Придворные дамы носили звания обер-гофмейстерин двора Ее Величества, гофмейстерин императорского двора и великокняжеских дворов, «портретных» дам, камер-фрейлин, свитских и городских фрейлин.

К ним надо причислить дам ордена Св. Екатерины (двух степеней) и фрейлин, представленных Их Величествам после их замужества.

Ни один из придворных чинов не мог вступить в брак без разрешения государя.

Каждый придворный чин имел званию его присвоенный мундир, причем различались формы бальная, праздничная, обыкновенная и походная.

Чем выше было положение лица, тем больше было золотого шитья. У обер-гофмейстера не было ни одного шва без сверкающих арабесок и гирлянд.

Придворные звания не были абсолютно теоретическими: с ними соединялось некоторое фактическое исполнение соответствующих обязанностей.

Обер-форшнейдер следовал за блюдами, которые подносились Его Величеству во время большого коронационного обеда; два офицера кавалергардского полка сопровождали его при этом с обнаженными палашами… Обер-шенк подавал царю во время того же обеда золотой кубок с вином и возглашал:

— Его Величество изволит пить.

Обер-егермейстер присутствовал при высочайших охотах. Шталмейстеры помогали государю и государыне садиться в парадную карету, обер-шталмейстер сопровождал эту карету верхом.

Этикет и церемониал двора находились всецело в руках обер-церемониймейстера и обер-гофмейстерины двора Ее Величества.

Пост обер-церемониймейстера принадлежал графу В. А. Гендрикову, вторым обер-церемониймейстером был барон Горф.

Красивый, чрезвычайно элегантный, граф Гендриков был глубоко проникнут идеей важности исполняемых им обязанностей; это, конечно, значительно упрощало вещи, ибо церемониймейстером может быть только тот, кто серьезно относится к самой идее «церемоний». В этом смысле граф Гендриков был выше всяких похвал. Когда ему пришлось заняться приемом членов Государственной Думы, он созвал целую комиссию из лучших знатоков церемониального дела: из лиц, имевших возможность сообщить нужные сведения о народных представителях, и из «экспертов», то есть чиновников, имевших случай присутствовать за границей при аналогичных процессиях.

Став лично во главе этой комиссии, граф Гендриков обошел соответственные залы дворца, лично начертил мелом на полу те линии, по которым предполагалось выстроить сановников и депутатов. Он долго и горячо обсуждал вопросы, где — направо, налево, спереди, сзади — встанут такие-то сенаторы и такие-то представители государственных учреждений. Он, помню, сильно и явно нервничал: боялся, что депутаты — чуждый двору и дворцовым обычаям элемент — не сумеют стоять в том порядке, который им будет предуказан.

Вспоминаются мне также переживания графа Гендрикова накануне приезда великого герцога Гессенского, родственника государыни. Министр двора заранее сделал по этому вопросу доклад государю, и царь назначил князя Урусова тем лицом, которое будет «состоять» при великом герцоге.

Последний должен был приехать в 11 часов утра. В 11 часов вечера накануне Гендриков телефонирует мне отчаянным голосом:

— Катастрофа…

— В чем дело? Пожар в Зимнем дворце?

— Хуже… Жюль Урусов заболел и не будет в состоянии выехать завтра утром навстречу великому герцогу. Что мне делать?

— А вы назначьте кого-нибудь другого… — я еле удерживался от смеха.

— Немыслимо… Вы же сами сообщили мне, что Жюль Урусов назначен по высочайшему повелению. Необходимо, чтобы Фредерикс испросил новое высочайшее повеление.

— Хорошо, — ответил я, вешая трубку.

Через 5 минут я позвонил ему и сказал, что министр двора берет на себя всю ответственность: заместителем Жюля Урусова будет назначен обер-церемониймейстер.

— Вы понимаете, что теперь час поздний и беспокоить государя немыслимо.

Само собою разумеется, никакого разговора с Фредериксом у меня не было…

Гендриков задержал меня еще около часу, «ставя на обсуждение» все новые и новые кандидатуры. Наконец мы остановились на Гурко.

Через час — новый звонок:

— Гурко — немыслимо… Его парадный мундир в чистке: блестит только одна половина шитья, другая половина совсем тусклая… Что мне делать?.. Господи, что мне делать?.. У меня голова кругом идет.

Было уже около часу ночи, и положение становилось довольно сложным.

— Позвоните в «Аквариум», пусть поищут Мещерского.

В 3 часа ночи Гендриков вызвал меня еще раз и сообщил, что Мещерский поедет.

На следующий день утром я рассказал графу Фредериксу о треволнениях Гендрикова, и мы долго вместе смеялись, но граф выразил Гендрикову благодарность за его похвальное стремление в точности исполнить повеление Его Величества.

Отмечу при этом, что Николай II — так же как и отец его Александр III — был совершенно равнодушен к вопросам церемониальной части. Можно себе представить, как мучались церемониймейстеры при Александре II, не допускавшем никаких упущений в области этикета.

Гендриков решительно отказывался понимать психологию тех лиц, которые настойчиво добивались камер-юнкерского звания и после назначения манкировали своими обязанностями. Сколько хлопот бывало, например, с панихидами по великим князьям: придворные чины настойчиво их не посещали…

Гендриков выкопал старый указ Екатерины II. У царицы не было недостатка в юморе. Она высказала предположение, что не присутствующие на панихидах опасно больны: с них приказано было взыскивать по 25 рублей за каждую манкировку, а деньги должны были быть уплачиваемы духовенству за молебен о здравии раба Божия камергера или камер-юнкера такого-то.

Никто не умел лучше обер-гофмейстерины светлейшей княгини Марии Михайловны Голицыной, рожденной Пашковской, поддерживать придворные традиции среди дамского элемента.

Трудно было бы найти особу, которая могла бы лучше, чем княгиня Голицына, воплощать все то значение, которое присваивалось высокому званию обер-гофмейстерины. Весьма породистая, уверенная в каждом своем движении, княгиня Голицына имела особо развитое чутье на все, что не соответствовало этикету. Одевалась она не иначе как по моде позапрошлого года, а шляпы ее (циркулировала по этому поводу очень злая карикатура…) считались «произведением придворно-экипажного ведомства».

У нее была совершенно особенная манера поддерживать дисциплину. Чтобы сделанное ею замечание не оставалось без последствий, она никогда ничего не говорила молодым, только что назначенным фрейлинам, считая их мелкой сошкой: она вступала в пререкания только с такими солидными дамами, которых фрейлины боялись пуще огня.

Во время высочайшего посещения Киева мы проезжали на пароходе по Днепру. Как раз напротив государыни сидела светлейшая княгиня Лопухина-Демидова, вздумавшая небрежно закурить папироску. Обер-гофмейстерина подошла к ней, взяла папироску, бросила ее за борт и громко произнесла:

— Милый друг, ты забываешь, что курить в присутствии Ее Величества нельзя…

Княгиня Лопухина-Демидова была дама вспыльчивая, но не рискнула произнести в ответ ни слова. Обер-гофмейстерина объяснила ей впоследствии:

— Я сама курю как капрал… Но нам, постаревшим при дворе вельможном, надо пример подавать молодым, слишком склонным к вольностям в присутствии молодой императрицы.

Аналогичная сцена произошла вскоре после моего назначения начальником канцелярии министерства двора. Я стоял и разговаривал с княгиней Голицыной. Вижу, подходит графиня Воронцова, имевшая «зуб» против Фредерикса и всего его окружения. Я ей низко поклонился. Она не соблаговолила мне ответить хотя бы малейшим кивком головы.

Обер-гофмейстерина тотчас же атаковала ее:

— Позволь представить тебе Мосолова: он только что назначен начальником канцелярии…

— Я его давно знаю…

— В таком случае, позволь узнать, почему ты не ответила на его поклон?.. У себя дома ты можешь поступать, как тебе угодно, но при дворе надлежит быть вежливой…