Кир продолжил, не заметив моей иронии:

– На тусовках эти девицы наравне с мужиками пьют неразбавленный бурбон. В отличие от нашего брата длительное время не пьянеют, не говорят глупостей и не сквернословят. Вырубаются внезапно, но трогательно.

Утром у них жутко болит голова, они перерывают весь дом в поисках потерянной вчера косметички, считая эту пропажу началом конца света.

– Обычный похмельный синдром, – сочувственно заметил я.

– Да, но раздается телефонный звонок с очередным предложением потусоваться – и наш ангел опять на ногах.

– Не пойму, Кир, к чему ты клонишь? Если хочешь запараллелить с моей Маней – не про нее басня. Она тусоваться не любит. И виски не пьет, как ты заметил. Кстати, кто пойдет за...

Викулкин привычно тряхнул головой, побежал к бару и через три минуты вернулся с полными стаканами.

– Нажремся как свиньи.

– Ага, – согласился я. – Только все-таки к чему здесь мисс Голайтли?

– Суть в том, – Кир отхлебнул вискарь, – что я любил подобных этой мисс-кисе, пока одна такая егоза меня не бросила.

– Это кто? Я ее знаю?

– Вряд ли. Так вот, меня умиляли все ее выходки. Однажды, блин, она помочилась у Мавзолея...

– «Аполитично рассуждаешь, аполитично рассуждаешь, клянусь, честное слово!» – процитировал я со смехом.

– Ну, это ладно, дело прошлое. Суть такова: меня растрогала даже ее последняя выходка с этим нашим гребаным расставанием. «Клянусь, честное слово!» Более того, я почувствовал свою вину за происшедшее. Впрочем, в то время я после любой ссоры с женщиной чувствовал свою вину, даже если и прав был сто раз.

– Что ж ты у нас такой виноватый, братишка!

– Такова воспитательная сила романов типа «Завтрака у Тиффани», – если я обычно косел медленно, то Киру было достаточно одного глотка, – и всей, всей литературы! Писаки, борзописцы... Вот и у этого Капоте какова авторская позиция?

– Какова?

– Бросила пацана эта вертихвостка мисс Голайтли – и типа поделом ему!

– Да ну?

– Роман перечитай.

– Триста долларов, – хохотнул я с ненавязчивым намеком.

– Отдам. Но я еще не закончил. Запомни: твоей вины перед этой... Маней нет никакой. Я потом узнал, я у той моей сучки тридцатым был в списке! Прикинь? И она просто не имела больше времени со мной встречаться. Неделя ведь не резиновая. Супер, да?

– Супер. И что?

– А то, что, как только я об этом узнал, от ее подруги, – тут же мой комплекс хронической неправоты перед женщиной приказал долго жить. Тут же! И теперь я плевал на них с высокой колокольни, плевал!..

Напившись с Викулкиным в «Метелице», я решил больше не звонить Мане. И не потому, что меня сильно вдохновил спич Кира. У меня, как сейчас говорят, была своя мотивация (правда, не менее замороченная).

Где-то за месяц до нежданного воскрешения Ксюхи я еле избавился от милицейской вдовы. Впрочем, избавился не то слово – перегрыз зубами наручники. В миру ее звали Светик, и она действительно служила в милиции (насчет вдовы – это я придумал, просто от нее один за другим сбежали оба мужа-участковых). У нас было много общего в постели, но абсолютный диссонанс в духовном общении. Ну, скажем, как у следователя с подозреваемым, ушедшим в полную несознанку.

Так вот, Маню со Светкой, конечно, не сравнить, но, когда я в «Метелице» подумал о перспективах нашего романа, вдруг засеребрился перед глазами образ наручников. Если бы у меня имелся собственный психоаналитик, он бы, наверное, так это истолковал: «Типичная реакция матерого холостяка. Боязнь проблемных отношений».

Я же сформулировал для себя еще проще: кадрить «звезданутую» девушку – то же самое, что расследовать глухой висяк.

Однако на следующий день Маня позвонила сама. Шмыгая простуженно носом, сообщила, что ночью ее чуть не изнасиловал маньяк. «Чуть-чуть не считается», – подумал я, все еще досадуя на певунью за недавнее бегство. Но вслух, конечно, выразил живое участие:

– Как? Где это случилось?

Возле «Метелицы» Маня поймала машину. Ее повезли домой каким-то извилистым путем, незнакомым, несколько раз заруливали в тупик. Все это настораживало, но мало ли в Москве водил, страдающих топографическим кретинизмом.

Когда заехали на темную безмолвную стройку, уже было поздно как-то реагировать. «Вот что, – сказал шофер, осанистый крепыш с руками, изуродованными артритом, – сейчас я тебя изнасилую, а потом закопаю живьем в котловане. Идет?»

Обычно в подобных случаях говорят: «Немой ужас сковал ее члены». Но это не про Маню. Маня неожиданно запела. Во весь голос, будто стояла на сцене в лучах софитов, а внизу конвульсировала безликая толпа. (Я все более проникался сочувствием к певунье, но не преминул с ухмылкой отметить про себя: «Наверное, все люди для нее „безликая толпа“, а я просто случайно вырвавшийся из партера, которому повезло быть рядом со „звездой“.)

Маньяк от такого кульбита жертвы оторопел.

– А что ты пела? – уточнил я.

– «У тебя СПИД».

– Актуально.

– Я только потом это поняла.

– Что, кстати, было потом?

На счастье Мани, мимо стройки проезжала патрульная машина. Услышав звонкоголосое пение, остановилась. Далее события развивались довольно странно. Маньяк, припугнув девушку, вышел навстречу ментам. Добродушно улыбаясь, протянул документы. Служивые поинтересовались, кто там выводит рулады в кабине. Маню освободили, она все честно рассказала, но шоферюгу почему-то задерживать не стали, хотя в багажнике ко всему прочему были обнаружены веревки, кривой кинжал с обоюдоострым лезвием, большой целлофановый мешок с дырками, тряпки с подозрительными пятнами, пахнущие полынью.

Водилу отвели к котловану, молча и жестоко избили. И отпустили на все четыре стороны.

– Это беспредел! – возмутился я. – Он же другую изнасилует.

Самое интересное, что затем была проведена воспитательная работа и с Маней. Мол, не стоит садиться в незнакомые машины и вообще так поздно возвращаться домой. Не стоит носить обтягивающие брюки. Красить губы фиолетовой помадой. Поминутно улыбаться. У певуньи отсутствовала регистрация в паспорте, так ее чуть саму не потащили в отделение. Пришлось отстегнуть ментам полтинник на пузырь.

– Нет, это беспредел! – не на шутку завелся я. – Я сейчас подниму все свои связи, у меня в газете «Петровка, 38» чувак знакомый работает!

Но Маня и тут повела себя непредсказуемо, истолковала ситуацию, как мой воображаемый психоаналитик, на свой лад:

– Если мыслить концептуально, хорошо, что это случилось.

– В каком смысле? Почему хорошо?

– Потому что меня всю трясет, я так хочу скорее стать звездой!

«Мы вас вылечим. Алкоголики – это наш профиль», – мелькнуло из «Кавказской пленницы». Я метался от злости к сочувствию, но вслух только бессильно проурчал:

– Уууирр...

– Скорее стать звездой, – продолжала Маня, – чтобы никакое говно не могло и близко ко мне подойти, пальцем дотронуться! Чтобы эти менты поганые за сто метров передо мной фуражки потные снимали! О, как я хочу стать звездой!

На мое кошачье урчание певунья ответила рыком львицы, главы прайда, помечающей свою законную территорию. Но тут я не удержался от скептической реплики:

– Когда ты станешь звездой, Маня, не знаю, как менты, но маньяки будут кружить возле тебя стаями.

– Тридцать человек охраны, – без тени иронии отчеканила певунья. – Бронированный джип. Я буду жить за городом, в строго охраняемом особняке. Везде камеры, колючка под током. Во дворце бульдоги, питбули... Я вообще всегда мечтала спрятаться от людей. С детства! Если хочешь знать, это одна из причин, почему я хочу стать звездой!

Впервые у меня не нашлось в загашнике ни одной подходящей цитаты из Гайдая. В некотором смысле Манин страстный выкрик меня ошарашил. А тут еще она коварно спросила, как спрашивают в американских боевиках:

– Ты же в моей команде? В моей?

Что тут ответишь? Я словно чудо-таблетку проглотил, враз изменившую сознание. «Пусть, пусть я в ее команде, – подумалось со сладостной обреченностью. – Со всеми ее бредовыми мечтами и детскими сказками. Пусть».