Леонид Самсонович ничего на это не сказал. Только с тех пор на лице его навсегда застыла гримаса, которая обычно предваряет чих.

Товарищ Брэйтэр вышел весьма довольный и отправился писать доклад.

Но планам его так и не суждено было сбыться.

Несмотря на то, что Первый бесповоротно спятил, обком по-прежнему считал, что это еще не повод для смещения такого принципиального и преданного ленинца, каковым является товарищ Пепренко.

А в августе того же года партию и вовсе разогнали.

***

— Ну, — сказал Мамай, закончив повествование, — теперь ты понял, какое пагубное воздействие оказывают деньги на человеческую психику?

— Поняль, — ответил впечатлительный Эфиоп. — А товарищ Пепренко теперь… В дурдоме?

— Зачем в дурдоме? Зубным техником стал. Впрочем, сейчас он, должно быть, на пенсии.

— А Брэтэр?

— Брэйтэр, — поправил бригадир. — С ним мы еще увидимся. Только что я написал ему поздравительную открытку. Поздравил с нашим приездом. Но ты не уходи от темы. Говори, какую мораль ты вынес из моего рассказа?

— Деньги портят человека, — заискивающе отозвался Тамасген.

— Молодец, — одобрительно произнес Потап, — я начинаю тебя любить как брата. Троюродного. И чтоб эти паршивые деньги не испортили окончательно дорогого мне человека, я, пожалуй, ничего тебе не дам. На что они тебе? На билет до Аддис-Абебы? Брось! Что ни говори, а климат и женщины у нас лучше. Оставайся здесь. Я тебя женю, куплю тебе золотой перстень, а? А то уедешь в свою Эфиопию — всю жизнь будешь жалеть и кусать от досады ногти. На ногах.

Тамасген, насупившись, молчал. Очевидно, в его душе началась борьба между патриотическими чувствами и правилами личной гигиены. Последние, видимо, уступили, ибо фармацевт твердым голосом сказал:

— Или ты даешь мне половину с концерта, или я завтра уеду.

— Однообразность ваших реплик нагоняет на меня сон, — вяло проговорил бригадир. — Ладно, получишь, если не завалишь дело. А сейчас спи, приблуда. Скоро вставать.

Проснулись в полночь. Первым встал Потап и расстормошил негра.

— Поднимайся, — коротко приказал бригадир, идем на дело.

— Ночию? — замычал Гена, продирая глаза.

— Именно. Именно ночью и именно этой. Следущая такая возможность представится только через год.

— Может, лучше через год? — обнадежился подмастерье, роняя голову на подушку.

— Ну, как хочешь, — уступил Мамай. — А я пойду. Удобный случай. Нарублю по-быстрому капусты.

— Чего нарубишь?

— Денег, говорю, по-быстренькому заработаю. На карманные расходы.

Карманные деньги у Тамасгена давно перевелись. Иных у него не было. Поэтому последнее сообщение разбудило его окончательно.

Одеваясь, Потап быстро вводил напарника в курс дела. Он пояснил, что в ночь с тринадцатого на четырнадцатое января, в Старый Новый год, по древнему обычаю, одни граждане могут заходить в гости к другим, совершенно незнакомым гражданам. Гости посыпают хозяйский дом и самих хозяев какой-нибудь крупой и за это получают деньги, пирожки или рюмку водки. Считается, что если после полуночи первым в дом войдет мужчина, то это принесет дому счастье на целый год.

— Мы ведь с тобой мужчины? — задался вопросом Потап. — Так почему бы нам не осчастливить десятка три-четыре дремлющих обывателей? Особенно за деньги. В детстве, помнится, за одну такую урожайную ночь я зарабатывал себе на новые кеды и еще на кино с мороженым хватало. Ты хочешь сходить в кино в новых кедах? Тогда ступай на кухню и тихо отсыпь себе в карманы пару стаканов какой-нибудь крупы. Не разбуди папашу.

Эфиоп поковылял на кухню. Осторожно, пугаясь сопящего Буфетова, открыл шкаф и запустил трясущуюся руку в первую попавшуюся жестяную банку. Банка была полной. Эфиоп схватил одну горсть… другую. Подумав минуту и придя к заключению, что в конце концов обменяет их на деньги, лазутчик торопливо стал распихивать крупу по карманам… В темноте ему казалось, что Феофил Фатеевич не спит и скорбно наблюдает за этим постыдным занятием блудного сына.

— Набрал? — спросил бригадир, когда Тамасген вышел.

— Набраль, — шепнул подручный.

— Пшено?

— Пшено, — подтвердил тот и робко прибавил. — Но очень мало.

— Идем. Надо успеть первыми, иначе нам уже ничего не достанется. В наше трудное время больше одного раза граждане не подают.

Старатели нащупали замок, тихо оставили квартиру № 96 и двинулись на заработки.

— Когда зайдем, — учил Потап эфиопа, — поздороваешься, бросишь в сторону хозяев горсть пшена и скажешь: "Сею, вею, посыпаю, с Новым годом поздравляю". Понял? Повтори.

— Сэю… вэю… — вникал Гена.

— Да не сэю, а сею.

— Сэю…

— Тьфу ты! Ладно, дальше.

— Вэю…

— Ну.

— Посыпаю.

— И потом?

— С Новим годом поздрав-ля-ю.

— Правильно. Вперед. И вот что: конфет не брать, водку не жрать! Соглашаться только на деньги.

Посыпатели вышли на большую дорогу. Было тихо и безлюдно, словно на Луне. Нигде ни одной горящей лампочки. Человек несведущий мог бы подумать, что весь микрорайон лишили электричества. Но Мамай был сведущим человеком и потому с неудовольствием отметил, что жильцы умышленно потушили свет, чтобы дезориентировать бродячих посыпателей. Похоже, их не ждали.

Пятнадцатиградусный мороз щипал уши, нос и щеки, затрудняя разговор. Бригадир помалкивал и сердито шмыгал носом. Он не любил зиму. Зимой у него был насморк и не было головного убора. Потап никак не мог подобрать себе подходящую шапку. Вязаные ему были не к лицу, кроличьи ушанки задевали самолюбие, в ондатровых виделось что-то мещанское, в норковых, считал Потап, ходят только преуспевающие чиновники и спекулянты.

Путники остановились у пятиэтажного дома.

— Начнем отсюда, — сказал Потап, осматриваясь и грея ладонью ухо, — с верхнего этажа.

Они зашли в подъезд и стали подниматься. На третьем этаже ко всем трем дверям были приколоты какие-то записки. Мамай чиркнул спичкой и прочитал: "Никого нет дома. Все ушли посыпать". На последнем листке было дописано: "Иван, если это ты, звони три раза".

— Да, сообразительные граждане, — прокоментировал Потап. — Гена, давай крупу, я пойду наверх, а ты звони сюда. Скажешь — от Ивана.

Бросив растерявшегося негра одного, бригадир пошел наверх. Оказавшись на пятом этаже, он уже было поднял руку к звонку, но, рассмотрев в полутьме, что стоит перед квартирой под номером "13", быстро передумал и шагнул к соседней двери.

Мамай смело надавил на кнопку.

— Кто там? — раздалось за дверью.

— Посыпать! — нетерпеливо ответил чекист, приготовив горсть пшена.

Двери отворились. Мамай сделал шаг вперед. В коридоре, освещенный нежно-голубым светом, стоял майор Атамась… В трусах и майке. От удивления майор раскрыл рот. "Черт, — подумал Мамай, померещилось". Не говоря ни слова, он шагнул назад и быстро закрыл дверь.

Спустя секунду он уже звонил соседям. На этот раз дверь открыли без лишних вопросов. В коридоре, по-прежнему освещенный нежно-голубым светом, стоял майор Атамась… "Что — опять?!" — вздрогнул Потап. Словно извиняясь за свою навязчивость, отставник виновато улыбнулся.

— Что вы здесь делаете, черт возьми? — накинулся на него Потап.

— Живу, — потупился офицер.

— Что — во всех квартирах сразу?

— В одной. С двумя дверьми. — Атамась вдруг оживился. — А я смотрю и думаю — вы это или не вы?

— Не я, — отрубил Потап. — Вы разве не видите, что это кошмарный сон. Вот только не понимаю, почему я должен его смотреть вместе с вами!

— Значит, вы не посыпать?

— Я?! Посыпать?! — бригадир, выпятив грудь, наступал. — Ты что городишь? Чтоб такой человек, как я!.. Деньги есть? — спросил он быстро.

— Есть.

— Несите.

Майор сбегал за брюками и вывернул задний карман, предъявив пачку скомканных купюр. Мамай покосился на деньги.

— Положим, случилось невероятное, — заговорил он вкрадчивым тоном, — я сошел с ума и пришел к вам посыпать. Вы тоже сошли с ума и поверили в то, что я пришел. Сколько бы вы мне дали?