием политической и торговой мощи в то время, когда мир был накануне того, чтобы стать меньше. Но это не объясняет, откуда это увлечение у самих англичан. Похоже, имеет смысл предположить, что каким-то образом это связано с безопасностью, процветанием и наличием свободного времени. Возможно, тот факт, что на дуэли стали смотреть косо раньше, чем в остальной Европе, указывает на возникшую необходимость найти им альтернативу. Несомненно, в то время как урбанизация означала конец традиционного деревенского спорта, появление великих школ-пансионов, где были собраны вместе для обучения тому, как управлять империей сотни мальчиков, сделало насущным поиск способов дать выход энергии тем, кому было не справиться со своими гормонами.

Спорт, естественно, занял центральное положение в английской культуре. В 1949 году, когда Т. С. Элиота (еще одного человека, ставшего англичанином по желанию) занимал вопрос, что определяет национальную культуру, он составил перечень характерных интересов англичан. В него вошли «Дерби дей, регата Хенли, Каусская регата, двенадцатое августа, финал кубка, собачьи бега, пинбол, дартс, сыр уэнслидейл, вареная капуста в дольках, свекла в уксусе, готические церкви XIX века и музыка Элгара». Спустя полвека мы должны немного изменить этот список, отразив продукты-полуфабрикаты, средства массовой информации и закат пинбола. Но самая поразительная характерная черта остается: из тринадцати черт, которые Элиот считает отличительно английскими, не менее восьми связаны со спортом.

Глубоко в национальное сознание проник и язык спорта. Сегодня выражение a good sport кажется слегка устаревшим, но отозваться так о мужчине или женщине — по-прежнему высокая похвала. A good sport — это человек, который с готовностью признает поражение, сказав, что «победил сильнейший». Проходя в самый разгар «Битвы за Англию» по Пиккадилли, писательница-пацифистка Вера Бриттен увидела плакат продавца газет. Он гласил: