Глава 10. Секретный план Трумэна

В то время, когда бедные кладоискатели крепко спали, за стеной всего в трех шагах от них затевались и вершились крупнейшие финансовые операции, продавалась и скупалась недвижимость, открывались коммерческие банки, разворачивалось строительство парфюмерных комбинатов и судовых верфей. На карту ставились птицефермы и целые жилые кварталы. Выдвигалось предложение о приобретении двенадцатиэтажного небоскреба, в котором, в частности, помимо прочих, почивали заезжие старатели. Вопрос об их выселении ставился ребром. И то обстоятельство, что они все еще занимали жилплощадь в квартире № 96, следовало рассматривать как чистую случайность.

Эти грандиозные преобразования начались два месяца назад, когда Феофил Фатеевич неосмотрительно впустил на постой квартирантов — юную, только что зарегистрированную чету Тумаковых.

Молодожены въехали сразу же после свадьбы и уже вторую совместную ночь провели в арендуемых покоях. Запершись в спальне, они внимательно посмотрели телевизор, покурили и вскоре потушили свет. Буфетов только ностальгически вздыхал, ходил на кухню пить воду и вспоминал свою романтическую молодость.

Но за ночь супружеский диван не издал ни единого заслуживающего внимания скрипа. Тумаковы оказались людьми практичными и вместо того, чтобы предаваться глупым радостям медового периода, занялись делом. Они зашторили окна, проверили замок и сменили яркий свет на тусклый. При свете ночника они принялись обогащаться.

Супруг выпотрошил из свадебных конвертов деньги и трижды их пересчитал.

— Сколько было гостей? — угрюмо спросил он у жены.

— Пятьдесят девять человек звали, но за столом сидело семьдесят семь. Я сама видела.

— Сволочи! Сожрали больше, чем подарили.

В целях спасения первоначального капитала от инфляции было решено перевести его в иностранную валюту. Путем непростых арифметических действий к полуночи выяснилось, что весь семейный бюджет, за вычетом квартплаты, составляет сто семнадцать долларов по рыночному курсу. А если продать стиральную машину, то вполне можно было выйти на все сто пятьдесят. Но молодая воспротивилась и категорически отказалась расставаться с родительским подарком. Тумаков назвал ее мещанкой и неохотно записал в актив число 117.

Но если решение о конвертации было принято единодушно, то по поводу дальнейшего применения средств возникли разногласия. Глава семейства отдавал симпатии промышленным товарам. Хранительница очага настаивала на закупке шоколада.

— В Москву надо ехать, — говорила она, — за батончиками. Прибыльное дело.

— Не, — перечил супруг, — опасно.

— Почему опасно?

— Далеко везти. Ты ж по дороге сожрешь половину, я тебя знаю, — рассудил он здраво.

— Дурак, — подумав, ответила Тумакова.

— Сама дура, — также подумав, высказался Тумаков. — А батончики твои подъему не дают. Нужно брать галантерею, особенно заколки. Китайские такие, с белыми камушками. С них двойной подъем брать можно. Если вложим сто семнадцать, то выручим двести тридцать четыре.

Молодая хотела возразить, но сумма получилась настолько замечательная, что она уступила. Тем более, что после второй ходки за товаром и его успешной реализации получалось уже четыреста шестьдесят восемь.

— Эдька! — воодушевилась она. — А сапоги мне купим?

— Ладно, — снисходительно буркнул коммерсант.

Увидев себя утопающей в высоких замшевых ботфортах с золотыми пряжками, Тумакова радостно замурлыкала и чмокнула мужа в гладкую щеку.

— Только придется еще раз съездить, — озабоченно проговорил он, взбивая слежавшуюся подушку. — И сразу куплю себе "Сейко" механическую, как у заведующего овощным магазином у моста. Натка, сколько там у нас осталось?

— Восемьсот ровно. Ого-го. Да?

— Так себе.

— Может, еще чего-нибудь придумаем?

— Хватит на сегодня, я устал.

Придя к заключению, что заработать больше восьмисот долларов за ночь — тоже ничего себе, новобрачные удовлетворенно уснули.

Наступивший день был трудным.

Хотелось пить. Еще больше хотелось есть. Спать не хотелось совершенно, но это нужно было делать, чтобы не есть и не пить. Тумаковы лежали, отворотившись друг от друга, и тщательно жмурили глаза. Лишь изредка, потеряв терпение и убедившись, что партнер дремлет, один из них вставал и сердито бежал в туалет. В промежутках между туалетами виделись дневные сны. Эдьке мерещились новенькие, с фосфорным циферблатом часы. Они трепыхались на запястье, словно живая рыба, сверкали гранями и пускали солнечных зайчиков. К вечеру их массивный браслет уже натер Тумакову руку.

Хуже приходилось Натке. Когда замшевая обувь представилась ей после пятого побега в туалет, она почувствовала, что левый сапог явно велик и на пятке от него вздулась водянка. Отвлек ее от этой неприятности томимый голодом супруг. Он пихнул ее локтем и потребовал ужина.

Hа ужин квартиранты ели собственное сгущенное молоко и украденный у хозяина хлеб.

После трапезы занялись коммерцией.

— Ну и сколько там у нас? — поинтересовался Эдька, высасывая из продырявленной банки остатки молока.

Натка извлекла из-под подушки бухгалтерскую книгу и сообщила:

— Восемьсот, как и было.

— Не восемьсот, а тыща шестьсот, — поправил глава семейства. — Пока ты дрыхла, я поставил еще партию заколок.

— А не много? А вдруг столько покупать не будут?

Эдька помолчал, важно поковырял в носу и, покосившись на несмышленую жену, заверил:

— Бу-у-удут. Еще как будут. Изменим тактику — предложим теперь с красными камушками. Только покажу — всякие там дуры сразу разберут.

Тумакова насторожилась:

— Сразу? Тогда ты мне чтоб три оставил, одну заколку с белыми стеклышками и две с красными. Я давно такие хотела.

— Хватит с тебя двух, — строго заметил Тумаков. — Так ты все мои капиталы по ветру пустишь.

— Не твои, а наши.

— Мои!

— Наши! Наши, наши.

— Как это — наши, если я их сам заработал!

— А я? Я же вместе с тобой была!

— Ты! Ты только бухгалтерские работы делаешь, а я — мозговой центр. Я думаю!

— Подумаешь! Я тоже так думать могу.

— Ты не сможешь. У тебя по алгебре что было?

— Ну тройка.

— А у меня четверка!

— Зато у меня по пению — пять!

— При чем тут пение?! — горячился Эдька. В бизнесе надо вычислять, а не петь.

— А при чем тут алгебра? — не унималась Натка. — Вон Гетьпан с нашей школы дуб дубом был, а сейчас на машине ездит. А Надька Бровко золотую медаль получила, а сама теперь шпалы кладет.

— У Гетьпана вся родня сало продает. Я-то уж знаю. Так что пение тут ни при чем.

— При чем! Наши певицы многие, например, поглупей Гетьпана будут, а вон как живут.

— Сравнила! Они ж красивые.

— Он тоже неплохой.

— Так, может, он и в хоре поет?

— Может, и поет.

— Дура! Я ж тебе говорю, что твои Гетьпаны салом торгуют!

— А может, они и салом торгуют, и поют.

— Ага, прямо на базаре все вместе и поют. И Надька Бровко тоже поет. Положит шпалу — и споет, да?

— Да! — назло сказала Натка, понимая, что ставит тем самым Надьку в неловкое положение.

— Уф-ф, — вздохнул обессиленный супруг, — ты невыносимая. Будешь работать или нет?

— Буду. Только капиталы — наши!

— Ладно, наши, наши.

Не теряя больше времени на пустые разговоры, Тумаковы бросились наверстывать упущенное и насыщать местный рынок бижутерией. Эдьке удалось остаться в должности мозгового центра, а Натке — отстоять право голоса и овладеть половиной семейного состояния.

Опомнились предприниматели только через полтора часа, когда все женское население Козяк носило в волосах по две тумаковские заколки. Этих крайне полезных и пользующихся спросом украшений хватало и на каждого третьего мужчину. Тогда, по настоянию бухгалтера, дуэт сменил профиль и приступил к оптовым закупкам шоколада. Еще через час жители райцентра были обеспечены сим продуктом на год вперед с учетом трехразового питания в день. Состояние предприимчивой парочки достигло к тому часу ста восьмидесяти тысяч долларов.