Ген. Куропаткин считал, что период отступления еще далеко не закончился. С востока, из Кореи, через горные перевалы уже наступала во фланг армия ген. Куроки; между Ляодуном и Кореей, у Дагушаня, начиналась высадка еще одной японской армии. При таких условиях движение на юг казалось Куропаткину опасной нелепостью, «стратегической авантюрой».

Из столкновения двух противоположных мнений, переданных на решение государя, получилась половинчатая, нерешительная операция, нехотя проделанное Куропаткиным движение на юг на каких-нибудь 15-20 верст с недостаточными силами; бой 1 -2 июня у Вафангоу и отход на прежнюю линию под японской контратакой. «Куропаткина следовало бы повесить!» - говорили в штабе наместника. Все же эта операция недели на две отдалила начало осады Порт-Артура.

Инициатива действий после этой попытки опять перешла к японцам, но на север они двигались, только очень медленно.

10 июня порт-артурская эскадра, впервые после гибели адм. Макарова, вышла в море в полном составе: починены были все суда, пострадавшие за первые два месяца войны. Конечно, японский флот оставался сильнее, несмотря на гибель «Хатцусе» и «Яшимы», но силы были все же опять «соизмеримы».59 Но адм. Витгефт, вышедший в море с намерением попытаться без боя уйти во Владивосток из угрожаемого Порт-Артура, вернулся к ночи обратно, так как встретил японскую эскадру.

Частные мобилизации сперва касались только немногих округов; и Россия очень мало ощущала войну. Внутренняя жизнь после первой встряски продолжала двигаться как бы по инерции. Сенатор Зиновьев ревизовал московское губернское земство; Д. Н. Шипов не был утвержден при своем переизбрании председателем московской губернской управы. В печати много места уделялось работам орфографической комиссии при Академии наук, обсуждавшей (с 12 апреля) проект реформы правописания. Левые круги злорадствовали по поводу военных неудач, но пока еще не считали, что положение серьезно. В обывательской массе, не имевшей никакого представления об огромных трудностях войны, считавшей японцев ничтожным врагом, «макаками», отсутствие русских успехов вызывало досаду и нарекания на власть.

Государь неоднократно выезжал к войскам, отправляющимся на фронт; он за 1904 г. буквально «исколесил» Россию, считая своим долгом проводить тех, кто шел умирать за родину. Он также навещал судостроительные заводы, где спешно заканчивались корабли Второй тихоокеанской эскадры. Новый министр финансов В. Н. Коковцов (назначенный в первые дни войны) успешно выпускал внешние займы на французском и отчасти на германском рынке для покрытия военных расходов, не вводя новых налогов и сохраняя свободный размен банковых билетов на золото. Провозоспособность Сибирской дороги летом возросла вдвое - до восьми пар поездов в день.

Глухая агитация против войны велась на верхах из ближайшего окружения С. Ю. Витте. Бывший министр финансов упорно твердил, что России Маньчжурия не нужна, что война - результат интриг «Безобразовых», и прямо заявлял, что не желает победы России - не только в письмах к А. Н. Куропаткину, с которым сохранил приятельские отношения, но и в беседе с германским канцлером Бюловым. «Как политик, - говорил Витте в начале июля 1904 г., - я боюсь быстрых и блестящих русских успехов; они бы сделали руководящие с.-петербургские круги слишком заносчивыми… России следует еще испытать несколько военных неудач».

3 июня молодой финский швед, сын сенатора Евгений Шауман выстрелами из револьвера смертельно ранил финляндского генерал-губернатора Н. И. Бобрикова и тут же покончил с собой. Государь болезненно ощутил утрату человека, шесть с лишним лет проводившего в жизнь его веления. «Огромная, трудно заменимая потеря», - отметил он в своем дневнике. Преемником ген. Бобрикова был назначен харьковский губернатор кн. И. М. Оболенский.

На шесть недель позже, 15 июля, был убит министр внутренних дел В. К. Плеве, взрывом бомбы Е. Сазонова, разнесшей в щепы его карету, убившей кучера и ранившей десять человек, в том числе трехлетнюю девочку. Это было выступление боевой организации социалистов-революционеров, уже давно «охотившейся» за министром.

Смерть Плеве произвела огромное впечатление. «Строго посещает нас Господь гневом Своим», - писал государь. Среди интеллигенции радость была всеобщей. Оппозиционные круги молчали: то, что могли сказать они, еще не было согласимо с цензурой. «Либералы и постепеновцы, несомненно, были заодно с динамитчиками в систематической вражде к В. К. Плеве и в сочувствии если не организации катастрофы, то ее результатам», - не без основания писали «Московские Ведомости «. Но и в правых кругах вдруг послышались голоса, отрекавшиеся от погибшего министра. Кн. Мещерский первым решился выступить с осуждением политики Плеве, говоря, что в его лице «атрофирующий дух петербургской бюрократии… уничтожал в зародыше свободу инициативы и самодеятельности». - «Пройдет год, и о В. К. Плеве как о государственном деятеле будут, пожалуй, помнить лишь немногие», - двусмысленно замечало «Новое Время». Сурово отзывался о Плеве Л. И. Тихомиров в своем дневнике: «Все было: ум, характер, честность, деловитость, опытность… Множество людей, преданных государю, России и порядку, предлагали ему свои силы… Он всех слушал, лгал, морочил всех… Постепенно всех честных людей устранял, а сам только душил и больше ничего… Убийц ругали, - отмечает тот же Тихомиров свои впечатления от поездки по Волге, - но о самом Плеве я не слышал ни одного слова сожаления».

В Маньчжурии все еще продолжался постепенный отход русских войск к северу. Японцы наступали тремя армиями: одна - вдоль железной дороги; другая, преодолевая горные хребты, шла с востока, из Кореи; третья поддерживала между ними связь, держась ближе к той, которая шла вдоль железнодорожной линии. Четвертая высаживалась беспрепятственно в Дальнем; она предназначалась для осады Порт-Артура.

Арьергардные бои с короткими русскими контратаками (при одной из них погиб в бою ген. граф Ф. Э. Келлер) продолжались до конца июля. Под Дашичао ( 11 июля) русские нанесли японцам серьезный урон; но на следующий день опять отступили, следуя общему плану. Подкрепления между тем постепенно прибывали: у Ляояна готовились укрепленные позиции; там, по Общему мнению, отход должен был закончиться. Сам Куропаткин не вполне был уверен, что уже настает перелом в соотношении сил, но соглашался дать бой под Ляояном.

На Квантунском полуострове японцы два месяца высаживали войска и устраивали свою базу в Дальнем; но с 12 июля они перешли в энергичное наступление, после упорных трехдневных боев завладели передовыми позициями у Лунвантана, через два дня - следующей линией на Волчьих горах; 26-27 июля они уже были в нескольких верстах от города. Начиналась осада самой крепости. Отдельные японские снаряды из осадных орудий, перелетая через гребень холмов, падали на порт-артурский внутренний рейд.

Командный состав порт-артурской эскадры считал, что выход в море не сулит успеха, что лучше оставаться в Порт-Артуре, участвовать в защите крепости и ждать выручки. Часть орудий среднего и мелкого калибра уже была с судов отправлена на форты; из судовых команд были выделены отряды в помощь гарнизону крепости. Но когда был получен определенный приказ государя - идти во Владивосток, когда на порт-артурский рейд начали падать снаряды - командующий эскадрой адм. В. К. Витгефт решился на выход.

Утром 28 июля порт-артурская эскадра двинулась в путь. Шли шесть броненосцев, четыре крейсера и восемь лучших миноносцев (бронированный крейсер «Баян», дней за десять до выхода поврежденный миной, пришлось оставить в Порт-Артуре). Слабой стороной эскадры было то, что три броненосца не могли делать больше 13 узлов в час, тогда как японский флот мог развивать скорость до 17 узлов. В нейтральный (китайский) порт Чифу был послан миноносец «Решительный»; он должен был там разоружиться; этою ценою оплачивалась возможность отправить телеграмму наместнику и владивостокскому крейсерскому отряду, чтобы он выходил навстречу эскадре. Японцы следом за «Решительным» явились в порт Чифу и с явным нарушением международных обычаев увели с собой разоруженный миноносец.