— Не надо, Сергей Васильевич, — перебила она, — все хорошо и через несколько дней я буду дома.
— Врачи ограничили нашу беседу временем, поэтому я прошу вас, Машенька, если это вас не очень утомит, рассказать мне все, что вы сами найдете нужным.
— Рассказ будет короткий, — предупредила она. — В десять часов вечера я вышла пройтись перед сном. Люба осталась в санатории смотреть кинофильм. В парке было безлюдно. Шел снег, и сильный ветер раскачивал фонари. Вдруг передо мной оказался человек, невысокий, коренастый. Он был одет в кожаную тужурку на молнии и меховую шапку. Он спросил меня: «Вы Мария Крылова?» Когда я ответила утвердительно, он сказал: «Дел к вам никаких не имею, хотел познакомиться». Я повернулась к нему спиной и пошла в санаторий. Потом я услышала за собой его шаги и… больше я ничего не помню. Когда я пришла в себя, около меня был папа и я лежала здесь, в этой комнате. Пропало кольцо… его кольцо… часы…
— Это был «ход Конем», — задумавшись сказал Каширин.
— Вы думаете, это…
— Да, это Роггльс.
— За что?
— Вы слишком много знаете, и вас решили убрать с дороги.
Машенька откинулась на подушку и отвернулась. Оставив след по ее щеке, сбежала слеза. Преодолев минутную слабость, она сказала:
— Он должен заплатить за все…
— Мы предъявим ему большой счет, можете в этом не сомневаться. Он заплатит за все, и за эту слезу тоже.
Полковник простился и ушел. По дороге в Управление он заехал в цветочный магазин и, заказав корзину цветущей сирени, послал ее Маше Крыловой.
Когда Каширин приехал в Управление, его уже ждал секретарь с дешифрованной телеграммой: «ВЫЕХАЛ ТАЛЛИН тчк ЖДУ УКАЗАНИЙ ПОЧТУ ТАЛЛИНСКОГО ВОКЗАЛА тчк», — прочел полковник.
— Ну и денек! — только и мог произнести Каширин.
— Ответ будет? — спросил секретарь.
— Да, конечно.
«НЕСЕТЕ ПОЛНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ тчк ДЕРЖИТЕ СВЯЗЬ тчк СЛУЧАЕ НЕОБХОДИМОСТИ СВЯЖИТЕСЬ ЭРНЕСКАСОМ тчк», — написал полковник и передал секретарю.
Оставшись один, полковник задумался. Роггльс торопливо пробирался на Запад. Конечно, его можно было снять с поезда еще на пути в Ленинград, но это было бы неразумно. Очевидно, где-то в Эстонии у Роггльса есть возможность просочиться через границу. Надо было выяснить, что это за возможность.
Размышления полковника были прерваны вошедшим капитаном Гаевым:
— Товарищ полковник, из МУРа сообщает следователь Куприянов, что Николай Пряхин, Конь, задержан и находится в МУРе. Куприянов спрашивает, вы приедете на допрос или доставить арестованного в следственную часть Управления?
— Закажите машину и предупредите Куприянова, я буду у него через полчаса, — сказал Каширин и, позвонив генералу, попросил принять его.
Ровно через полчаса полковник был в уголовном розыске. Куприянов, закончив все формальности начальной стадии допроса, ждал полковника.
Пряхин держался на допросе вяло и безразлично. Ему было все равно: оставалось восемнадцать лет по старому приговору, новый срок за побег из лагеря, да еще разбой в Истре. «Дадут на полную катушку!» — думал Конь, и это наполняло его тупым безразличием ко всему тому, что говорилось в этой комнате.
На столе перед следователем лежали кольцо с изумрудом и наручные часы на муаровой ленточке. Они были обнаружены у преступника при личном обыске. Здесь же лежала разбитая бутылка.
Пряхин не отрицал ни грабежа, ни факта покушения, но, как только речь заходила о том, откуда он знал, кто потерпевшая, преступник молчал или отделывался прибаутками на своеобразном тюремном жаргоне.
— Я вас спрашиваю, — добивался следователь, — откуда вы знали Крылову?
Пряхин упорно молчал.
— Придется мне подсказать ему, — вмешался полковник и, вынув портрет Роггльса, вырезанный с обложки книги «Предатели нации», показал его Пряхину. — Узнаете?
Пряхин бросил безразличный взгляд на фотографию Роггльса, затем посмотрел, уже с интересом, на полковника и с долей уважения обронил:
— Факир, начальничек!
— Этот человек поручил вам убить Крылову, снять с нее ценности и вернуть ему кольцо, часы его не интересовали, — продолжал полковник.
Пряхин осклабился, отчего его маленькие глазки превратились в щелки. Все его лицо, густо залепленное веснушками, выражало неподдельный интерес и восхищение полковником.
— А в декабре он поручил вам еще одно дело, вы купили машину «Олимпия» на Коптевском рынке и назвались тогда Васильевым.
— Точно, гражданин начальничек! — с одобрением воскликнул Пряхин.
— Вы кто, Пряхин?! — спросил его полковник.
— Я жиган[13], - видимо, гордясь этим, ответил Пряхин.
— Какой ты жиган, — презрительно бросил полковник, — если в шестерках[14] состоишь у шпиона!
Полковник отлично знал психологию преступника и сумел задеть его за живое, и Пряхин сказал, уже утратив свою заносчивость:
— Я у контриков не шестерил!..
— Крылова, простая русская девушка, разоблачила шпиона, она помогла сохранить важную государственную тайну, а он за это ее убить хотел твоими руками…
— Хорошо, гражданин начальничек, спрашивайте, — после паузы сказал Пряхин.
— Где вы познакомились с этим человеком и как он себя называл? — спросил полковник.
— В закусочной на Тишинском рынке. Он назвал себя Петром Роговым.
Допрос Пряхина продолжался долго. Уже после того, как преступника увели, прощаясь с Куприяновым, полковник сказал:
— Не на кого опереться им в нашей стране. Даже преступник, узнав, что он был орудием в руках шпиона, с отвращением отворачивается от него.
29
УИЛЬЯМ ЭДМОНСОН
В тот же день и час, когда полковник занимался допросом Пряхина, в Центральный дом журналистов, что на Суворовском бульваре, явился человек не очень привлекательной наружности. На плохом русском языке этот человек заявил:
— Я, Уильям Эдмонсон, гражданин Марсонвиля, член Международной газетной гильдии, специальный корреспондент газеты «Марсонвиль Стар». Я хотел бы сделать заявление для советской и иностранной печати.
Через некоторое время в конференц-зале собрались человек тридцать корреспондентов московских и иностранных газет.
Вот перевод заявления, сделанного Уильямом Эдмонсоном для представителей печати.
«Я готов к тому, что на родине меня назовут «шпионом», «кремлевским агентом» и еще десятками подобных эпитетов.
Я готов и к тому, что «лорды прессы» занесут меня в черный список и я нигде больше не получу работы.
Я, конечно, готов и к тому, что сенатор Морис Подж обвинит меня в антигосударственной деятельности и молодчики из «Марсонвильского легиона» будут швырять камни в окна моего дома.
Но я верю в животворную силу правды! Я верю в то, что простые люди всех стран и народов, вооруженные правдой, отважутся выступить и мужественно вступят в борьбу с мрачными силами войны и реакции.
Молчание становится опасным! Молчанием еще, быть может, можно спасти собственную шкуру, но нельзя спасти мир от грозящей ему катастрофы!
Вчера меня вызвали в посольство и отобрали паспорт, предложив завтра в пять часов утра покинуть Советскую страну, страну, давшую мне политическое зрение и силы для того, чтобы выступить здесь, перед вами.
Что послужило причиной этому?
Правда!
Газета, пользуясь моей репутацией честного человека, хотела состряпать очередной триллерз. Я воспротивился этому — и вот результат!
Я приехал в эту страну старым и разочарованным. Мне казалось, что мир больше не может подняться из-под бремени лжи, подлости и человеконенавистничества. Я уезжаю из этой страны творчески вдохновленным, с верой в человечество и в лучшие дни мира!