Встреча прошла без лишних эмоций и плавно перешла в ужин. Эфиоп, уткнувшись в тарелку, уплетал родительские харчи с большим аппетитом. Буфетов угрюмо косился на сынишку, надеясь опознать в негритянских чертах что-нибудь свое. Мамай, пользуясь рассеянностью хозяина, подливал ему самогона, а сам налегал на маринованные грибы. Пили за отцов и детей, за беспризорников и дружбу народов. Под занавес вечеринки, загадочно подмигивая хозяину, Потап сказал тост:

— За ваши гены! Вы можете гордиться ими.

Феофил Фатеевич тяжело посмотрел на сотворенный им генотип, отвернулся к окну и прослезился. Прохныкав несколько минут, он уснул прямо за столом.

Неспешно покончив с ужином, старатели вышли на балкон.

— Это твой родственник? — осведомился эфиоп, глядя вдаль, где тусклыми фонарями обозначалась окраина Козяк.

— Скорее твой, — ответил бригадир, глядя туда же. — Тщательно обследовав генеалогическое древо, я выяснил, что вы с ним висите на одной ветке. Он твой папа.

Тамасген возмущенно засопел.

— Ты… сказаль… что я ему… сын?!

— Видишь ли, выдать тебя за его дочь было бы сложнее. Впрочем, если ты настаиваешь…

— Но как же он мог поверить?

— На то были свои основания. А что ты так pазволновался? Радоваться надо.

— Мы его обманули, — понурился эфиоп. Опять обман… Обманывать плохо…

— Чего-о! Это кто говорит? Это непорочная дева Мария говорит? Нет, если я не ошибаюсь, этот голос принадлежит самозванцу, который только и мечтает околпачить сотню-другую доверчивых провинциалов и загрести деньгу.

Усыновленный сконфуженно молчал.

— Причем, — обратился Потап к невидимому судье, восседающему где-то в черном небе, — прошу заметить, ваша честь, что я за свою невинную ложь не взял ни копейки. Более того, я помог снять тяжкий грех с души раба божьего Феофила. Попрошу, Господи, записать это на мой счет, сдачи не надо.

Произнеся сию тираду, бригадир облокотился на перила и, плюнув вниз, проводил улетающий в бездну плевок равнодушным взглядом. Подумав, он вновь плюнул на землю, но на этот раз вложив в процедуру какой-то особый смысл.

— Высоко, — со значением сказал Потап.

— Высоко, — согласился Гена.

— И это все, что ты можешь мне сказать? Тогда я тебе скажу. Не исключено, что завтра мы проснемся совсем другими людьми. Нас будут называть на "Вы", и мы никогда больше не будем ездить в общественном транспорте. Нет! Возможно, такими людьми мы ляжем спать уже сегодня. Но перед сном надо потрудиться.

— Ты хочищь…

— Да, пора нам заняться своими прямыми обязанностями. Сейчас перетащим сюда коллекцию скульптур и будем делать вскрытие.

— Пилить?

— Пилить?! Пилить скульптуры — это святотатство. Что подумал бы твой, папа, застав тебя за таким занятием! Он бы отрекся от тебя тотчас же. Нет, пилить их мы не будем. К тому же, пока я буду елозить по бюсту пилочкой, я просто лопну от нетерпения. Есть другой способ. — Сказав это, Мамай многозначительно кивнул за пределы балкона.

— Не поняль.

— Знаешь, как орел расправляется с черепахой? Чтобы разбить панцирь, он сбрасывает ее с высоты на камни, а потом, если добычу не утащат шакалы, кушает…

Тамасген тревожно всматривался в лицо Мамая; намеки насчет сбрасывания с высоты ему не нравились.

— Я, разумеется, буду орлом, — продолжал бригадир.

Эфиоп, предчувствуя участь черепахи, приготовился к борьбе. — Ты, стало быть, будешь шакалом.

— А черепаха? — воспрянул африканец. — А-а! Поняль. Мы будем бросать бюсты!

— Я буду бросать, а ты будешь ловить.

— А бросать скульптуру — это не свинство? — ехидно скривился эфиоп.

— Нет. Это политическая акция. Кстати, какие у тебя отношения с коммунистами?

— Никаких.

Ученик строго оглядел пророка.

— Твоя аполитичность меня пугает, Гена. Такие, как ты, часто становятся безропотным орудием в руках авантюристов! А твоего дедушку никогда не расскулачивали? Нет? Жаль. Моего тоже. А был бы хороший повод поквитаться. Ладно, будем квитаться без повода.

Глава 9. Акт вандализма

Ночью, прихватив с собой санки, старатели покинули отчий дом.

В небе пылали суставы Большой Медведицы. Лунный свет заливал асфальтированную улицу Мира, часто проваливаясь в ее выбоинах. На веревках скрипело окаменевшее белье. В подъездах гуляли сквозняки и курили влюбленные. Жалобно выл заплутавший ветер.

— Я полагаю, — деловито начал бригадир, когда они вышли на финишную прямую — улицу 42 года Октября, — я полагаю, что с техникой отмывания золота ты не знаком. Тогда внимай инструкциям и повышай квалификацию. Позиция будет такова: я работаю на балконе и метаю тебе бюсты; ты — караулишь внизу. Вождей буду метать с интервалом в две минуты, за это время ты должен успеть выскочить из укрытия, осмотреть место происшествия, снять анализы и подать мне знак. В случае успеха прячешь слиток в рюкзак и мчишься с ним ко мне. И не вздумай откусить кусок! Я проверю. Если по техническим причинам бюст окажется пустым, беги за угол, чтоб не прибило, и жди следующего.

— Жильцы могут проснуться, — засомневался Тамасген; — спрашивать меня будут… Что я им скажу?

— Ничего не говори. Хотел бы я посмотреть на того умника, который, увидев среди ночи твою рожу, решился б задавать вопросы. В крайнем случае покажешь язык. Весь. Как на приеме у лор-врача. Клиент упадет в обморок.

— А получится? — в голосе эфиопа слышалась досада.

— Ну, если с Элеонорой получилось… Ты только сейчас не высовывайся, — предупредил Потап, замедляя шаг перед гостиницей. — Если сейчас ее смена, то второго раза она не перенесет.

Двери "Роди" оказались незапертыми, и золотодобытчики беспрепятственно пробрались в холл. Дежурная бабушка, укутавшись в пуховый платок, сладко почивала в кресле и, услышав шорохи, лишь миролюбиво хрюкнула во сне. Заботливой рукой Мамай поправил на ней шаль и той же заботливой рукой стащил два моченых яблока.

Забаррикодировавшись в номере и зашторив окно, старатели приступили к переоценке ценностей.

— Полцентнера, — заключил чекист, схватив в объятия самого большого вождя. — Гадом буду, оно здесь.

С грохотом опустив изваяние на пол, он стал подсчитывать вероятный куш:

— Стало быть, если отбросить скорлупу, то чистой начинки будет килограммов сорок пять… Или даже сорок семь. А? Нет, не будет сорок семь, не выйдет. скорлупа очень толстая… Ну черт с ним, сорок пять так сорок пять. Грузи, Гена.

Следующий бюст был значительно легче своего собрата и тянул всего килограммов на тридцать восемь. Огорченный потерей двух тысяч граммов золота на первом бюсте, Потап обозлился еще больше.

— Тридцать восемь минус… минус ну хотя бы четыре, — недовольно бормотал он, — это уже будет тридцать четыре! О боже, я несу убытки! Будем надеяться, что слиток находится именно в первом.

Третий вождь, по мнению Мамая, был совершенно крохотным и не представлял существенного интереса.

— Это просто смешно, — проговорил Потап, разочарованно перекидывая девятикилограммовый бюст из руки в руку. — Только зря кипятильник подарили. А все ты виноват.

— А вдруг это он и есть, — возразил в оправдание Гена, — и в нем лежит помощь братским партиям.

— Да если они впихнули в этот чайник свою помощь — Я их после этого уважать перестану. Здесь в лучшем случае семь кило! Хоть бы не позорились! Я не нищий. Мне их подачки не нужны! — высокопарно объявил Потап.

— Если ты не хочешь, я могу взять, — с готовностью молвил эфиоп, неверно истолковав слова бригадира.

— Этого? Бери, если хочешь. Я хотел его сам понести, но раз ты просишь… Можешь пока все взять. У Буфетова отдашь. Энтузиастов с детства люблю.

— Кого?

— Энтузиастов, тех, которые трудятся даром.

— Как даром? — испугался Гена. — Ты же обещаль…

— Что я обещал? — резвился бригадир. — Палец обещал? Бери. Все десять бери! Даже двадцать. Пальцы его ног я тебе тоже жалую. Руби прямо сейчас.