Не меньшую ценность представлял собой и натюрморт "Не хлебом единым", выполненный в стиле абстракционизма, хотя сам художник об этом даже не подозревал. Работа была сделана настолько абстрактно, что при ее осмотре свихнул бы голову даже Пабло Пикассо, известный своим нестандартным воображением. Натюрморт вышел колоритный, и помимо хлеба там было намалевано еще что-то. Во всяком случае, такой вывод следовал из названия натюрморта.

Эти и сто девяносто восемь других шедевров хранились у Игната Фомича в шкафу и дожидались своего часа. Того же часа дожидались стихи, поэмы и прозаические произведения, занимающие верхнюю полку. Несколько сложнее обстояли дела с музыкальными сочинениями. Их Сидорчук держал в голове, ибо был необучен музыкальной грамоте и не умел писать на нотной строке.

Трудился Игнат Фомич чрезвычайно плодотворно. На отсутствие вдохновения грех было жаловаться. Музы, лиры и пегасы одолевали его со всех сторон, он не успевал от них отмахиваться.

Но в последние дни начальник службы художественной самодеятельности перестал отмахиваться, теперь они стали ему как раз кстати.

Товарищ Мамай — торопил и призывал мобилизовать все силы, чтоб управиться со всем к восемнадцатому числу. Именно в этот день на подмостках "Литейщика" должно будет грянуть представление, которое потрясет Козяки и близлежащие села.

Не зная сна и отдыха, Игнат Фомич тренькал на рояле, складывая песню за песней. Игнат Фомич творил.

С главного входа в зал вошел Мамай и скорым шагом поднялся на сцену.

— Чем занимаетесь? — деловито осведомился он.

— Да вот — творю.

— Ну, что-нибудь уже натворили?

— Кое-что имеется, — скромно ответил маэстро.

— Представляю.

— Да, вы правы, чудные мотивы получаются. Вот хотя бы первый: ля, ля, ля-ля-ля-ля.

— Последнее "ля", пожалуй, лучше убрать. Не надо усложнять мелодию, публика может не понять. А так хорошо.

Потап нажал черную клавишу — клавиша беззвучно провалилась. Трогать остальные он не решился.

— Скажите мне откровенно, — обратился Потап к Сидорчуку, — как музыкант музыканту, сколько нот вы знаете?

Маэстро напряг память и, возведя к потолку глаза, принялся загибать пальцы.

— Четыре, — подсчитал наконец он.

— Четыре? Но я надеюсь, что вы не собираетесь употреблять их все? Мне не нужна опера, мне нужен шлягер. Нет, четыре — это многовато.

— А сколько… употреблять? — робко поинтересовался композитор.

— Ну, если принять во внимание, что одной нотой пользуются церковные хоры, двумя нотами — армейские оркестры, а четыре ноты, как мы выяснили — уже опера, то для шлягера вполне достаточно трех. Три ноты — вот залог успеха. Это я вам как музыкант музыканту говорю. Ну да ладно, оставим музыку перейдем к прозе, а точнее, к ее разновидности поэзии. Что у нас со стихами? Словесное сопровождение к мелодии готово?

— Есть. Есть, есть, есть, — ответил сочинитель, перерывая старую потрепанную тетрадь. — Вот, из моей старой лирики на любовную тематику. Прочитать?

— Не надо, я вам верю. Только не забудьте вворачивать в припев английские слова. К примеру… м-м… ай лав ю… м-м… ай вонт ю… А потом два раза: вот ду ю ду? Вот вам и готовый припев. В остальных песнях просто меняйте эти выражения местами. Записали?

Через час служебная надобность привела председателя в АТП № 16, через два он был уже в налоговой инспекции, через три — улаживал организационные вопросы с заводилами национал-патриотической организации.

Заботы, мелкие и покрупнее — отбирали уйму времени. Потап даже не успевал предаваться возвышенным мыслям о кладе. Он думал о нем лишь вечерами, когда, усталый и разбитый, запирался в детской после двух рабочих смен. И если раньше Мамай терпел лишения ради того, чтобы поскорее добраться до сокровища, то теперь он добирался до сокровища ради того, чтобы поскорее кончились эти лишения. И часто вспоминал эфиопа. Беглый подмастерье был, конечно, паскудным компаньоном, но без него стало скучно. К тому же на Гене всегда можно было согнать зло и запугивать им соратников.

Впрочем, пока еще райкомовцев удавалось держать в узде. На последнем политзанятии им было разъяснено, что товарищ Степан уехал за медалями для особо отличившихся в подготовке акции. Тех же, кто будет уклоняться от партийных поручений, представитель IV Интернационала по возврaщении станет репрессировать собственными руками. Все силы подпольщиков были брошены на выполнение задания. Неудобство заключалось в том, что все они работали по отдельности и выходили из-под контроля Потапа.

Участия в общем деле не принимал лишь товарищ Цап. Но на то у него были веские причины — он был занят. С тех пор как увеличилось поголовье свиней, вольный фермер целиком погряз в животноводстве.

Первые три дня Афанасий Ольгович крепился. Глядя, с какой резвостью толстомордик морщинистый поглощает все съедобное и несъедобное, свиновод тешил себя надеждой, что не пройдет и полгода, как подопечный превратится в громадного трехцентнерного хряка.

— Ну что, брат, наберешь три центнера? — бывало, спрашивал Афанасий Ольгович, поднося Куксу очередное ведро помоев.

Повизгивая от нетерпения, поросенок бросался на еду и, застенчиво косясь на хозяина, как бы говорил: "Наберу, брат. Отчего же не набрать? Я уж постараюсь".

Но вскоре надежды Цапа стали таять. В его душе поселились сомнения.

Нет, аппетит у Кукса не пропал. Напротив, он возрастал с каждым часом. Это-то обстоятельство и беспокоило фермера. Толстомордик жрал не только то, что дают ему, но и объедал Катьку. Свинья чахла и хирела на глазах. И Афанасий Ольгович понял: полгода ему не продержаться. Для того чтобы прокормить Кукса в течение этого срока, придется продавать дом и все хозяйство.

Соразмерив свои возможности с потребностями толстомордика, вольный фермер решил откармливать кабанчика не больше месяца.

Утром свиновод привозил на санках пищевые отходы из столовой завода ЖБК; в обед — из детского сада "Ласточка"; вечером Кукс пожирал то, что не доели за день учащиеся СПТУ № 18. Благодаря всем этим усилиям через месяц десятикилограммовый поросенок должен был прибавить в весе еще хотя бы килограммов тридцать. Количество уничтожаемой еды неминуемо грозило качественно преобразить Кукса. Закон диалектики о переходе количества в качество рано или поздно должен был заработать. Иначе и быть не могло.

И действительно — не прошло и двух недель, как животное стало претерпевать качественные изменения.

Но эти изменения фермера не радовали…

После тщательных измерений и взвешиваний выяснилось, что толстомордик все-таки поправился, на один килограмм. Но единственной частью тела, на которой это отразилось, была голова. Рыло Кукса по величине своей быстро догоняло Катькино, в то время как туловище оставалось тощим и поджарым.

— Сорок кило минус одиннадцать будет двадцать девять, — соображал Афанасий Ольгович, отрешенно глядя на обжору, — осталось двадцать девять килограмм… Это ж сколько еще месяцев тебя кормить, чтобы набралось сорок?

Кукс в ответ на это только прятал бесстыжие глазки и жалобно скулил, словно предчувствуя, что до сорока килограммов ему не дожить.

Но столь низкие темпы роста огорчали Цапа гораздо меньше, чем другие изменения, происходящие с кабанчиком. Сначала на спине и шее Кукса вылезла редкая рыжая щетина. Озадаченный прочими неприятностями, Афанасий Ольгович не придал этому большого значения. Не придавал он значения до тех пор, пока щетина не стала превращаться в шерсть и расползаться по всему телу. Это уже выпирало за рамки всякого приличия. Вдобавок ко всему толстомордик морщинистый от пятака до хвостика покрылся складками и морщинами, оправдывая таким образом свою породу. Создавалось впечатление, что на его тщедушное тельце надели шкуру здорового кабана.