— У тебя желудок мусульманина и чувства тоже мусульманские.

Я понял, что мой удел — беспорочное поведение и законный брак. Мои мечты скромны, их легко осуществить. Итак, подходящая должность и женитьба. Все другие желания вскоре исчезли, как сон после пробуждения. Друзья мечтают о новых, неизведанных мирах. Их прельщает власть или продвижение по службе. Иные из них вступают в разные партии и восседают рядом с вождями. Я же так высоко не стремлюсь. Мне нужна только должность, которая обеспечит необходимые средства существования, добропорядочная жена и дети. В самый разгар политической междоусобицы, охватившей страну, мой отец сказал:

— Мы, служащие, храним верность тому, кто правит страной.

Я передавал ему услышанные мною разговоры о вождях честных и вождях бесчестных, а он отвечал:

— Все они свиньи, грызутся друг с другом за власть. Только сумасшедшие ставят свою жизнь и будущее под угрозу в никому не нужной борьбе.

Будь то дома или в кафе, его разговоры неизменно вращаются вокруг должностей, постов и штатных единиц. Я учусь прилежно, хотя не делаю особых успехов. Однако я не мучаю себя и не стараюсь занять первое место. Я читаю, развлекаюсь, влюбляюсь. Все мои друзья считают, что моя возлюбленная красива и благонравна. Я люблю ее с каждым днем все сильней и беззаветней. Одержимый любовью и бешеной страстью, я постоянно кружу вокруг нее. Иногда она хмурится и шепчет:

— Будешь долго тянуть, не избежать нам скандала!

В ответ я жалобно бормочу:

— Я испытываю смертельные муки.

Она с укором говорит:

— Мне не нравится, что ты иногда слишком много себе позволяешь. Любовь по своей природе — благородное чувство. Держись со мной так же, как я держусь с тобой.

Она подарила мне свою фотографию, и я хранил ее возле сердца. Благодаря любви я чувствовал себя как никогда счастливым. Но меня переполняли желания молодости, и в отличие от Али Юсуфа я не мог с ними совладать. Он мой самый лучший друг. Мы с ним вместе готовим уроки, попеременно то у него дома, то у меня. Он ниже меня ростом, но красивее на лицо и смышленее. Иногда он объясняет мне то, чего я не понимаю. Он знает больше моего и интересуется политикой. Али Юсуф пылко говорит:

— Я еще увижу новый Египет, в котором не будет ни короля, ни англичан.

Али Юсуф рассказывает мне о новых политических течениях, таких как «Братья-мусульмане»[13], марксисты, «Молодой Египет»[14]. Сам же он остался верен «Вафду». Долгое время он встречался с девушкой-еврейкой, но в начале второй мировой войны она бесследно исчезла. О других его любовных связях мне ничего не было известно. Мне даже казалось, что он вообще не способен на глубокое чувство. Мы вместе поступили на юридический факультет и продолжали вместе готовить домашние задания. Я сказал Маляк:

— Остались считанные годы. Скоро мы начнем новую жизнь.

Маляк все еще живет с матерью, хотя она самая привлекательная из сестер. Она говорит мне:

— О, если бы у меня было законченное образование!

— Тебя тоже прельщает служба?

— А почему бы и нет?

— Но я хочу видеть тебя хозяйкой дома.

Я не оспариваю права женщины на образование и на труд, но предпочитаю, чтобы она была домохозяйкой. Али Юсуф осуждает меня, он считает, что я слишком консервативен:

— Ты, как и твой желудок, не стремишься к новой жизни.

— Не смейся, — отвечаю я. — У меня еще будет новая семья, получше нынешней.

Мы закончили учебу накануне войны и стали, как говорится, «учеными господами». На службе мы не добились высоких должностей. Я — из-за того, что не слишком старался, Али Юсуф — из-за своей политической деятельности. Али приходился родственником господину адвокату Гафару Бархаму, и тот взял его в свою контору. После долгих хлопот отец помог мне устроиться в министерство просвещения. Если бы не проблема с Фикрией и Зейнаб, он бы считал, что выполнил свою жизненную миссию наилучшим образом. Как бы то ни было, наша семья почувствовала себя относительно счастливой. Еще счастливей была семья Баха-эфенди Османа — отца Маляк. Мои визиты к ней после моего вступления в должность приобрели новый смысл. Разговоры теперь велись о будущей совместной жизни, уже без тайных шептаний и любовных намеков. Я говорил, как бы извиняясь:

— Хорошие должности нынче большая редкость.

Маляк весело отвечала:

— Я понимаю... Не стоит желать сразу слишком многого.

— Восемь гиней — этого достаточно.

— Более чем достаточно.

— Будем надеяться, испытательный срок продлится недолго.

Она радостно кивает в знак согласия, и ее щеки покрываются розовым румянцем. Я любуюсь ее стройным станом, когда она подает мне кофе. Меня охватывает трепет, я спрашиваю себя: «Если б объявили помолвку, добился бы я от нее чего-то большего или нет?»

Хамада насмешливо замечает:

— Стоило нам закончить партию в нарды, как ты снова стал блуждать в далеких мирах. О чем ты думаешь?

Я молча слежу за фокусником, который показывает свои трюки перед кафе, окруженный ребятней. С отвращением смотрю на змею, что обвивается вокруг его шеи.

Хамада спрашивает:

— Ты любишь фокусников?

— Нет.

Вздыхая, он произносит:

— Мой внук очень болен.

— Да поможет ему Господь.

— Ты помнишь стихотворение, которое начинается словами: «И наши дети подобны...» Как там дальше?

— Вроде бы я его читал, но я плохо запоминаю стихи.

— А я теперь забываю то, что следует помнить, и помню совершенно ненужное.

— Я тоже.

— Иногда я даже забываю грамматические правила, которые преподавал всю жизнь.

Моего отца отправили на пенсию в тот самый год, когда я поступил на службу. Я прочитал на его лице растерянность и что-то похожее на стыд, который он пытался спрятать за вымученной улыбкой, и сказал про себя: «Мой отец опечален». Он старался не менять своего ежедневного распорядка: ложился спать в полночь, вставал рано утром, в восемь утра — вместо семи, как раньше, уходил из дома, после полудня возвращался из кафе «Дававин» — вместо министерства, обедал, спал и снова отправлялся в кафе. Но его печаль не проходила. Я решил утешить его и вселить в его сердце немного радости. Ведь он мой отец и друг, и нам нечего друг друга стыдиться. Я скажу ему: «Давай руку, пойдем вместе в дом Баха-эфенди Османа сватать Маляк. Сегодня мой, а также и твой решающий день. Нет никакого смысла ждать замужества Фикрии и Зейнаб — так можно прождать до скончания века». Но отец внезапно умер. Он не болел и ничего не подозревал. Это случилось рано утром, за завтраком, когда он пил кофе. Как позже определил врач, у него, отказало сердце. Женщины вопили и били себя по лицу. Я плакал вместе с женщинами, словно был одной из них. Я никого так не любил, как отца. Его смерть застигла меня в том возрасте, когда в нее трудно поверить.

— Смерть от разрыва сердца — самая легкая, — говорил он и приводил мне в пример своего отца.

Я не думал, что когда-нибудь познакомлюсь с нуждой. Она предстала предо мной неожиданно, хотя долгое время жила рядом. Я понял, как мы бедны, только после кончины отца. Целую вечность я жил в мире призрачных надежд. Меня поразило, что отец не оставил после себя никакого состояния, если не считать сорока гиней, которые он завещал матери на похороны и погребение. В чем же был секрет достатка, в котором жила наша семья? Дело объясняется очень просто. Мир находился в тисках глобального кризиса, о котором я читал в газетах, не придавая этому значения. Люди, обеспеченные постоянной работой, имели твердый доход, на котором, при всей его незначительности, зижделось их благополучие. Товары были дешевыми и расходились прежде всего среди служащих. Благодаря этому мы ели, пили, одевались и гордились тем, что живем в Каире. После того как разразилась война, все стало меняться. Наступил коммерческий бум. Цены начали неуклонно подниматься. Собственники воспрянули духом. Наполнились мошны тех, кто наживался на войне. Свет померк перед простыми служащими, которым будущее не сулило ничего хорошего. И вот избалованный юноша оказался главой семьи, ответственным за судьбу матери и двух сестер, засидевшихся в девушках. Их жалкой пенсии едва хватало на самую скромную одежду, а на его зарплату с каждым днем можно было купить все меньше и меньше. Как в таких условиях говорить о моем обручении? И когда я теперь смогу жениться?