Насколько торжественным было открытие 1-й Думы, настолько буднично прошло 20 февраля 1907 г. открытие 2-й. Правительство заранее знало, что в случае неработоспособности этой Думы она будет распущена, и избирательный закон будет на этот раз изменен. А население мало интересовалось новой Думой.

По своему личному составу 2-я Дума была беднее первой: больше полуграмотных крестьян, больше полуинтеллигенции; гр. В. А. Бобринский назвал ее «Думой народного невежества» . Было меньше людей с высшим образованием: они преобладали только у правых и в польском коло, которое возглавлялось лидером национал-демократов Р. Дмовским. Правые на этот раз провели в Думу несколько энергичных ораторов (В. М. Пуришкевича, В. В. Шульгина, еп. Евлогия, гр. В. А. Бобринского, П. Н. Крупенского, П. В. Новицкого и др.). Они «не давали спуску» левым: начинали протестовать, как только с трибуны раздавались революционные выпады, срывали ораторские эффекты возгласами с мест, шумно приветствовали представителей власти. Правые (и обычно примыкавшие к ним умеренные) составляли одну пятую Думы. Немного более одной пятой имели к.-д. с примыкавшими к ним мусульманами; более двух пятых - социалисты. Роль решающего центра принадлежала не к.-д., а польскому коло; когда оно присоединяло свои голоса к социалистам, к.-д. и правые оказывались в меньшинстве.

Если среди к.-д. было несколько видных ораторов (Ф. И. Родичев, В. А. Маклаков, А. А. Кизеветтер), то многочисленные социалисты, кроме молодого грузинского с.-д. И. Г. Церетели и большевика Г. А. Алексинского, не выделили ни одного хорошего оратора, а говорили они немало.

Лучшим оратором во 2-й Думе, по признанию и друзей и врагов, оказался председатель Совета министров П. А. Столыпин. Его выступления были наиболее яркими, запомнившимися моментами в истории 2-й Думы.

Когда в заседании 6 марта П. А. Столыпин выступил с декларацией и развернул обширный план реформ, сразу почувствовалась перемена против времен 1-й Думы: никто не кричал «в отставку!», заключительные слова премьера были покрыты аплодисментами справа, а фракции думского большинства в качестве демонстрации решили воздержаться от прений и принять простой переход к очередным делам. Но с этим не согласились с.-д.; их ораторы начали выступать с резкими речами; справа их перебивали возгласами «Долой! Ложь! У вас руки в крови!». На каждую речь с.-д. отвечали двумя речами правые. Говорило свыше двадцати ораторов. Демонстрация «презрительного молчания» совершенно не удалась.

Прения закончились кратким и энергичным выступлением Столыпина: «Правительству желательно было бы найти тот язык, который был бы одинаково нам понятен… Таким языком не может быть язык ненависти и злобы; я им пользоваться не буду». Столыпин указал, что власть «должна была или отойти и дать дорогу революции… или действовать и отстоять то, что было ей вверено… Правительство задалось одною целью - сохранить те заветы, те устои, те начала, которые были положены в основу реформ Императора Николая II. Борясь исключительными средствами в исключительное время, правительство вело и привело страну во вторую Думу. Я должен заявить и желал бы, чтобы мое заявление было услышано далеко за стенами этого собрания, что тут волею Монарха нет ни судей, ни обвиняемых, и что эти скамьи не скамьи подсудимых - это место правительства. (Аплодисменты.) Правительство будет приветствовать всякое открытое разоблачение какого-либо неустройства - но иначе оно должно отнестись к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться открытое выступление. Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у власти паралич и мысли и воли, все они сводятся к двум словам - «руки вверх». На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: «не запугаете».»

Слова Столыпина были услышаны «далеко за стенами этого собрания» и произвели огромное впечатление и в России, и за границей.

Правительство не внесло в Гос. думу закона о военно-полевых судах, и действие его должно было само собою прекратиться 20 апреля.129 Дума, тем не менее, подняла вопрос о его отмене. Справа тотчас же предложили вынести осуждение террору.

Столыпин во время этих прений процитировал резолюцию съезда с.-р. о терроре, высказал надежду, что Дума произнесет «слово умиротворения», и закончил словами о том, что Россия «сумеет отличить кровь, о которой здесь так много говорилось, кровь на руках палачей, от крови на руках добросовестных врачей, которые применяли, быть может, самые чрезвычайные меры, но с одним упованием, с одной надеждой - исцелить тяжелобольного!»

Много заседаний было посвящено порядку обсуждения бюджета, а также программным речам по аграрному вопросу. 10 мая П. А. Столыпин выступил с критикой внесенных проектов. «В настоящее время государство у нас хворает, - говорил он. - Самою больною, самою слабою частью, которая хиреет, которая завядает, является крестьянство. Ему надо помочь. Предлагается простой, совершенно автоматический способ: взять и разделить все 130 000 существующих в данное время поместий. Государственно ли это? Не напоминает ли это историю тришкина кафтана - обрезать полы, чтобы сшить из них рукава? Господа, нельзя укрепить больное тело, питая его вырезанными из него самого кусками мяса; надо дать толчок организму, создать прилив питательных соков к больному месту, и тогда организм осилит болезнь». (Фраза Столыпина: «130 000 поместий» - дала повод для утверждения, будто «130 000 помещиков» управляют Россией.)

Последние слова речи Столыпина получили широкую известность.

» В деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная, черная работа, - говорил он. - Разрешить этого вопроса нельзя, его надо разрешать! В западных государствах на это потребовались десятилетия. Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия».

Неожиданный кризис возник 16 апреля, во время прений о контингенте новобранцев на следующий год. Социалисты стояли за отклонение проекта, и один их оратор, с.-д. Зурабов, критиковал офицеров, генералов и наконец оскорбительно отозвался обо всей армии. Молва изукрасила слова Зурабова, сказанные в закрытом заседании. По стенограмме (как говорят, смягченной) они гласили: «армия будет великолепно воевать с нами, и вас, господа, разгонять, и будет всегда терпеть поражения на востоке».

В первой Думе такая же выходка деп. Якубзона не вызвала немедленного отпора; но при словах Зурабова на правых скамьях поднялась буря. Министры демонстративно покинули свои места. Председатель Думы Головин сначала пытался «замять» инцидент и стал делать замечания правым. Протесты усилились. «Вопрос не исчерпан! Мы уйдем! Россия оскорблена! Вон его!» - кричали справа. Пришлось объявить перерыв; во время него стали говорить, что правительство относится к происшедшему весьма серьезно и что безнаказанность оскорбления армии может привести к роспуску Думы. К.-д. и председатель Думы были готовы дать правительству полное удовлетворение, исключив Зурабова из заседания; выяснилось, однако, что не только социалисты, но и польское коло отказывается голосовать за исключение Зурабова. Тогда Ф. А. Головин по возобновлении заседания заявил, что ознакомился со стенограммой, убедился в недопустимости слов Зурабова, лишает его слова и делает ему замечание. Затем он предложил Думе одобрить действия председателя. Большинством из правых, к.-д. и польского коло это предложение было принято, при бурных протестах всех левых, которые покинули зал заседаний.

Зурабовский инцидент знаменовал разрыв к.-д. с социалистами. Крайние левые бурно выражали свое негодование. «Облетели цветы, догорели огни», - писало «Русское Богатство» и насмешливо замечало по адресу партии к.-д.: «Как бы она ни отмежевывалась от революционного пути, она целиком и рабски от него зависит… Пройдет время, завоет буря с гор… И будут люди опять «пламенно» красноречивы».