Посмеялась я над ним, как и над прочими своими ухажёрами. А слова-то его ласковые в душу запали. С той поры всё он мне то слово приветное скажет, то ленточку подарит, а я на слова ему смехом, ленточки по ветру пускала — он всё терпел! Ждал.

А однажды ливень такой сильный случился, да затяжной — три дня лил, и плотину что вверх по реке прорвало, так что тут было — страсть! Домов сколько потопило, людей, скотины погибло — такой плачь по деревне стоял, что и не вспоминать бы! Наш дом, да ещё некоторых тоже водою снесло, так мы в шалашах на холме ютились, пожитки кой какие собрали — так и жили. В то время каждый о своём переживал, кто о доме, кто о достатке, а кто и о родных своих, а я всё как полоумная ходила, да Антипа своего искала. Спросить о нём не могу — гордость одолевает, да и страх берёт — ну как скажут, что погиб! А через неделю вернулся мой Антип. Он с мужиками ходил плотину разрушенную восстанавливать.

Как увидела я его похудевшего, грязного, так с воем ему на шею и кинулась! Он меня обнял и целует всё, целует, а я плачу! Боялась дурочка, что потонул он, а про любовь мою так и не узнал…

В ту же ночь мы с ним далече от других ушли. Всё по лесу гуляли, а Антипушка меня обнимал, да целовал и слова ласковые говорил. И всё то мы с ним нацеловаться не могли, вот уж старуха я, а как вспомню ту ночь, губы милого моего, руки его ласковые, так всё внутри меня и млеет.

Сама я перед Антипом-то тогда разделась! Люби меня Антипушка, — говорила я ему, — за все годы, что ждал ты меня, отплачу тебе своею любовью! Уж не знаю, какая ещё бывает любовь, да только в ту ночь счастливее нас с Антипом и на свете не бывало!

Расстались мы с ним только поутру, и поклялись верность друг другу хранить на веки вечные… да не сдержала я клятву-то, что Антипу обещала!

На следующий день вернулись с городу мужики Верхнереченские. Не все, часть обратно по дороге, по большаку возвращается, но есть которые и по реке. Среди них воздыхатель мой чернявый. Увидал меня и тут же с разговорами: Здравствуй, — говорит, — красавица! А сам бусами передо мною трясёт, платками шёлковыми! Скучал я по тебе, — говорит, — а вот ты вспоминала ли меня? А я ему дерзко так отвечаю: Чего же мне по тебе-то скучать! Чай, уж у меня жених есть! И рукою, глупая, на Антипушку моего показываю.

Посмотрел на него супостат, зыркнул глазищами-то, да так рассмеялся недобро, что сердце у меня захолодело беду чуя.

А ввечеру смотрю я — злодей этот Антипушку моего обнимает, да в лоб его целует, и ласково так ему чтой-то выговаривает. Отозвала я Антипа: Что это, — говорю, — он тебя как покойника в лоб-то целует? А Антипушка радостный такой: Какой, — отвечает, — Пелагеюшка человек хороший, узнал, что свадьба у нас с тобою, всё поздравлял, подарками задарил. Я, право, не брал, да он настоял: Бери, — говорит, — молодая жена станет носить! И бусы показывает, что ухажёр-то мой постылый давеча мне предлагал!

Хотелось мне подарки эти в воду выбросить, да уж больно Антипушка мой счастливый был — всё улыбался!

В тот же день случилось несчастье. Ухажёр-то Верхнереченский за столом сидя, так вдруг и скончался! И вроде бы ни с того ни с сего! Сидел, разговаривали — и нет человека… в Верхнеречье-то у него родни не водилось, потому его здесь в Полянке и похоронили. И всё бы ничего, не больно кто по нему и убивался, да вот Антипушка мой с того дня захворал!

Целый месяц лежал он не живой и не мёртвый. Сердце всё изболелось глядеть на него! Ничего-то у него не болело, а ходить не мог, говорить не мог. И то словно весь в жару, то зябнет — беда! Думали уж, отходит он. И так я горевала, так убивалась! Да и было мне чего убиваться-то. Знала уж я к тому времени, что ребёночка Антипушкиного в себе ношу!

А как минул месяц, так вот уж чудо-то! Встал мой Антипушка на ноги, как ни в чём не бывало! Как поднялся, так сразу и про свадьбу заговорил. А уж как я была рада-то! Не придётся сыночку моему, без отца-то расти! Да ведь и позор! Рази ж можно без мужа-то родить, так ведь мужики и палками забьют!

Тут же к осени, не откладывая, и свадьбу сыграли…

— Так отчего же бабушка, — прервал старуху Николай, — вы сказывали, что не сдержали слова, данного Антипу?

Старуха помолчала, вспоминая давно минувшее время.

— Ты спрашиваешь, отчего? — она медлила с ответом, словно воспоминания давили её, и всё труднее давался рассказ.

— Открылась я в первую же ночь Антипу про ребёночка-то. Думала, обрадуется он… а вышло-то всё по-другому. Бил меня Антип смертным боем! Бил, да приговаривал: Нагуляла ублюдка, — век не прощу тебя! Уж я молила его, плакала: Как же это, — говорю Антипушка, — ведь это ж твой ребёночек-то.

А он как рассмеётся мне в лицо! И глаза такие страшные-страшные! Вспомнила я тут, где такие-то глаза видала! Ухажёра своего постылого вспомнила! И поняла я тогда — за кого замуж-то вышла. Не Антип это вовсе был! Давно уж Антипушкина-то душа по царствию небесному гуляет, а обвенчалась я со злобным мороком!

Подавленная тяжестью воспоминаний старуха со стоном уронила голову на скрещенные руки, не сдерживая глухие рыдания.

— Бабушка! — Дарёнка кинулась к ней, обнимая за плечи.

Старуха дрожащими пальцами утирала обильные слёзы.

— Сил нету, деточка, про такое говорить! Словно камень давит душу мою. Как пережила я всё это! Как вынесла! — она горестно раскачивалась всем телом, сдавливая заскорузлыми пальцами седые растрёпанные виски.

— Пойду я, барин, — обратила она к потрясённому Николеньке мокрое от слёз морщинистое лицо, — коли нужна буду, так знаешь где меня искать. А сегодня уж отпусти, стара я стала, тяжко мне былое-то вспоминать!

С трудом поднявшись, бабка Пелагея заковыляла прочь, опираясь на крепкую суковатую палку и сильно сутуля спину.

— Ничего не понимаю, — жалобно протянул Николай, — кто такой морок? Почему Антип оказался и не Антип вовсе? Да и какое отношение имеет этот самый Антип ко вчерашнему убийству и нападению на Фёдора?!

Дарёна не отвечала. Задумчиво склонившись, она наблюдала, как по земле, среди редких травинок, торопясь по своим делам, проползает маленький червячок, из тех, что любят селиться на яблонях. Пробегавшие мимо муравьи мимоходом пытались протаранить червячка, но их было слишком мало, а червячок слишком большой, потому, не обращая на суетливых муравьёв никакого внимания, червячок важно шествовал вперёд по своим червяковым делам.

Дарёнка подставила на его пути тонкую щепку, и червячок немедленно вполз на неё. Потихоньку переворачивая щепку так, чтобы червяк не упал, Дарёнка заставляла беднягу ходить по ней от одного конца к другому, не давая спуститься на землю.

Девушка казалось, так была поглощена своим занятием, что не замечала нетерпеливо-возмущенный взгляд Николеньки. Наконец, когда терпение молодого человека совсем иссякло, девушка вздохнула и подняла на Николеньку бездонные синие глаза.

— У нас в доме кошка жила — Муркой звали. Хорошая кошка, ласковая. Раз на Рождество тятенька порося зарезал, так ливер такой худой был, его кошке и отдали. Она поела, а после и заболела. Завелись у неё в нутре червячки, вот вроде бы этого — она кивнула на своего пленника, озабоченно ползущего по узенькой палочке, — летом-то кошки в таком случае траву едят — лечатся. А зимой где ж её взять? Вот и начали те черви кошку нашу изнутри грызть. Плохо было ей — страсть! Мучилась она бедолага, мучилась, да вскоре и померла!

— Притча интересная, — холодно промолвил Николай, — ну и что?

— А то! Морок — он как тот червь, — она брезгливо смахнула червячка на землю, — в тело человеческое вселяется, и душу грызёт изнутри — изгоняет. Проходит время и душа того человека, в которого морок вселился, покидает его. А морок в чужом теле живёт себе, поживает и никому и невдомёк, что человека то и нет уж вовсе — умер он, а вместо него гадкий червяк — морок! Ты вот думаешь, зачем бабкин-то ухажёр Антипа в лоб целовал? Он через тот поцелуй в душу его проник! И в тот день, когда…

Николай, уже давно сердито хмуривший брови, решительно поднялся со скамьи.