Подведу итог: во главе обороны оказались люди, которые  по  д о л ж н о с т и были  первыми лицами, на самом деле лидерами они не являлись. Я никогда не скрывал, что нашей ошибкой было то, что мы не предприняли  шагов по смене руководства сразу после того, как они отказались действовать энергично в первые два дня.

А.К.: То, что Вы сказали о публикации в газете “День”, наводит на раз-мышления. И все же рискну предположить, что двигало коллегами. Многие тогда (сейчас тем более) сомневались не только в энергичности, но и в искренности Хасбулатова и Руцкого. Образ мятежного парламента — и динамичный, и для многих привлекательный — призван был, скорее всего, мобилизовать массы.

С. Б .: Привлекательный для узкой радикальной группы московской интеллигенции. Общество у нас может только говорить о революции, но не собирается ее делать. Люди готовы тихо-мирно умирать, но не выходить на улицы,  защищая свои права и борясь за собственное благополучие. Поэтому этот литературный образ вызвал негативную реакцию общественного мнения. Большинство в обществе всегда осторожно, боится резких шагов.Статья объективно сыграла на руку проельцинской пропаганде, кричавшей, что мы преступники.

А. К.: Придя к Дому Советов на следующий день после выступления Ельцина, я обнаружил, что там собралось не так уж много народу. Конечно, пришли тысячи. Но Хасбулатов, несомненно, преувеличивал, когда, выступая с балкона, восклицал: “Какое множество народу!”.  Мне кажется, он успокаивал сам себя, во всяком случае он с явной тревогой оглядывал площадь. Тогда я подумал: а москвичи не спешат защищать депутатов… Была ли у вас социальная база? Могла ли оппозиция рассчитывать на победу? Мы говорим — неудачные лидеры. А были бы удачные?..

С. Б.: Даже при этих лидерах мы могли победить! Но надо было действовать. Уже 21 сентября, сразу после решения об отстранении Ельцина, я призвал срочно распределить между депутатами министерства, учреждения, заводы и ехать туда в качестве своего рода комиссаров, чтобы обеспечить выполнение решений парламента. Отстраняя от власти всех, кто саботирует их — будь то командир части или директор завода. Делать это надо было немедленно: всё решали первые сутки. Но председательствующий сказал мне: “Сергей Николаевич, Вы правы. Мы поручаем Вам подготовку доку­ментов, а здесь будут люди, которые займутся остальным”.

Первые дни приходили командиры частей, которые готовы были привести войска на защиту Дома Советов.

А. К.: Так это не легенды?

С. Б.: Я трижды приводил к Руцкому таких командиров. Дважды при  мне это делал генерал Ачалов. Представьте, приходит полковник и говорит: я такой-то, командир такой-то части, готов привести свою часть, разбить палатки, развернуть походные кухни. Товарищ, исполняющий обязанности президента, дайте приказ! На что “исполняющий обязанности” на матюгах кричал: “Вон отсюда! Не втягивай меня в провокацию. Мы решим это всё политически...”. Это продолжалось несколько дней, до инцидента у штаба СНГ, когда при загадочных обстоятельствах был убит один офицер и убийство “повесили” на Союз офицеров и лично на его руководителя Терехова. После этого у Дома Советов появилось милицейское  оцепление и его стали изображать очагом бандитизма и мятежа.

Насколько в первые дни нужно было действовать быстро, настолько после этого эпизода следовало действовать аккуратно и полагаться на помощь извне. Помощь всей системы власти Советов. Ультиматум Сибирского согла­шения истекал 4 октября. Регионы заявили, что им настолько надоела ситуация в Москве, что, если стороны не придут к согласию, они будут добиваться отставки и Съезда, и Ельцина и проведения досрочных выборов. Грозили перекрыть Транссибирскую магистраль, блокировать Москву. Чтобы не допустить консолидации регионов, власти предприняли серию провокаций. 3 октября из окна кабинета я видел, как спецназ отходил, открывая безоруж­ным демонстрантам дорогу к Дому Советов. Верховный Совет по этому сцена­рию должен был сделать ошибку. И, к сожалению, он ее сделал.

А. К.: Какие ошибки оппозиции Вы считаете роковыми?

С. Б.: Когда я уйду из большой политики, я дам развернутый ответ на этот вопрос. Потому что, если я расскажу все, что знаю, мне будет очень трудно с моими союзниками.

Ограничусь несколькими штрихами. Первые три дня я спал по полтора часа — больше и не хотелось! Ночью я обходил костры. А ведь дождь (зная нынеш­ние технологии, можно предположить, что дождь был “хорошо организован”, чтобы не было скопления зевак, чтобы люди по домам сидели). У костров меня спрашивали: Сергей Николаевич, вот Вы к нам приходите, а где Руцкой, Хасбулатов?.. И мне приходилось объяснять — они же руководители обороны, они работают, решают. А когда возвращался, оказывалось — Руцкой спит, Хасбулатов спит. Захожу к Баранникову: в его апартаментах ни души.

А. К.: Сергей Николаевич, читатели, наверное, уже забыли, кем был Баранников.

С. Б.: Баранников был министром госбезопасности. Незадолго до событий уволенный Ельциным с этого поста и вновь назначенный на него решением Верховного Совета по представлению Руцкого. На следующую ночь его опять нет. Днем работает как ни в чем не бывало, а ночью исчезает. Стал выяснять. Мне говорят: “А он отдыхать на дачу ездит”. Как?! В обстановке государствен­ного переворота министр безопасности, который не рискует ехать к себе на Лубянку (он говорил, что не контролирует там ситуацию), запросто уезжает на дачу, зная, что его там могут легко захватить, изолировать… У меня по Баранникову вопросы! Считаю, что его безвременная смерть — вскоре после тех событий — оборвала многие ниточки и похоронила информацию, которая могла бы по-новому высветить происходившее.

A. K.: Между парламентом и Ельциным проходили переговоры под патронажем патриархии. Была надежда на компромисс. Что помешало благополучному исходу?

С. Б.: Я думаю, прежде всего то, что в благополучном окончании этих переговоров не было заинтересовано окружение Ельцина. Многие уже сожгли мосты и считали, что все должно идти так, как идет. Они боялись, что Верховный Совет может завершить ревизию приватизации, которая прохо­дила в тот момент. Там ведь открылась история поистине детективная.

Съезд, к моему глубочайшему сожалению, наделил Ельцина полномочиями принимать указы в сфере экономической реформы сверх своей компетенции — с последующим вынесением их на утверждение Верховного Совета. И если в установленный срок ВС не рассмотрел указ, то он вступал в силу. Безусловно, Верховный Совет не допустил бы вступления в силу указа, явно противоре­чащего действующему закону о приватизации. Этот закон предусматривал наделение граждан и м е н н ы м и инвестиционными счетами. Человек не ваучер, не бумажку получал, а номер счета, все контролировалось, в том числе как идет распределение. Указ Ельцина обезличивал процесс, а значит, выводил из-под контроля.

Чтобы Верховный Совет не успел ничего предпринять, указ был спрятан господином Филатовым и утаен от Верховного Совета до того момента, пока не вступил в силу. Приватизация была осуществлена  в о п р е к и  з а к о н у. Не в правовом вакууме, когда не хватало “хороших законов”, как утверждают сегодня, — именно вопреки закону.

Поэтому в окружении президента усилия Церкви не поддерживали…

A. K.: Сергей Николаевич! Как Вы пережили штурм? Насколько верны сведения о том, что тысячи убитых защитников Дома Советов были тайно вывезены и похоронены за городом? Что много людей сгорело в верхних этажах и было расстреляно на пресненском стадионе?

С.Б.: Полтора года тому назад я встретился с моим бывшим коллегой, и он мне сказал: “А ведь была ситуация, когда мы оказались по разные стороны баррикад”. Я спрашиваю: “В каком смысле?” Отвечает: “В 93-м году, служа во внутренних войсках, я участвовал в штурме Верховного Совета”. И, помолчав, добавил, что после штурма ему было поручено контролировать загрузку барж телами погибших. Только во время его дежурства была загружена одна баржа. Другую готовились загружать. У меня нет оснований сомневаться в рассказе этого человека. Для меня несомненно: официально заявленное количество погибших не соответствует реальности.