Она поднялась с постели и накинула халат, лежавший на полу.

В окно, в щели вокруг задернутых штор, пробивался неопрятный осенний рассвет. От его сочащегося, больного света комната казалась холодной и грязной.

— Куда ты? — спросил Алексей.

— Сварю кофе.

Утром, как всегда, Анна Кирилловна поднялась раньше Тани. Вымытая после ужина посуда стояла в кухонном шкафчике. Надо будет попросить этого Алексея сдать бутылки в магазин, решила Анна Кирилловна. И привинтить как следует зеркало в прихожей. Картошки бы хорошо принести с рынка килограммов пять.

Таня вышла из своей комнаты уже одетая и причесанная.

— Доброе утро, мама.

Сложив руки на коленях, она села против матери за стол.

— Разве ты не будешь принимать ванну? — спросила Анна Кирилловна.

— Я уже мылась.

— Хорошо, что вы убрали из коридора этого Урагана, — сказала Анна Кирилловна. — Он ужасно страшный. Я боялась пройти мимо него ночью в уборную.

— Его зовут Буран, а не Ураган, — сказала Таня.

— А чем его кормят?

— Не знаю.

— Таких громадных собак, кажется, кормят овсянкой. Я куплю ее на обратном пути из института.

— Никто тебя не просит, — сказала Таня. — И вообще, не вмешивайся в то, что тебя не касается.

Анна Кирилловна замолчала. Она доела свой завтрак, стараясь не глядеть на дочь.

— Что ты на меня так смотришь? — раздраженно спросила Таня.

— Странно. Разве я уже не имею права взглянуть на тебя?

— Ты только и мечтаешь, чтобы я выскочила замуж за какого-нибудь кретина. Лишь бы на нем были брюки и пиджак, а остальное для тебя не имеет значенья…

— Опомнись, лапонька, — сказала Анна Кирилловна.

— Мама, отчего заболевают инфекционной желтухой? — спросила Таня.

— Кажется, от крыс.

— Господи, как мне все надоело! И сама я себе надоела… Мамуля, давай жить вдвоем. Ведь правда нам никто не нужен?

По лицу Тани текли слезы.

— Я его выгнала в семь утра. Вместе с его дурацкой собакой.

— Куда же он пошел в такую рань? — спросила Анна Кирилловна.

— Домой. У него есть дом. И у меня есть дом. У всех есть дом. Это только тебе кажется, что если в доме нету мужчины, то это уже не настоящий дом.

— Глупости, — сказала Анна Кирилловна. — Твой отец умер, когда тебе было полтора года.

— Он тебя любил?

— Вероятно. Зачем бы он стал жить со мной, если бы не любил?

— А в чем это выражалось? Почему ты была уверена, что он тебя любит?

— Не знаю, — сказала Анна Кирилловна. — Не помню. Может, я и не была уверена. Когда вспоминаешь прошлое, оно всегда представляется лучше, чем было… А сейчас-то мне, вообще, уже кажется, что я всю жизнь прожила одна…

— Ты жила не одна. Ты жила со мной. А. теперь я буду с тобой… Хочешь, я сварю сегодня суп, какой ты любишь, с цветной капустой?

— Свари. Только не реви, глупая. Не стоят они твоих слез, дураки такие.

— Все! — сказала Таня. — Плевала я на них.

Она поднялась из-за стола и вытерла кухонным полотенцем щеки.

— Боже, какая это мерзость — штопать их носки, стирать их белье, подлаживаться к их настроению!

Проводив мать до дверей и целуя ее на прощанье, Таня шепнула ей на ухо:

— Прости меня, мамочка.

В институт Анна Кирилловна приехала совершенно разбитая. Предстоял длинный утомительный день. И, как назло, именно в этот день пришли толстые пакеты с новыми учебниками — ими следовало заменить старые, вышедшие из употребления.

В библиотеке в утренний час было пусто. Бродя вдоль стеллажей и занимаясь своим делом, Анна Кирилловна вдруг услышала:

— Глупое занятие, не правда ли?

Она обернулась. За спиной у нее стоял преподаватель Студенцов. Он дотронулся носком туфли до стопки книг, уже снятых с полок.

— Вам-то что? — сказал Студенцов. — С глаз долой — из сердца вон. А вот нам, историкам… Вы чем расстроены, голубушка Анна Кирилловна?

Он смотрел на нее участливо, наклонив свое большое, гладко выбритое лицо к самому ее плечу.

И внезапно Анне Кирилловне стало нехорошо — у нее закружилась голова. Пошатнувшись и бледнея, она невольно привалилась к Студенцову, он придержал ее сильной рукой и довел до стула.

— Голубушка, что с вами?.. Чем я могу вам помочь? Подобная дурнота случалась с ней уже не однажды, она нисколько не испугалась. Студенцов же, встревоженный не на шутку, сбегал за водой, добыл где-то валидол, валерьянку и не отходил от Анны Кирилловны, покуда она окончательно не пришла в себя.

«Какой он славный! — думала о нем весь день Анна Кирилловна. — Надо бы познакомить его с моей Таней».

А Таня не пошла на службу. Она яростно убирала квартиру, варила обед, отнесла в магазин полную авоську пустых бутылок, но в магазине кончилась тара, прием был прекращен, и, не желая таскаться с бутылками обратно, она выбросила их на помойку.

В АВТОМОБИЛЕ

Когда Леонид Сергеевич подбежал к вокзальной калитке, ее уже запирали, а хвостовой вагон, стоявший совсем рядом, беззвучно уплыл, передвигая за собой по доскам перрона косые клетки света. Следующего поезда надо было ждать до пяти утра.

Обрушив на скамью в привокзальном сквере тяжелый рюкзак, из которого торчали городошные палки, Леонид Сергеевич опустился рядом; свои усталые, избегавшиеся за день по городу ноги он вытянул поперек тропинки, вспугнув ими пыльных, оборванных воробьев. Сперва казалось, что досидеть так, дремля, до утра будет приятно и просто, но задул ветерок, становилось прохладно. Леонид Сергеевич решил выйти на шоссе и поймать какую-нибудь попутную машину: до школьного лагеря было километров сорок.

На шоссе ему повезло. Вечер был субботний, из города вырывались машины одна за другой.

Встав на обочину, он поднял руку; полуспущенный рюкзак висел за спиной. Штук десять машин пронеслось мимо. Стоять с поднятой рукой Леониду Сергеевичу было неловко, и он стал делать вид, что именно в то время, как мимо мчится машина, ему надо пригладить волосы на голове или поправить ремешок рюкзака.

Минут через двадцать подле него затормозила «победа». Дверца открылась, худое женское плечо показалось из машины, затем высунулась коротко стриженная, маленькая, круглая голова.

— Садитесь!

Леонид Сергеевич влез в машину на заднее сиденье. За рулем сидел мужчина в очках, лет сорока пяти, а может, и тридцати пяти, у него было уставшее лицо человека, страдающего головными болями.

— Вам куда? — спросил он, обернувшись.

— Если можно, в Бугры…

— Хорошо, — сказал мужчина. — В Бугры так в Бугры. — И через минуту повторил: — В Бугры так в Бугры…

— Тебе хочется спать? — спросила его женщина.

— Ни капельки.

— Включи дальний свет.

— Дальний так дальний, — сказал мужчина.

— И сигналь, пожалуйста.

— Есть!

Она обернулась к Леониду Сергеевичу, протянув по спинке переднего сиденья свою длинную руку.

— Вы постоянно живете в Буграх?

— Нет, там наш лагерь.

— Вы не похожи на военного. Георгий Александрович, правда, товарищ не похож на офицера?

— Вообще-то, я в войну был офицером, — улыбнулся Леонид Сергеевич. — Но в данный момент еду в школьный лагерь.

— Ах, вы, наверное, педагог? — сказала женщина.

Мужчина, сидевший за рулем, подмигнул Леониду Сергеевичу в водительском зеркале.

— Можете отвечать на ее вопросы через раз.

— Мне нравится ваша профессия, — сказала женщина. Она говорила быстро, громко и веско, может быть даже слишком громко и веско, потому что не всегда ее тон соответствовал содержанию фраз: он был гораздо значительнее их. — А какой предмет вы преподаете?

— Русский язык и литературу.

— Это хорошо, — кивнула она.

— Ничего особенного, — сказал Леонид Сергеевич.

— Человек должен любить ту работу, которую он делает, — строго сказала женщина. — Иначе вообще жизнь немыслима. Георгий Александрович, впереди коровы, выключи сцепление и притормози.