Задача напрашивалась сама собой: нужно было повторить маршрут «Олимпии», но в обратном направлении.

Они сели в машину и по Звенигородскому шоссе направились в сторону Окружной дороги.

Переехав Западную железную дорогу, затем запасные пути железнодорожного тупика, по Второй Магистральной, узкой и неровной улице, ориентируясь на величественный силуэт здания университета, они выехали на Пятую Шелепиху.

Здесь встала непреодолимой преградой Москва-река. Мостов не было, а крутые берега и речные причалы исключали всякую возможность выбраться по льду на противоположную сторону.

По этому пути водитель не мог провести «Олимпию» к Ваганьковскому кладбищу.

Повернули обратно. Добрались до переезда и свернули направо. По Четвертой Магистральной, минуя Второй таксомоторный грузовой парк, «Победа» выбралась на Хорошевское шоссе.

Проехав несколько километров, они остановились: направо широкое шоссе вело в Серебряный бор, левее — куда-то вниз, к берегу реки. Никитин указал влево, и машина свернула на плохую разбитую дорогу, затем через несколько минут они выехали к переезду через реку. На противоположном берегу широко раскинулась приземистая деревня Татарово.

Водитель в нерешительности потянул ручной тормоз, но, увидев, как навстречу им с противоположного берега уверенно выехал на лед самосвал ЗИС, груженный кирпичом, он повел машину к Татарову. На левой обочине, при въезде на берег, Никитин увидал след колеса с цепью уже знакомого рисунка. Остановив машину, вместе с Гаевым он вернулся назад к следу.

Можно было предположить, что тут, около переезда, скоплялся грузовой транспорт. Водитель, торопясь перебраться на другой берег, объехал со стороны обочины затор и ниже выехал на дорогу.

Никитин и Гаев прошли вниз по следу и убедились, что это предположение верно.

Постовой милиционер обнаружил машину подле Ваганьковского кладбища около шести утра. Накануне с одиннадцати часов ночи до четырех утра шел снег, стало быть, «Олимпия» прошла здесь вчера после снегопада, между четырьмя и шестью часами утра.

Вернувшись к своей машине, они развернули карту. Дальнейший маршрут «Олимпии» в обратном направлении им рисовался так: из Татарова машина по Рублевскому шоссе добирается до Кунцева, затем по Аминьевскому до Киевского шоссе. Где-то в районе между Киевским шоссе и Московско-Киевской железной дорогой водитель «Олимпии» встречался с Мехией Гонзалесом. Это предположение переходило в уверенность.

— Знаете, капитан, я думаю, что нам нужно вернуться обратно в город. «Олимпия» брошена у Ваганьковского кладбища между четырьмя и шестью часами утра. Нам надо прежде всего выяснить, когда после четырехдневного отсутствия явился в гостиницу Уильям Эдмонсон.

— Но ведь вы, Степан Федорович, склонны считать Уильяма Эдмонсона непричастным к этому делу, — напомнил Гаев.

— Это чувство подсознательное, а факты говорят другое. Поехали. Выясним этот вопрос, посоветуемся с полковником, — сказал Никитин. — А завтра утром посмотрим, что делается на проселочных дорогах, идущих в сторону от Киевского шоссе.

— Почему вы считаете, что след нужно искать на проселке? — с интересом спросил Гаев.

— По трем причинам, — в раздумье ответил Никитин. — Во-первых, им понадобилась машина, стало быть, их встреча была где-то далеко в стороне от железной дороги. Машина — улика, уничтожить эту улику трудно, и все-таки они воспользовались машиной. Этот риск был вызван острой необходимостью. Причина вторая: машина в плохом состоянии и без номера. На магистральных дорогах «Олимпию» могли остановить работники ОРУДа и проверить документы, это не входило в планы водителя. Даже перегоняя машину с Киевского на Звенигородское шоссе, водитель, как видишь, не воспользовался для этого лучшим и наиболее кратким маршрутом через центр, а повел машину трудным, окружным путем. И, наконец, третья причина — цепи на задних колесах. Езда по скверным, проселочным дорогам вынудила водителя надеть цепи, несмотря на то что цепи на колесах подчеркивают след машины.

— Это мне понятно, остается неясным одно: как опытный и, видимо, неглупый враг, тщательно уничтожив свои следы, оставил такую существенную улику, как сигарета «Фатум»? — спросил Гаев.

— Я повторяю тебе то, что мне много раз говорил полковник: «Если бы враг никогда не ошибался, он был бы неуловим». Сигарета выпала из кармана и, провалившись между сиденьем и спинкой, прилипла снизу к деревянному бруску подушки, — объяснил Никитин.

Они развернулись, вновь повторили весь маршрут «Олимпии», но уже в том направлении, в котором она прошла вчера рано утром, и через полчаса сидели в свободном номере гостиницы «Метрополь», где их принял дежурный администратор.

На вопрос, интересующий Никитина, администратор сообщил:

— Уильям Эдмонсон после четырехдневного отсутствия появился вчера в семь часов пятнадцать минут утра и потребовал ключ от своего номера. У Эдмонсона был вид усталого человека, пробывшего длительное время в дороге. Журналист ушел к себе в номер, а через некоторое время позвонил и попросил горничную сдать в чистку его пальто. Пальто я видел, оно сильно пахло бензином. Я думаю, что Эдмонсон пытался бензином вычистить жирное пятно.

— Скажите, а почему вы так точно определяете время появления Эдмонсона? — спросил Никитин.

— Потому что, расписываясь в получении телеграммы, я посмотрел на часы и проставил время как раз в то мгновение, когда Эдмонсон обратился ко мне за ключом от комнаты.

Здесь было над чем подумать: Эдмонсон единственный человек, с которым общался в Москве Гонзалес. В день исчезновения коммерсанта исчез и Уильям Эдмонсон. Сигареты «Фатум» курит Эдмонсон и этой же марки сигарета обнаружена в «Олимпии». Наконец, машину водитель бросил у кладбища между четырьмя и шестью часами утра. А Эдмонсон возвращается в гостиницу в семь пятнадцать утра с масляным пятном и следами бензина на пальто.

Улики были явно против Уильяма Эдмонсона.

13

СОН

Был поздний вечер. Сюда на девятнадцатый этаж не долетал шум города. Как бы зримая тишина этого вечера давала полный простор мысли. Андрей Дмитриевич работал у себя в комнате. Дома в часы досуга он писал книгу для юношества о русских умельцах оружейного дела. Раздался телефонный звонок. Крылов взял трубку и, узнав голос подруги дочери, Любы Гараниной, удивился. Прямо перед ним на листке настольного календаря было написано:

Я ушла в консерваторию на симфонический концерт. Пожалуйста, поужинай сам. Все приготовлено.

Маша

Андрей Дмитриевич был в полной уверенности, что дочь пошла на концерт вместе с Любой.

— Да, Любаша, я тебя слушаю, — ответил он, не скрывая своего удивления.

— Моя Красуля дома? — спросила девушка.

— Нет, Любушка, твоей Красули дома нет, она в консерватории на концерте.

— А вы, Андрей Дмитриевич, заняты? К вам можно подняться? Очень нужно. Я говорю снизу, из вестибюля.

Было жаль этого вечера, работа отлично шла, поэтому, немного помедлив с ответом, Крылов сказал:

— Хорошо, Люба, поднимайся, — и положил трубку. Он едва успел собрать листки рукописи, как у входной двери раздался звонок.

Впустив Любу и помогая ей снять шубку, Крылов спросил:

— Почему ты называешь дочку Красулей? По-моему, это звучит нехорошо, я бы сказал, иронически.

— За душевную ее красоту, Андрей Дмитриевич, — ответила девушка и покраснела.

— Душевная красота человека, Люба, — скромность. Она в ярлыке не нуждается. Красуля, — еще раз повторил он и усмехнулся. — Точно кличка коровы или козы!