СКОРО Я ПРОСНУСЬ…

Первое, что пришло Юртсе в голову: он лежит на подвесных качелях, на тех, что устроены для малышей в парке. Лежит на спине и тихонечко раскачивается. Вот только как он попал на эти качели? Но может быть, ему снится? Темно ведь, стало быть, ночь или, может, все-таки утро? Ведь откуда-то проникает красный свет. Зарево? И что это за непривычные звуки? Голоса, треск, суета, шорох тканей… Поблизости что-то ритмично постукивает. Маленький молоточек? Или часы? Юртсе не понимал, откуда доносятся звуки. Его одолевала усталость, не было сил приоткрыть глаза.

Прохладное дуновение овеяло лицо. Неужели окно осталось открытым? Нет, это не то — у него в комнате нет качелей. Значит, это все-таки парк. Он в парке, и, кроме него, здесь еще какие-то люди. Кто-то разговаривает позади него или над ним и раскачивает качели. Они летят вниз. Скорость нарастает, опьяняя. Не надо так сильно! Рука хватает пустоту, потом касается чего-то холодного, ухватывается за это нечто, но стремительный спуск продолжается. И опять кто-то говорит. Юртсе слышит слова, но не понимает, о чем говорят.

— Плохо дело?

Это низкий мужской голос. А в ответ ему другой, женский:

— Не поймешь.

— Анестезия на месте?

— В первой.

— Все подготовить. Я сейчас приду.

Куда он придет? И кто? Юртсе не в силах думать. Все равно, лишь бы перестали раскачивать. Голова тяжеленная. В висках ломит. Во рту что-то вроде огромной жевательной резинки. Почему они не вынимают ее! Дышать трудно!..

…Из самой глубины сна, откуда-то со дна, доносилось гудение синтезатора. Электронный вопль! Петри, конечно же, в нижней комнате. И там усилители включены на всю катушку. Посреди ночи? Что за ад? Оглушительный вой вырывается из усилительных динамиков, устремляясь в голову, рассыпаясь искрами в дрожащей темноте. Затем Юртсе стал различать новые звуки, раздающиеся совсем близко: бряцание металла, резкое, с эхом. И вдруг где-то вверху вспыхнул яркий свет. Глазам стало больно, хотя веки и были закрыты. Юртсе хотелось повернуть голову, уклониться от бьющего в лицо света, но в уголках рта было что-то похожее на крючки, которые больно врезались, стоило ему попытаться шевельнуть головой. И никто не гасил лампу. Свет пронизывал веки, пронизывал, как лазер, голову до самого затылка. Мозг, казалось, уже кипел, а каждый звук, похожий на удар стали о сталь, был словно удар по черепу.

Кто-то взял Юртсе за руку и потер ее чем-то мокрым. Затем острый укол и щекочущее ощущение, будто в вену пустили горячий ток. Юртсе хотел знать, кто его так донимает, но бессилие было полнейшим. Ноги и руки были неподъемно тяжелыми, голова, казалось, погружается в тесто. Потом голоса вокруг смягчились. И затем кто-то погасил лампу.

Дрема была приятной. Юртсе чувствовал покачивание. Ему хотелось еще поспать, но противный громкий разговор прогнал сон. Конечно, у отца опять гости. Но почему они в комнате Юртсе? Пошли бы на нижний этаж или в заднюю комнату. Обычно-то они выпивали там.

Во рту было противное ощущение. Сильно тошнило. Почему они не дают ему спать? Юртсе пошевелился, и кровать тут же закачалась сильнее, как на волнах, поднимаясь на гребень и тут же устремляясь вниз, в провал между волнами. И наваливалось что-то черное, тяжелое. И не было ничего, кроме темноты и равномерного покачивания.

Утро наверняка было уже поздним. Яркий свет растворил темноту. Мать сейчас придет будить его. Он весь одеревенел от сна, но, пока мать не пришла, можно успеть размяться. Юртсе осторожно пошевелился. Он ощутил прохладу простыни, но левой ноги не чувствовал. Наверное, спал в неудобном положении. И ему не удалось перевернуться на живот — голова не поднималась с подушки, в боку кололо и во рту был привкус, как после лекарства от кашля.

Сегодняшнее утро явно необычное. Юртсе казалось, будто кто-то сказал ему это. Отцовские приятели находились еще в комнате. Но на сей раз они, похоже, не были в подпитии и не говорили об автомобилях, как всегда. Голоса были незнакомые. Во всяком случае, они не принадлежали людям из отцовской фирмы. Юртсе знал каждого из торговцев машинами. Два голоса слышались справа, один — слева. Отец помалкивал. Или его вообще не было в комнате? Теперь говорил какой-то старик и говорил что-то непонятное о ремонтно-строительном предприятии. Всех слов Юртсе не расслышал, но он понял, что еще в неполные пятнадцать лет тот был подмастерьем. А последняя фраза прозвучала совсем ясно:

— Даже и вечером стояли в ушах выстрелы заклепочного пистолета, руки дрожали так, что не мог уснуть.

— Я говорил о безопасности труда.

Это послышалось издалека. Сочный, уверенный голос молодого мужчины. Юртсе попытался приоткрыть глаза. Ресницы слипались. Все же веки раздвинулись настолько, что яркий свет ударил в зрачки. Юртсе резко захлопнул веки.

Затем слева, совсем близко, послышался третий голос, громкий, напряженный:

— Да-а, у нас-то дела еще все-таки неплохи. И на это ответил далекий голос справа:

— Куда уж там! Собственная небрежность, скажут они мне. Но разве же я виноват, что зажим резца разорвало у меня в руке… Конечно, всегда найдется отговорка, мол, человеческая ошибка, хотя мастерская черт знает в каком состоянии. И станки-то — сплошь последняя рухлядь. Однако администрация наверняка сумеет обернуть и это дело в свою пользу.

Почему они не дают мне спать? Хотя все равно, с минуты на минуту придет мать и закричит: «Юкка, ты опаздываешь! Немедленно вставай!» Вот так каждое утро, одна и та же песня. Но сегодня я не пойду в школу. Голова болит. Теперь я посплю.

Однако заснуть не удалось. Тот же голос справа продолжал:

— И все-таки мне повезло: правую повредил. Я ведь левша.

— Теперь делают хорошие протезы, — послышалось слева. — Там, откуда я родом, есть безногий таксист.

— В автомобиле-то можно установить особое устройство. Тем более в своем. Машина-то небось принадлежит этому безногому? А разве они станут переоборудовать мой станок? Нет, они поставят к станку нового человека. Так им дешевле обойдется. А желающих сейчас хватает.

Усилием воли Юртсе отключил слух, и ему удалось погрузиться в легкую дремоту. Голоса смешались в неясный, общий шум. Полегчало. Только бы мать не пришла сразу. Надо выспаться, чтобы освободиться от этой усталости.

«Юкка! Вставай! И немедленно!»

«Да, да, сейчас, сейчас».

«Каждое утро одно и то же. Взрослого мужика приходится силой тащить из постели». «Да ведь я уже не сплю».

На нижнем этаже отец зашелся утренним кашлем. Мать ушла. Она все-таки немного доверяла Юртсе. Из комнаты Петри слышалась музыка. Юртсе навострил уши. Неужели этот долдон слушает псалмы? Орган гудел, как в день светопреставления, и какой-то чертов ангельский хор пел: «О зеленая лужайка!»

Лет, это не мог быть Петри. Это было совершенно на него не похоже. Да и музыка слышалась не из-за стены. Она звучала гораздо ближе и заметно тише, не так, как нравилось Петри.

Юртсе через силу разлепил веки. От яркого солнечного света глаза слезились, но Юртсе не закрыл их. Первое, что он увидел, была белая стена. А где же карта и книжная полка? И рекламный, величиной с простыню, плакат-афиша Дюран Дюрана? Кто же убрал их? Нет, это вовсе не его комната!

— Глядите-ка, парнишка просыпается.

Голос послышался справа. Но он принадлежал не отцу. Юртсе попытался встать. Голова была свинцово-тяжелой, левая рука не двигалась. И нога тоже.

— Спокойнее, приятель, а то шланги оборвутся.

— Не вызвать ли сестру?

Юртсе больше не понимал, откуда какой голос доносится. Он обессилел, голова откинулась на подушку, и снова зазвучал псалом. Пение слышалось теперь гораздо яснее и возле самого уха. Затем мужчина справа сказал:

— Долгонько же он спал.

И снова беспокойный мужской голос:

— Только он почему-то тихий. Обычно после наркоза бывают разговорчивыми.

Отцовские дружки, наверное. Настоящие трепачи. Юртсе знал, что юмора у них хватает. Иногда они несли двусмысленности, не задумываясь. Но зря они пугают.