Я встретился с ней в ее доме — после поминок по отцу, устроенных на сороковой день. Сама атмосфера встречи не предвещала ничего хорошего. Я был еще во власти скорби, а она уважала мою скорбь. Но я никогда не видел ее такой печальной.

Я робко говорю ей:

— То, что отец ничего не оставил, поистине было для меня ударом!

Она уныло вопрошает:

— А пенсия?

— Пенсия! Какая же это пенсия, Маляк?!

— Все это похоже на заранее обдуманное убийство, — бормочет она.

— Это действительно убийство.

— Что ты думаешь о будущем?

— Я постоянно думаю о нем, нужно только время.

Несмотря на гнетущую нас печаль, моя страсть к ней разгоралась с новой силой. Или, может, печаль только подбросила дров в этот жаркий костер? Мне даже приходили в голову сумасшедшие мысли об изнасиловании. Мы расстались в самом тревожном расположении духа. Как и когда я женюсь? Вот вопрос, что постоянно мучил меня. Все мои коллеги по министерству женаты. Их удивляет, что я до сих пор холост. Многие готовы найти мне невесту: «Тебе это почти ничего не будет стоить». Но они — представители бунтующего поколения, погрязшего в грехах. Я слушаю, страдаю и молчу. Проклятие! Вот уж не предполагал, что судьба уготовит мне такой сюрприз!

Однажды мать вошла ко мне в комнату в своем траурном одеянии и села рядом со мною на софу. Опустив глаза долу, она произнесла:

— Надеюсь, Халим, я поступила правильно.

Ничего не подозревая, я спросил:

— Какие-нибудь новости?

— Не знаю, что и сказать.

Помолчав, она продолжала:

— Сегодня утром у меня была мать Маляк. Она моя подруга детства и вправе позаботиться о судьбе своей дочери. Она предложила объявить о помолвке, спросила о будущем. Я сказала ей: «Ты моя лучшая подруга, и между нами не может быть секретов. Маляк мне как дочь, и я никогда не найду Халиму девушку, которая бы была лучше ее, красивее, воспитаннее и ближе мне по крови. Ты должна знать, в каком мы сейчас положении». И я ей подробно обо всем рассказала, а потом спросила: «Что с нами будет, если Халим покинет нас?» — «А разве нельзя объявить о помолвке сейчас, чтобы прекратить всякие пересуды?» — «Еще неизвестно, когда он будет в состоянии содержать две семьи». Мы расстались, я — опечаленная, она — рассерженная, — закончила мать свой рассказ. — Может быть, я поступила неправильно, сынок?

Я был во власти гнева и бессилия. Но кого мне бранить или упрекать? Реальность несокрушима, как скала. Не могу же я сражаться с бесплотным призраком, имя которому невезение. Я возненавидел жизнь. О, тягостное, ужасное время!

Я отправился с визитом в дом своей возлюбленной. В этом доме любви и розовых мечтаний меня впервые встретили сухо. Маляк сидела безрадостная, хмурая, на лице ее не было и тени улыбки. В центре гостиной восседала ее мать, которая с издевкой спросила меня:

— Ты попросил разрешения у своей матери, прежде чем явиться сюда?

Потом, сменив тон, она с горечью произнесла:

— Вот уж не предполагала такого вероломства!

— Вы же знаете о наших обстоятельствах, — ответил я убитым голосом.

— Аллах тебе не простит. Как может молодой человек вроде тебя жертвовать всей своей жизнью из-за того, что кому-то другому не повезло? Потом, в чем вина моей дочери?

— Позвольте мне объяснить...

Но она не дала мне договорить:

— Меня не интересуют объяснения, для меня важнее всего репутация моей дочери и ее будущее.

— Репутация Маляк вне всяких подозрений! — воскликнул я протестующе.

— О нет, твои посещения могут быть теперь истолкованы не в ее пользу.

— Мама! — вскричала Маляк.

— А ты помолчи! — прикрикнула та.

Я ничего не видел перед собой, когда бесславно покидал их дом. Я шел шатаясь, не в силах вынести выпавших на мою долю оскорблений, в тоске и отчаянии. Я спрашивал себя растерянно: «Неужели действительно со всем покончено? С любовью и надеждой? С Маляк и женитьбой?» Меня захлестнула волна бурной, яростной ненависти ко всему. Меня душила ужасная догадка о том, что я жертва в семье жертв. В тот вечер дома у нас царила такая же атмосфера, как в день смерти отца. Моя мать, Фикрия и Зейнаб сидели вместе на софе, не смея поднять глаз от стыда и досады. Мать виновато промолвила:

— Мы тяжелая ноша, но против судьбы не пойдешь.

Фикрия, которая жалела меня еще больше, чем мать, сказала:

— Я сделала бы все, даже невозможное, только бы ты был счастлив, но что я могу?

Зейнаб, огорченная не меньше их обеих, молчала. Когда я пошел в свою комнату, она пробормотала:

— На все воля Аллаха.

Сейчас, всякий раз оглядываясь назад, я вижу лишь свою ничтожную, бесплодную и жалкую жизнь, пустые грезы о богатстве и женщинах и этот отвратительный дом-тюрьму на улице Абу Хода. И всякий раз Хамада ат-Тартуши, желая развеять мою тоску, говорит полушутя, полусерьезно:

— Иди к ней, она, как и ты, одинока.

Теперь, как и встарь, Маляк стала возбуждать во мне желание. Как часто я мысленно сжимаю ее в объятиях!

Еще Хамада говорит:

— Если бы не теперешние времена, ты бы нашел женщину, которая предоставила бы тебе весь набор комплексных услуг! — И, хохоча, добавляет: — Вроде нашего «комплексного развития»!

Старик, будь он неладен, в хорошем настроении и поэтому шутит.

— Хочешь, скажу правду? — продолжает он. — Ты мог бы на ней жениться.

Я сердито глянул на него.

— Будь я тогда на твоем месте, — сказал он, — я бы купил обстановку для своей комнаты, хотя бы в рассрочку, и привел бы девчонку в семью, а там уж положился бы на Аллаха.

Я резко ему ответил:

— В то время мне это не пришло в голову.

— Не сердись, я просто вижу, что ты смирился с поражением, даже не пытаясь сопротивляться.

— Прошу, не вини меня за мою несчастную судьбу.

Нашему дому, казалось, мало было одного невезения. К нему присоединились и другие несчастья. Семью раздирала ненависть: то Фикрия препирается с Зейнаб, то мать бранится с Фикрией, то Зейнаб ссорится с матерью.

Фикрия говорит:

— Если бы мы получили образование и нашли работу, то не оказались бы в таком положении, да простит вас Аллах.

Мать кричит в ответ:

— Времена вашего покойного отца не то, что нынешние. Не поминайте злом усопшего.

В разговор вступает Зейнаб:

— Будь я посмелее, пошла бы в служанки.

Мать восклицает:

— Хоть бы Господь поскорее послал мне смерть!

О, дом несчастья и скорби! Будет ли конец этим взаимным упрекам? В то же время по отношению ко мне они проявляли всю нежность и любовь, на какие были способны. Я — глава дома и одновременно его жертва. Я ненавижу их в той же мере, в какой сочувствую им и жалею их. Какой превосходной хозяйкой была моя мать! Как счастливы они были с отцом! Она и не подозревала, что ее семью ожидает столь печальный финал. Однажды я сказал с досадой:

— Почему на наш дом обрушиваются одни несчастья?

— Из уксуса меда не получишь, — ответила мать. — Ты же сам...

— Сам?! — возмутился я.

— По правде говоря, я желаю, чтобы они вышли замуж, только ради тебя.

— Если каким-то чудом и появится жених, то что я за них смогу ему дать? — спросил я насмешливо.

Мать вздохнула и ничего не ответила. Я повысил голос:

— А я? Чем я виноват?!

— Уходи, женись и предоставь нас нашей судьбе, — сказала она раздраженно.

— Я даже этого не могу сделать! — воскликнул я с горечью.

Дом несчастий, который я с каждым днем ненавижу все сильнее. Все те же лица, все те же лишения. Будет ли у этой жизни когда-нибудь конец? Фикрия раздражительна, Зейнаб эгоистична. Они не покидают дома из-за того, что злы на весь мир, что в их гардеробе нет приличной одежды. Между тем война продолжается, цены растут, тревоги множатся. Я говорю матери:

— Главная наша беда в том, что мы слишком многое себе позволяем. Мы должны быть крайне осмотрительными в расходах.