По прошествии еще одного часа, когда секция головных уборов была тщательно вымыта, уборщица заметила, что внук стоит понурившись, болезненно морщится и как-то враждебно взирает на бабулю.

Пошел третий час допроса. Носки давно распродались, очереди разбежались, кафельный пол блестел и отражал люстры. Уборщица, опершись о швабру, подозрительно наблюдала, как непослушный потомок пытается удрать от прародительницы и, судя по жестам, категорически отказывается ее слушать. Быстрым шагом он поднялся по лестнице и, не сбавляя хода, принялся кружить по второму этажу. Старуха преданно трусила следом. Иногда она настигала его, хищно вцеплялась в полы пальто и шипела:

— Это еще не все… Там еще много чего было… Постой чего скажу…

Потап молча вырывался и, не оглядываясь, двигался дальше. Предприняв хитрый маневр, он ринулся вправо и торопливо сбежал по ступенькам вниз. При этом пальто его распахнулось, словно парашют, преследовательница чуть было вновь его не схватила. Бригадир рвался к выходу. Кислыха стала отставать. Оказавшись на просторе, он интуитивно сменил резвый шаг на галоп и еще до того, как Кислыха сообразила, в какую сторону ей следовать, скрылся за поворотом улицы Воровского.

Глава 12. Сэю-вэю

— Я принес тебе радостную весть, — сказал Потап распахнувшему перед ним двери эфиопу, — только сначала пообещай, что не будешь бросаться целовать мне ноги. Я этого не люблю.

Тамасген испуганно икнул и выжидающе уставился на бригадира.

— Обещание принимается, — удовлетворился Потап и, разувшись, прошел в комнату.

Подмастерье, хромая, последовал за ним.

— Как твоя контузия? Хромаешь? Ничего, до пятницы заживет.

— Почему?

— Потому что в пятницу наш выход. Я обо всем договорился. Ты дебютируешь в качестве тибетского целителя, я, как и планировалось, — твой последователь. Костюмы будут, директор клуба — наш человек. Ну? Ты рад? Я тоже. Ну иди, репетирyй, времени осталось мало. Стань перед зеркалом и делай страшные глаза. Вот такие, как они у тебя сейчас. Только не очень тужься, а то повылазят.

Вытолкав млеющего эфиопа, Мамай принялся за канцелярскую работу. Он выложил на стол толстую пачку открыток, купленных по пути домой в книжном магазине, отсчитал четыре штуки, взял ручку и приготовился писать. Открытки были двойные, на лицевой стороне два сизых голубя несли куда-то в облака массивные обручальные кольца. На развороте открытки золотом было написано: "Приглашаем на торжество". Несколько минут Потап смотрел в окно, собираясь с мыслями. Затем, сверяясь с записями в своем блокноте, вывел первое слово…

Внезапно раздался дикий писк. Потап бросил ручку и пошел в ванную. Он все понял. Должно быть, юная квартирантка, прервав свой сон, отправилась по нужде и повстречалась с репетирующим эфиопом. "Да, — пробурчал чекист, — надо было их сразу познакомить. Мне еще истерик не хватало".

— Девушка, что это вы тут кричите? — обратился он к Тумаковой недовольным тоном. — Вы что, негра никогда не видели?

Увидев еще одного незнакомого мужчину, Натка заверещала еще раз, но уже несколько тише.

— Я что, тоже похож на негра?

— Не-е, — выдавила Тумакова, прижимаясь к стене.

— Зачем тогда так орать? Гена, поздоровайся с соседкой, видишь, человек робеет. Ну, ты что стоишь, как чучело? Что про тебя люди подумают? Эй! Девушка, кажется, вы мне Гену напугали. Нельзя же так.

— Вы… кто? — осмелела Натка.

— Мы? Потап. А это Гена. Иностранец, как вы уже заметили.

— А что вы здесь делаете?

— Живем. А вы?

— И мы, — застеснялась юная миллионерша, натягивая маечку пониже.

— В самом деле? Значит, вместе будем жить. Вернее, рядом. Геннадий, ты долго будешь глазки строить? Пропусти даму в санузел.

Мамай обрызгал лицо Тамасгена водой и за руку вывел его из ванной комнаты.

— А он… настоящий? — спросила Тумакова, изумленно разглядывая иностранца.

— Он? — переспросил Потап, в свою очередь внимательно осмотрев товарища. — Черт его знает, вроде настоящий. Был по крайней мере. С утра.

Эфиоп повел глазами и кротко произнес:

— Здрасьте.

— Вот видите, — обрадовался бригадир, — я ж говорил. Ну, не будем вам мешать.

— Она кто? — спросил Тамасген, когда старатели оставили даму и скрылись в своей комнате. — Его дочка?

— Точно не знаю, но все может быть. Папашка твой, кажется, был ярым кобелем, а? Ну ладно, ладно, шучу. Она здесь квартирует, вместе с мужем.

Потап сел за стол и продолжал прерванное дело.

— Кому пишешь? — поинтересовался подмастерье.

— Одним хорошим знакомым. Пригласительные билеты на наш концерт, — ответил Потап, выводя витиеватые буквы. — Они непременно должны быть. Я выхлопотал для них лучшие места. А ты ложись спать.

— Так рано же.

— Сегодня мы работаем в ночную смену. Потом все расскажу, не мешай.

Эфиоп в нерешительности потоптался возле шефа, недовольно шмыгнул носом и заковылял к тахте. Все эти ночные смены ему не нравились.

Спустя полчаса вернулся с работы Феофил Фатеевич.

Бригадир завершил свои труды, запечатал открытки в конверты и вручил их разносчику телеграмм, вежливо велев завтра же доставить их по указанным адресам.

— Ради вашего сына, — добавил он страстным шепотом.

Батрак кивнул и безмолвно спрятал конверты в сумку. Так же тихо он удалился на кухню, включил радио и суетливо загремел посудой. Было видно, что он стесняется своего приблудившегося сына и избегает встречи с ним. Нехорошие намеки товарища Мамая насчет города Кировограда посеяли в его душе еще одно страшное подозрение. Феофил Фатеевич был в отчаянии.

Не раздеваясь, Потап повалился на квадратную барскую кровать с железными решетками, которые больше походили на ворота, украденные из замка средневекового феодала.

Подмастерье не спал и беспокойно ворочался на скрипучей тахте. Ему не терпелось выяснить некоторые условия своей работы.

— Пота-а-ап, — не выдержав, позвал он.

— Чего тебе?

— Сколько я получу?

— А сколько ты хочешь?

— Семьдесят пять процентов, — не раздумывая, заявил тибетский целитель.

Чекист неожиданно захохотал, приятно пораженный подобной наглостью, и также неожиданно перестал смеяться.

— Хорошо, — серьезно ответил он.

— Правда? — не поверил Тамасген. — Ты мне дашь семьдесят пять процентов?

— Я этого не говорил. Я сказал — хорошо, что ты хочешь. А получишь ты пятнадцать. И это тоже будет еще хорошо.

— Как пятнадцать?

— Наличными. Вообще-то я собирался поделить гонорар фифти-фифти, но теперь твою долю решил урезать за хамство.

— Мнэ де-еньги нужьно-о, — заканючил вечный студент, — я домо-ой хочу-у.

— Деньги портят человека, — нравоучительно заметил Потап. — Иногда они даже сводят его с ума. Как, например, в твоем случае. Впрочем, ты тронулся из-за отсутствия денег. Такое тоже случается, но реже. По этому поводу могу рассказать тебе одну поучительную историю, добытую мной сегодня из одной зловредной бабки.

И Мамай поведал эфиопу историю, которую Кислыха выбалтывала по частям, вперемешку с другими случаями, и которую можно было пересказать лишь после изрядной литературной обработки. И все же в ней осталось много туманных моментов. Что-то Мамай мог объяснить сам, что-то так и осталось неясным.

***

Жил-был один человек по имени Леонид Самсонович Пепренко и трудился он при этом первым секретарем райкома КПСС. В соответствии с занимаемой должностью он был умеренно упитан, умеренно образован и умеренно проницателен. Словом, Леонид Самсонович отличался от тысяч таких же простых первых секретарей разве что одним своим свойством. Товарищ Пепренко был доверчив. Как последний коммунист он верил в правое дело партии, верил, что своею деятельностью он привносит великую лепту в это правое дело, и — что особенно обидно — верил, что партия, как родная мама, будет всегда отвечать ему теми же пылкими чувствами.