На выходе, чтобы размяться, я изображаю лошадь. Громкоговоритель, установленный на верхушке фонарного столба, поет Dj Shadow «What does your soul look like» (часть 4).

Я встречаю Деррика, одетого в шубу из серой лисы от Hermes и пару сантьяго от Джона Гальяно. Он смотрит, есть ли сверху шнурки.

– Give me five, my friend!

– Eh, man! I fuck you!

– Fuck you too, brother!

– What are you fucking here, motherfucker?

– I suck your dick!

– God damned! You want, чтобы тебе накостыляли?[36]

Мы обмениваемся двумя-тремя ударами для разогрева, ведь на улице минус сорок и страшный сквозняк. Но так как Деррик намного крепче, он быстро валит меня на землю.

Затем помогает мне подняться, а я пользуюсь этим, чтобы врезать ему по яйцам.

– А в остальном все в порядке, или?…

– Все зашибись.

– Кстати…

– Что еще?

– Твоя мать…

– Что?

– Она в запое.

– Ну и отлично. Пошли?

– Пошли, go!

Живот у меня раздулся, как у Стива Маккуина[37] к концу жизни. Я вспомнил, что обычно не езжу на метро и что в этот момент уровень Vigipirate[38] черный, то есть поезда могут взорваться в любой момент. Деррик на луне, а у окружающих довольно странный вид. Можно подумать, что они знают что-то особенное. Неожиданно приходит поезд, и я остаюсь возле Деррика в целях самозащиты. Он садится в вагон первым, а я устраиваюсь у него на коленях. Я роюсь в своих карманах и отыскиваю два совершенно смятых эклера. Вытаскиваю кофейный эклер, который уже совсем потерял форму, и засовываю его в рот. Пытаюсь заглотить все сразу – эклер очень вкусный – но у меня не получается, и тогда я проталкиваю его пальцами. Когда весь крем входит, мне стоит такого труда распределить сладкую смесь между щек, что я едва не задыхаюсь. Меня кидает в жар, а из ноздри вытекает сопля. Деррик выглядит взволнованным.

– Где выходим?

– В Рамбюто.

Двое мужчин стоят перед нами и не сводят с нас глаз. Они кажутся мне стремными. Один из них замечает, что я их рассматриваю. Похоже, он не знает, как реагировать; бросив взгляд на его обувь, я задерживаю внимание на здоровенной спортивной сумке. С грехом пополам заглатываю остаток моего кофейного эклера и достаю следующий – шоколадный. Его я поглощаю в один прием, что опечаливает Деррика. Я убеждаю себя, что в сумке нет никакой бомбы, но в то же время я уверен, что бомба есть, и она взорвется с минуты на минуту. Чем больше я об этом думаю, тем более подозрительным кажется мне этот тип. Я решаю выйти пораньше и, взяв Деррика за руку, торопливо тяну его к выходу. Когда двери открываются, я выталкиваю его, а сам прыгаю вперед.

Мы оба оказываемся на полу: руки на голове в ожидании взрыва и разлетающихся кусочков тел, но поезд дает сигнал к отправлению, и двери закрываются, как обычно. Я кричу Деррику, чтобы он не двигался, – помощь не заставит себя ждать. Он корчится от боли и орет на меня в бессильном гневе:

– Я тебе что, теннисный мячик?

Я перекатываюсь на бок, чтобы проверить, не ранен ли я. Деррик больше ничего не говорит, и я подползаю к нему.

– Все нормально, старик?

– Да, бл… Вот это дали жару.

– Я знал, что у него в сумке бомба.

– А я ничего не заметил. Какой же я наивный…

– Ну, не будем раздувать это дело.

– Ты прав. Главное – любовь.

При падении мои штаны разорвались прямо между ног, и теперь видны трусы в сине-серую полоску. Мы с трудом поднимаемся и выходим на улицу, где находится One Day. Погода супер. Больше никогда не поеду на метро, это слишком опасно. К тому же там невкусно пахнет.

Холл на входе в «Один день» уже украшен к рождественским праздникам, а девушка по имени Роза на ресепшене[39] как раз доит козу. Я здороваюсь с козой, потому что она завсегдатай «Кокоса». Потом обращаюсь к Розе, и она объясняет нам, что shooting проходит на третьем этаже. В лифте нашими соседями оказываются шесть манекенщиц, шесть девочек лет восьми, судя по их умственному развитию; мы, как блины на сковородке, растекаемся в улыбке, не говоря ни слова. Прибыв на третий этаж, девочки нас покидают – у них, к сожалению, кастинг для рекламы японской косметики. Я первым вхожу в студию, Деррик держится рядом и вообще пытается спрятаться за моей спиной.

В качестве приветствия Жан-Батист сильно шлепает меня по заднице:

– А, вот и ты!

– Ничего, что я пришел с другом, Дерриком?

– Нет… Ты что-нибудь хочешь? Кофе, апельсиновый сок, круассаны?

– А нет суши?

– Для тебя найдем. Ты в форме? Не сильно устал?

– Устал. Я хочу пить.

– Шампанское?

– Почему нет?

– Еще есть шампанское, Людо?

Чуть в стороне я замечаю Людо и Маню, подхожу к ним, чтобы поздороваться, а потом возвращаюсь к Жан-Ба.

– Маню тебе объяснил?

– Лучше ты.

– Это серия ню, тебе не в напряг? Ты не стыдливый?

– А я могу не снимать трусы?

– Я шучу, Жанн. Просто ты выглядишь слишком натянутым.

Я думаю о песенке, которая неожиданно вырисовалась у меня в голове: «Лети, лети, воробей, лети к солнцу скорей. Ты самый красивый из всех птиц и зверей».

Потом я слышу музыку с тяжелыми басами. Звуки «Ву-Танг Клана» заполняют студию.

– Звонит твой мобильник! – кричит мне Маню.

Смотрю на имя, высветившееся на дисплее, но там указан неизвестный номер, и я отключаю телефон. Поскольку в туалете я был всего лишь раз с самого начала книги, в целях реализма я решаю опять посетить это место – оно находится в мезонине. Сцену, в которой я поднимаюсь по лестнице, одобряет большинство зрителей, но на пятнадцатой ступеньке я вспоминаю о звонке: странно, что кто-то пытается связаться со мной днем, да еще в такую рань.

Сейчас полдень, и все мои друзья спят. Может быть, что-то случилось. У меня появляются ощущение сильной тревоги и острые желудочные колики. Как только я вхожу в туалет, я спускаю штаны и быстро сажусь на сиденье. Очень приятный момент.

На выходе я чувствую себя расслабленным и ищу глазами шампанское – для подъема духа. Деррик развалился на диване и спит с бокалом в руке.

Я счастлив. Мне хочется созвониться с Лизой. Не знаю, почему. Я спрашиваю у ассистентки, где же, в конце концов, суши, но она уходит в слезах, приговаривая, что я грязный тип, затем она выбрасывает в окно свою футболку п love NY. Ассистентку зовут Доминик, ее рост метр шестьдесят восемь.

Готовясь к съемке, Жан-Батист просит меня не снимать куртку с замшевой бахромой, а также оставить сапоги АРС. Замене подлежат только мои джинсы Gap – на Helmut Lang, после чего меня ставят перед объективом на расстоянии около двух метров.

Он делает три фото, одно из которых с маской гориллы, потом мне на голову кладут жареную курицу и просят вымазаться свежей кровью. Затем меня усаживают за чтение Библии и списка лиц, которых он будет фотографировать в течение дня, причем в это же время на экране появляются только что сделанные портреты:

– Итак, снимаем Реймона Барра, Плуто, Mad Мах 3, Венсана, Поля и остальных, а потом еще мертвого осла по кличке Бертран.

– Отлично!

– Скажи мне, какие у тебя планы?

– Ничего особенного… Я, наверное, съезжу месяцев на шесть в Москву – поработать в охране одного бизнесмена-индуса.

– Ты все еще собираешь пробки от шампанского?

– Да.

– А как рука, нормально?

…

– Не знаю, что с ней делать. Я убеждаю себя, что она еще понадобится моим детям, когда я больше не смогу кормить их грудью.

– А почему бы не продать ее?