– А там наливают? А то я с утра уже напровожался.

– Ну как же без этого, дорогой!

В клубе, где мы встретились с Киром, было много зеркал. Стены, пол, потолок – сплошь зеркала. Я видел себя со всех сторон и не узнавал – со спины не узнавал, с левого бока, с правого, снизу, сверху. Обман зрения, комната смеха. Я сделал умное лицо на потолке и ринулся в зал, где галдели семинаристы.

Викулкин уже раздобыл коньяк – нюхом профессионального халявщика. Держа два стакана, он ждал меня в уголке с таким торжественным видом, будто собирался выпить на брудершафт.

– Что тут происходит? – Я с любопытством разглядывал незнакомый народ. – Со всех краев и областей необъятной Родины слетелись в Москву передовики...

Не успел закончить фразу – на сцену выкатилась большегрузная особа в белом балахоне и с дымящейся трубкой во рту. С трубкой она смотрелась примерно так же, как Никулин в «Бриллиантовой руке» с пистолетом в авоське. Курнув, словно дунув в свисток, барышня заговорила:

– Мы дадим вам те тайные, эксклюзивные знания, которые помогут по всем позициям реального шоу-бизнеса и продюсирования. Они помогут вам избежать распространенных ошибок, потери денег и времени. Помогут найти нужных людей и научиться многим секретам, которые бережно охраняются московским шоу-бизнесом...

Я осмотрелся – люди рядом старательно конспектировали. Зеркала вокруг создавали иллюзию, что по-студенчески строчат все. Кроме нас с Киром, разумеется. (А потом, как Шурик в новелле «Наваждение», будем метаться в поисках лекций!) Мы пили дрянной молдавский коньяк, и я уже переступил двухсотграммовую черту.

А барышня в белом балахоне продолжала витийствовать:

– Все талантливые люди, как правило, незащищенные особи со сдвинутой психикой. Они устроены по-другому, и поэтому рядом с ними должны быть помощники, то есть продюсеры. Но звание продюсера – это очень гордое звание. Сначала испытательный срок, а потом медаль за заслуги. А что мы видим повсеместно? Молодые люди, выдающие себя за продюсеров, хорошо одетые, симпатичные, не знают основ продюсирования, не могут шагу самостоятельно ступить. А ведь кто—то ему, поганцу, отдался, отдал то есть свое время и свой талант. И этим обрек себя на гибель!

– Правильно! – крикнул я с галерки. – Так им, самоделкам и самопалкам!

Однако какая адресная критика. Не в бровь, а в глаз. Я даже заподозрил на секунду, что Викулкин просто-напросто подговорил этот «грузовик с дымком» наехать на меня. Чисто конкретно. Чуть не плеснул коньяк ему в морду. Повезло Киру – отошел за очередной порцией.

Впрочем, я быстро остыл. Прихлебывая коньяк, стал читать программку семинара, которая в отличие от обтекаемых, как венецианская гондола, речей «белокурой бестии» показалась мне весьма толковой. Темы, самые интересные, звучали так:

«С чего начинается продюсирование нового проекта и основы продюсирования. Составление бизнес-плана. Создание команды. Роль каждого участника в создании проекта».

«Роль ТВ, прессы и радио в шоу-бизнесе. Как выбрать песню для клипа, для радио. Роль мониторинга в поисках хита».

«Как создается клип: сценарий, формат, бюджет».

«Рекорд-компании и взаимоотношения с ними».

«Концертная деятельность. Все о московских клубах. Роль концертного директора».

«Работа со спонсорами. Бартерные отношения. Разработка спонсорских условий. Информационные спонсоры»...

– Возьмите ваш стакан, сэр.

– Арина Родионовна моя!

Нет, коньяк все-таки опасный напиток. Вылезешь за двести граммов, как в борьбе сумо за черту круга, – и пиши пропало...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Зима, сухой, как вареная пшенка, снег. В детстве я жил в Хабаровске, и зимние забавы – единственное, что внятно, телесно помню. Телесно потому, что до сих пор при минусовой температуре (или мне с перепою мерещится?) покалывают отмороженные мочки ушей и кончики пальцев.

Всю зиму я ходил обмотанный по самые глаза очень теплой оренбургской паутинкой [25] , руки в толстенных варежках, а на ногах – купленные у соседа-лилипута Паши Цушкевича унты из камуса [26] . Но я круто обморозился на катке возле дома, гоняя, весь распахнутый, крючковатой клюшкой плетеный темно-красный мяч (хоккей с мячом – спорт number one в Хабаровске). Так раздухарился, что и не заметил поначалу. Пришел домой с лицом в белых пятнах, с бесчувственными пальцами. Мать заверещала и сунула мои руки-ноги в тазик с холодной водой. Будто кипятком ошпарили! Я зарыдал. Перестал выть только тогда, когда к нам заглянул Цушкевич. По-соседски утешил: мол, только что видел, как «скорая» забрала одного пьянчужку – вот у него обморожение так обморожение! Я поднял заплаканные глаза.

– Руки будто надутые резиновые перчатки. Кожа отделилась от мяса! – Цушкевич красочно изобразил это, сморщив детскую рожицу.

– Чего вы врете?

– Чтоб я сдох! «Береги руку, Сеня. Береги».

– Какой я вам Сеня?

Лилипут помялся, ничего не стал объяснять, подмигнул мне и ушел. Но я уже не хныкал.

Вообще Паша Цушкевич был у нас районной знаменитостью. Во-первых, во времена горбачевского «сухого закона» он обучил народ из средства для протирки стекол «Секунда» выпаривать алкогольную жидкость. По такой схеме: на 30-градусный мороз выставлялся стальной уголок, через пару минут на него выливали «Секунду». Все примеси тут же липли к ледяному железу, а незамерзающий технический спирт – основа «Секунды» – аккуратненько стекал по желобку в тару. Не каждый организм выдерживал этот адский напиток, но люди все равно были благодарны Цушкевичу.

Во-вторых, мало того что Паша был лилипутом – в молодости он работал в лилипутском цирке и вспоминал об этом периоде своей жизни чрезвычайно увлекательно. Ну словно Ираклий Андроников [27] по телику! Коронным номером Цушкевича была романтическая история о любви к Милене.

Однажды в цирке появилась Милена. Паша влюбился в нее сразу – красавица, длинноногая (по лилипутским, разумеется, меркам), веселого нрава. Интересно, что и остальные артисты встретили новенькую фокусницу тепло и сердечно, хотя, как в любом творческом коллективе, в их труппе процветали зависть, ревность, борьба за первенство. Но уж слишком неоспоримо было верховенство Милены в росте и внешности. Поэтому у Паши тут же появились соперники.

Пылкие, безоглядные, они посвящали фокуснице свои алгебраические сальто-мортале, с ее именем на устах залезали в пасть ко льву (одни детские ботиночки торчали), а дрессировщик Жора стал называть Миленой всех своих шестерых макак, и по вечерам те, обиженные, плакались в холку Ксиве – лошади, на спине которой вот уже много лет отрабатывали цирковые номера.

Но предпочтение новенькая отдала все же клоуну Цушкевичу. Понятно почему – он смешил ее ежеминутно. Их стали считать женихом и невестой. Казалось, это и есть настоящая любовь. (Почему никто не написал что-то вроде «Ромео и Джульетты» про лилипутов?) Любовь людей, в чем-то обделенных, чего-то лишенных, но обделенных и лишенных одинаково, в равной мере. Гуляя по ветхозаветному парку имени Клары Цеткин, они с упоением рисовали свое будущее – в розовых, малиновых, ярко-голубых тонах.

И вдруг разом все рухнуло.

Леонид Трухановский был директором и худруком их лилипутской труппы. Огромный, бородатый, неумеренно пьющий мужчина. «Нормальный», не лилипут, естественно. Был женат, и его жена, Елена Андреевна, работала в том же цирке бухгалтером.

Трухановский умел находить со своими подопечными общий язык. Не то что Карабас-Барабас. Он любил их (Елена Андреевна считала – баловал), сам придумывал большинство номеров, писал клоунские репризы (хотя Паша, с трудом разбирая иероглифы шефа, всегда мрачно бурчал под нос: «Ну да, ну да. Все мы гении, все умеем». «У нас управдом – друг человека»), рисовал эскизы костюмов. Его дом, к недовольству жены, был круглосуточно открыт для шебутной лилипутской компании. В отдельной комнате даже стояла трехъярусная кроватка для маленьких гостей, на тот случай, если кто-то заиграется и побоится возвращаться за полночь в общежитие цирка.