— Ну, что тут случилось?

— Садись сюда.

— Сюда?

— Сиди и слушай.

— Что?

— Слушай и перестань задавать вопросы, что да что…

— Что я должна слушать? — произнесла Элина странным приглушенным голосом, словно чего-то боялась. Она села на камень напротив Яапи и ждала. Яапи подумал: поймет ли? Еще, пожалуй, сочтет чудаком.

— Ну, что слушать? — спросила Элина. — Рассказывай.

— Этот гул. Уличное движение. Машины мчатся по улицам туда и обратно. С утра до вечера все тот же гул. Мы так к этому привыкли, что даже не замечаем.

— Ну да, а чего тут замечать?

Яапи набрал воздуха в легкие. Во рту словно привкус выхлопного газа. Стоит ли рассказывать Элине? Она ведь такая: поди знай, как отнесется. Но уж если рассказывать, то только ей. Рооки ни в коем случае, и Ретку тоже. Им лишь бы понасмехаться. Скалят зубы был бы предлог, пусть даже самый чепуховый. Элина выжидающе смотрела на Яапи. А он обдумывал, как начать…

— Я ощутил это в первую ночь в Кюнсиниеми. Я думал…

— В Кюнсиниеми? Где это?

— В Финляндии. Километров двести вон в ту сторону. Затем километров пятьдесят автобусом и последний отрезок — на лошади. Только плыть не пришлось хотя там в одном месте был даже паром.

— На лошади?

— У Аарне нет машины. Он приехал за мной к автобусу, на остановку, в телеге, запряженной лошадью.

— Ты, значит, ездил в деревню. А я думала, ты разозлился на меня за что-то и поэтому исчез с горизонта. Почему ты мне не сказал?

— Я не знал заранее. Поехал как-то неожиданно.

Элина явно заинтересовалась, но была очень сдержанна. Она просто спросила, кто такой Аарне. И Яапи рассказал. Приятно было рассказывать, разматывать весь моток четырех недель. Он удивился, что запомнил так много подробностей, мелких деталей, и вещей, и местных названий. Сколько у Аарне было леса и засеянных полей, сколько пшеницы, овса и сколько наделов под сенокосными травами. Все он помнил. Он не забыл и коров Хельки, яловых телок и бычков, ее овец, кур и даже кошку. Он перечислял их, словно по книге. И Элина слушала. И не перебивала, как это бывало обычно. Когда он кончил, она сказала, чуть погодя:

— Ты же собирался рассказать, что почувствовал там в первую ночь.

Первая ночь в Кюнсиниеми! Яапи закрыл глаза. Про ночь-то он как раз ничего и не помнил. Он спал без уставший до полусмерти от дороги — на поезде, памяти в телеге, — дороги, казавшейся безумным в автобусе было удивительным. Он проснулся в четыре часа утра от… тишины!

— Святая правда. Ни звука. До тех пор, пока я не открыл окно. Лес рос впритык к дому. Настоящий лес, а не такой вот жалкий. Он не шелестел, а издавал какой-то странный звук, будто кто-то беспрерывно втягивал воздух сквозь зубы. Потом где-то совсем близко долго щебетала какая-то птица. Я прислушивался, пока снова не уснул.

Разбудил меня какой-то хриплый вой, рев, будто вопил от боли раненый лось. Не знаю почему, но звук не вязался с окружающим миром — шорохом леса и пением птиц. Я поднялся, открыл окно и увидел пароход. Белый двухпалубный речной паровик. С черной трубой. Из нее поднимались вверх клубы пара. Судно быстро исчезло из виду, но рев гудка еще слышался некоторое время.

Удивительный пароход, музейная редкость. Палуба ограждена по бортам сетями. Как Хелькин загон для кур позади хлева. Кто-то, фальшивя, наяривал на гармошке, и люди танцевали на палубе. С ума сойти!

Это было в то первое утро. В семь пришла Хелька, как и каждое утро потом, все эти четыре недели. — Яапи засмеялся, вспоминая. — Маленькая круглая бабенка, пучок волос на затылке, как клубок ниток, на ногах резиновые сапоги. Улыбка до ушей, лицо загорелое и поблескивает, как медный кофейник, который с утра до вечера булькал на плите. А как она говорила! Лишь в последнюю неделю я научился полностью ее понимать. Но тогда я с трудом догадался, что она сказала: — "С добрым утром. Сладко ли спалось? Иди скорее завтракать. Пароход уж прошел".

— Да-а, я знаю. Слыхала таких на вокзале.

Яапи разошелся, рассказывая, и Элина слушала. При этом он даже не вспомнил о сигаретах. Не потому него не было. Но там за четыре недели он выкурил лишь две сигареты. Не хотелось, ведь и Aapне не курил.

— Наверное, удивительный человек этот Аарне?

— Не знаю… Вот Туомас, тот удивительный

— Кто?

Туомас, Большой, как его называли в Кюнсиниеми сын соседей. Каждое утро он стоял, ссутулившись у двери и ждал, на какую работу пошлет его Аарне. В первое утро он здорово напугал Яапи. Выйдя вслед за Хелькой из своей каморки, Яапи не сразу заметил, что огромный мужичище, вытянув руку, прет на него через комнату, как танк. В городе, на своей улице, Яапи научился сторониться таких.

— И что же он тебе сделал?

— Поприветствовал меня, поздоровался за руку.

— Хе!

— Захватил мою руку по локоть в свою ладонищу и давай трясти и, как благовоспитанный мальчик в старину, кланялся, кланялся. И затем пошел обратно и опять встал к двери.

— И ничего не сказал?

— Туомас никогда ничего не говорил. Он немой. Глухонемой.

Элина закрыла рот и сглотнула. Она тоже ничего не сказала. Не смогла. Как и Яапи, когда увидел Туомаса впервые. Хелька потом рассказала странную историю. Мол, Туомас родился немым с рассеченным языком, потому что его мать, покойница, когда была беременной, испугалась змеи. Но Аарне сказал, что не верит, будто могло быть так, как рассказывала Хелька. Он вообще не верил подобным побасенкам. А вот Элина, похоже, не видела в словах Хельки ничего странного.

Яапи выдержал паузу. Он подбирал с земли толстые стекла и кидал их по одному в автомобильный капот ржавевший в ивняке. Осколки были в саже, и он испачкал пальцы. Он вытер руку о джинсы и встал. Элина тоже встала. Не сказав друг другу больше ни слова, они пошли кружить по Пиккумется и нашли место, откуда весь город был как на ладони. Но ни озера, ни моря видно не было.

Кюнсиниеми — это большой мыс, даже полуостров, он вдается в озеро. И вода там чистая до самого дна, ее можно пить прямо с берега. Только возле старого деревянного причала, где сваи подгнили, у воды был неприятный привкус. Аарне рассказывал, что пароход подходил к этому причалу до тех пор, пока у торгового советника была дача на мысу. Но она сгорела. Тогда торговый советник продал мыс под дачные участки, и пароход причаливать перестал.

— Что? Какой еще торговый советник? — спросила Элина.

— Откуда я знаю? Какой-то богач. Пароход больше не заворачивал к Кюнсиниеми после того, как этот босс уехал оттуда.

— Пароход, пароход… Что ты заладил про какой-то пароход? Расскажи, что там еще было.

— Они называли его летним пароходом. Он проходил там утром и возвращался вечером. И гудел, чтобы открыли ворота шлюза.

Элине, похоже, стал надоедать его рассказ. Она фыркнула, подошла к упавшему дереву и села на ствол. Но Яапи продолжал:

— Всякий раз Туомас бежал на берег. Он оставлял все дела и бежал на берег, как бегемот. Бежал, чтобы помахать.

— Пароходу? Он что… немного того? Яапи не ответил. Он и сам так думал. А как же иначе, если взрослый мужичище, здоровенный верзила, бежал, сдвинув козырек набок, к реке, на берег, чтобы помахать рукой проходящему мимо пароходу. Но был ли Туомас более странным, чем другие в Кюнсиниеми? Для Хельки и Аарне появление летнего парохода заменяло часы было знаком того, что пора доить коров, что сейчас радио начнет передавать последние известия, или что в сауне надо разжечь огонь, или что уже можно идти есть. Яапи несколько раз задавал себе вопрос: а как же они обходятся зимой?

— Затем однажды случилось маленькое несчастье, — начал Яапи. (Элина встрепенулась.) — Я возил на тракторе сено в сарай…

— Ты водил трактор?

— С первого дня почти. Аарне научил. Не перебивай, дай я расскажу.

Элина показала жестом, чтобы он сел рядом. Яапи подошел к ней, но в этот момент под холмом послышался рев мотоциклов. Двое подростков поддавали газу, воображая себя раллистами-кроссменами среди валунов и скал. Яапи поднял с земли камень и кинул. Юные мотогонщики исчезли.