— Что он истинно честен, — ответил Учитель.

— А был ли он истинно человеколюбивым? — спросил Цзычжан.

— Не знаю, — сказал Учитель, — можно ли это считать проявлением истинного человеколюбия?

V, 24

Учитель сказал:

— Кто говорил, что Вэйшэн Гао честен? Некто попросил у него уксуса, а тот выпросил у соседа и дал уксус.

VI, 29

Учитель сказал:

— Придерживаться неизменной середины — вот наивысшая добродетель. Но, увы, сколь мало людей, что способны следовать этому!

VIII, 10

Учитель сказал:

— Когда почитают смелость и презирают бедность, быть смуте. И когда не—навидят лишенных человеколюбия, быть смуте.

VIII, 12

Учитель сказал:

— Нелегко найти человека, который, проучившись всего лишь три года, не мечтал бы получить казенное жалованье.

VIII, 16

Учитель сказал:

— Заносчив и не прям, невежественен и не кроток, не обладает способностями, и к тому же не честен — такого рода людей я просто не понимаю.

XIII, 24

Цзы Гун спросил:

— Что Вы скажете о том, кого любят все односельчане?

Учитель ответил:

— Никчемный человек.

— А что скажете о том, кого ненавидят все односельчане?

— И этот человек никчемный. Лучше, если человека любят хорошие односельчане, а недобрые — ненавидят.

«Размышлять и не учиться — губительно»

Выявление культуры в себе — это вечное учение, образование. Процесс учения для Конфуция составляет часть постижения глубинной сути Ритуала-ли. Более того — нет особой разницы между учителем и учеником, и лучшим наставником оказывается именно тот, кто лучше всех учится сам.

Он готов обучаться сему, что соответствует либо Ритуалу, либо приближает его к состоянию ритуального единства с Небом. Известно, что, когда Учитель заходил в Большой или Великий храм, посвященный Чжоу-гуну, основателю царства Лу, он задавал много вопросов.

Кто-то заметил:

— Кто говорил о том, что сын человека из Цзоу (отец Конфуция Шулян Хэ происходил из местечка Цзоу — А.?М.) что-то понимает в Ритуале? Стоит ему зайти в Великий храм, как он тотчас начинает задавать массу вопросов буквально о каждой мелочи.

Конфуций, услышав это, ответил:

— Задавать вопросы — само по себе уже и есть соответствие Ритуалу-ли (III, 15).

Конфуций вновь и вновь подчеркивает необходимость учения (сюэ), это становится важнейшим моментом его проповеди. Именно с учением он связывает совершенствование человека, а точнее, «выявление человеческого в человеке». Пустые раздумья без изучения канонов губительны. Внутри себя все равно не найдешь того, чем обладала «высокая древность», поэтому ей следует целенаправленно обучаться. «Я часто целые дни не ем и целые ночи не сплю, все думаю, но от этого нет пользы. Лучше уж учиться».

Для Конфуция учение есть не просто изучение Ритуалов, а изучение примеров древности, поступков и настроя сознания древних правителей. Надо изучать примеры их жизни и размышлять, постоянно размышлять над ними, воплощая внутри себя их образы, впуская в себя их дух. «Учиться и не размышлять — напрасная трата времени; размышлять и не учиться — губительно».

Учиться надо всегда и везде, не стесняясь учиться даже у прохожего и простолюдина. «Идя в компании двух человек, я все равно найду, чему научиться у них. Хорошие качества я постараюсь перенять, а узнав о плохих чертах у других, я постараюсь исправить то же самое у самого себя».

И в этом мотиве вечного служения вновь проступает суть личности самого Конфуция. Он уже не надеется прозреть истину путем медитаций и раздумий. Только учиться, только накапливать знания, только читать древние каноны и размышлять над поступками мудрецов — именно в этом залог совершенствования человека, считает Учитель. Он признается в этом сам, расписываясь в своем бессилии достичь чертога высшего знания лишь медитациями и откровениями, как это было у ранних мистиков: «Бывало, что дни и ночи я проводил в раздумьях — без сна и без пищи, но все тщетно. Лучше уж учиться!» (XV, 31).

И он закладывает основы светского обучения — передача мистического знания уже недоступна для него. Конфуций создает открытую школу, подчеркивая благотворительно-возвышенный характер своего обучения: он готов обучать за символическую плату — «за связку сушеного мяса» (VII, 7). Но это подчеркивает и ритуальный характер обучения, поскольку именно связкой сухого мяса могли приносить жертвы духам.

Казалось бы, что здесь удивительного? Разве не во всех странах проповедники, мессии, просто мудрецы стремились образовывать людей и подчеркивали необходимость учения?

Но Учитель не передает информацию, в нашем понимании, он ничему, собственно, и не учит. Он не расскажет, как надо жить. Он существует в этом мире как нравственный ориентир, как указатель Пути. Сам указатель еще не гарантирует, что человек сумеет дойти до конца Пути, но это уже залог того, что дорога выбрана правильно.

Учитель передает себя, свой образ, свой духовный облик. Ученик не столько воспринимает информацию, сколько воспроизводит в себе Учителя. Он, как говорили китайцы, ступает «ему в след», не случайно иероглиф «ту» («ученик») можно перевести как «тот, кто идет следом». Китайские наставники понимали это как мистическое перево-площение ученика в своего Учителя. А отсюда и странный метод обучения Конфуция: кажется, он говорит ни о чем, всю жизнь проводит в беседах, а не в чтении лекций.

Он заставляет ученика соучаствовать в работе своей мысли, требует от него живого сопереживания, добиваясь передачи знаний «от сердца к сердцу». И когда в словах уже нет необходимости, нужен лишь просветленный учитель рядом. «Не поговорить с человеком, с которым стоит поговорить, — значит, потерять человека. А говорить с человеком, с которым не стоит говорить, — значит, терять слова. Мудрец не теряет ни слов, ни людей» (XV, 8).

Конфуций учит на примерах из древности, он рассказывает бесконечные истории о правителях и мудрецах, живших сотни лет назад. Для него история — не набор фактов, его не очень интересует, когда и что произошло, как это интересовало бы современного историка. Конфуцию важно другое: как повел себя человек в той или иной ситуации, сумел ли проявить человеколюбие, выполнил ли свой долг, не нарушил ли Ритуал? История для китайцев будто соткана из забавных анекдотов, но в них заключен немалый смысл. Учитель заставляет учеников как бы выверять себя древностью — и в этом заключается сам метод Учения Конфуция.

Но вот вопрос: чему следует учиться? Сам Учитель говорил: «Я не отношусь к тем, кто родился со знаниями. Я люблю древность и благодаря этому, проявив понятливость, приобрел их».

А значит, учиться надо лишь одному — древности, точнее, тому порядку, который существовал когда-то у предков, чтобы воспроизвести его в сегодняшней жизни. Именно «учиться», а не «изучать». Ведь изучение предусматривает определенный метод, сложную теорию, проверку этой теории практикой. Для конфуцианцев такое «изучение» древности было неприемлемо, человек должен был своим сердцем, своим сознанием прикоснуться к древним мудрецам. Это было чисто мистическое проникновение.

Как-то ученик Конфуция Цзы Гун спросил своего Учителя: