Рыцаря-хвастуна, который многим величался и не исполнял своих обязанностей, наказывали так: на щите укорачивали правую сторону главы герба.

Кто бесчестно и хладнокровно убивал военнопленного, тому укорачивали главу герба, округляя ее снизу.

Если рыцарь лгал, льстил, или, чтобы втянуть своего государя в войну, делал ложные донесения, то в наказание главу герба покрывали красным, стирая бывшие там знаки.

Кто безрассудно и дерзко бросался в бой с неприятелем и тем причинял потерю или бесчестие своим, того наказывали тем, что внизу герба рисовали толчею.

Когда рыцарь был уличен в пьянстве или лжесвидетельстве, на обеих сторонах герба рисовали две черные мошны.

Герб труса был замаран с левой стороны.

Кто не держал данного слова, тому в центре герба рисовали красный четырехугольник.

Когда рыцарь, подозреваемый в преступлении, бывал побежден на поединке, долженствовавшем доказать его невинность, или бывал убит и умирая сознавался, что он виноват, то officiers d'armes с позором клали его на черную плетеную решетку или привязывали к хвосту кобылы, потом отдавали его палачу, а тот бросал его в помойную яму. Опрокинутый его щит привязывали на три дня к позорному столбу, потом всенародно его ломали, а полукафтанье (cotte d'armes) раздирали в лоскуты.

Победителю же, напротив, оказывали почести король, королева и все придворные; с большим триумфом водили его по городу; трубачи, барабанщики вместе с герольдмейстерами и герольдами шли впереди, неся оружие, которым он победил врага, его султан, его знамя и хоругвь с изображением его ангела.[67]

Если преступление было небольшое, то officiers d'armes, по приказанию государя, уничтожали в гербе какой-нибудь знак.

Вот пример: в царствование Людовика Святого Жан д'Авень (Jean d'Avesne), один из сыновей от первого брака графини фландрской, Маргариты, оспаривал графство у Вильгельма Бурбона, владельца Дампьерра, сына от второго брака. Оба они с матерью находились пред Людовиком Святым, которому следовало разобрать их распрю. В пылу спора Жан д'Авень сказал что-то оскорбительное матери, поддерживавшей его брата. Графиня тотчас пожаловалась королю и Людовик Святой отнял у него право иметь в гербе льва с когтями и языком (le lion arme et lampase), прибавив, что омрачающий честь своей матери заслуживает разжалования. Вследствие этого суда герб фландрских графов имеет на золотом поле черного льва с красными когтями и языком, а герб Жана д'Авеня и его потомства — льва без когтей и языка. Итак, гербы не только свидетельствовали перед потомством о чести рыцаря, но иногда и о его позоре.

Когда рыцарь присужден был к смертной казни, за измену отечеству, разбой и пожар, то, идя на казнь, он нес на плечах собаку. Этим обычаем хотели показать народу, что вероломный рыцарь гораздо ниже животного, служащего эмблемой верности и привязанности к господину.

Погребение рыцарей. Короли и принцы, какой бы смертью они не умирали, представлялись на своих могильных памятниках в царских одеждах; но когда они умирали в военное время, их представляли с оружием, под царской одеждой, а вместо скипетра, который они держали, умирая в мирное время, они имели с боку меч, а в руке жезл. Над их изображением и вокруг могил представляли государственные гербы, печати, бурелеты, нашлемники, щитодержатели, наметы, ордена, имена и девизы; иногда их представляли коленопреклоненными, молящимися Богу, а иногда спящими. Были и такие, которые, желая показать суету и бедность человеческой жизни, повелевали изображать себя на памятниках распростертыми навзничь, нагими, тощими, слабыми, такими, какими в действительности бывают трупы, когда лежат в гробу и достаются на съедение червям.

Если рыцари и дворяне умирали не на войне, то их нельзя было представлять в полукафтанье (cotte d'armes), за исключением лишь случая, когда они погребались в своих поместьях. Тогда, чтобы показать, что они умерли на своей постели и в мирное время, их представляли на могильных памятниках в полукафтанье, но без пояса, с открытой головой, без шлема, с открытыми глазами, с ногами, упертыми в спину борзой собаки и без меча.

Если умиравшие в сражении или в бою были на стороне победителей, то их представляли с обнаженным, поднятым правой рукой мечом, и со щитом в левой руке, с шлемом или шишаком на голове, но с отбитым забралом, в удостоверение того, что они умирали, сражаясь против врагов; полукафтанье, надетое на герб и опоясанное шарфом; в ногах изображали живого льва.

Убитые в сражении на стороне побежденных изображались без полукафтанья, с препоясанным мечом в ножнах, с поднятым забралом, со сложенными на груди руками и с ногами, упертыми в спину поваленного и бездыханного льва.

Рыцари, умиравшие в плену до выкупа, изображались без шпор, шлема, полукафтанья, меча, но с ножнами на боку.[68]

Часто рыцарь, проведший жизнь в военных подвигах и презиравший смерть в битвах, вместо того, чтобы пользоваться заслуженными почестями, на старости лет удалялся в монастырь, чтобы кончить жизнь в покаянии. После смерти его изображали полностью вооруженным, с мечом при бедре, но под монашеской рясой того ордена, к которому он принадлежал, а в ногах рисовали щит в виде доски.

Когда рыцарь, одержав на судебном поединке победу, умирал от раны, то его представляли с теми доспехами, с которыми он бился, и держащим в скрещенных руках топор и меч. Кто был убит на поединке за оскорбление чести, того представляли на могильном памятнике полностью вооруженным, со скрещенными руками, а топор, меч и другое наступательное оружие изображали подле.[69]

Дуэли или судебные поединки

Варварский обычай смывать кровью обиду, иногда и ничтожную, или предоставлять судьбе решать оружием распрю, свойственен всем народам, бывшим в сношениях с дикими германскими племенами. Напрасно христианская религия, смягчая суровость нравов, силилась уничтожить этот вредный предрассудок, тщетно могущественнейшие монархи, с Карла Великого до Людовика XIV, содействовали в этом религии всеми своими силами. Безмерная страсть к дуэлям[70] одержала верх над всеми употреблявшимися к ее уничтожению средствами: пройдя века варварства, она существует и в наше просвещенное столетие. Сравнивая обе эпохи, приходишь к заключению, что в наше время дуэли бывают чаще, менее основательны и следовательно более варварские, чем дуэли древних и преимущественно дуэли рыцарства.

Когда законы, уничтожавшие дуэли, оказались несостоятельными, то постановлены были правила, ограничивавшие поводы к дуэлям. Только благородные рыцари и оруженосцы, имевшие право носить оружие могли выходить на дуэль, и то в одних лишь важных случаях, с согласия государя, назначавшего обыкновенно для этого отдаленный срок. Дуэли сопровождались такими торжественными приготовлениями, что поселяли страх в сердце того, кто чувствовал себя неправым; если побежденный не умирал в битве, его наказывали смертью. Таким образом большинство не могло драться на дуэли; те же, которым дано было это печальное преимущество, не могли пользоваться им произвольно, по какой-нибудь ничтожной причине или в пылу гнева. Назначенная отсрочка давала родственникам и друзьям соперников возможность восстановить между ними согласие. Оно без этого не могло бы последовать, точно также, как его не бывает обыкновенно и в наше время, когда дуэль следует тотчас за ссорой, когда оба противника находятся еще под влиянием вина и гнева. Наконец, дуэль происходила в старые времена при двух свидетелях, не в отдаленном месте: противники не прятались, как люди с нечистой совестью. Нет, дуэли происходили на обширном ристалище, при множестве зрителей, в присутствии короля и всего двора, при обнародовании причин боя, призывали Небо в свидетели правоты дела. В те невежественные времена говорили, что Бог не покинет невинного, если он выполнит все, что требовалось в такого рода поединках, сзывавшихся судом Божьим. Это заблуждение, остаток суеверий скандинавского или германского язычества, отвергается и религией, и разумом; но как скоро это заблуждение вошло в общественное верование, то прямым следствием его было наказание — смерть побежденному, ибо считалось, что сам Бог его судил. Не без основания заключали, что победитель прав, а побежденный действительно виноват. Конечно от этого страдал здравый смысл, но не правила тогдашней общественной нравственности. А ныне, что доказывает смерть убитого на дуэли? Только ловкость и удачу победителя. Общество не считает себя отмщенным, и только оплакивает новое преступление. Вина остается на той стороне, где была и прежде, а если к тому же одержит верх виновный, то она усугубляется. Итак, искать в дуэли удовлетворения за обиду — в наших нравах противоречие, несообразность, в которой по крайней мере нельзя упрекать предков. Посмотрим же на обрядность судебных поединков.