– Спрячь где-нибудь. Отдашь только мне. Поняла?

Взяв обрез, она ощупала его, потом гневно выкрикнула:

– Он же вас чуть не убил! С такого расстояния – дробь хуже разрывной пули… В милицию надо…

– Там видно будет… – пробормотал Павел.

Сунув обрез под полу телогрейки, Вилена пошла в дом.

– Попрошу никого не расходиться! – Непонятно откуда появился пожилой человек в милицейской форме. – Пройдемте-ка все в дом.

Видно было – парни смутились. Табунясь на крыльце, они покорно втянулись в помещение. В прихожей они сгрудились вокруг стола. Для милиционера студенты принесли табуретку. Он сел к столу, достал из сумки ученическую тетрадь, обвел всех взглядом. Парни смущенно переминались с ноги на ногу, опускали взгляды. К столу пробился юркий, и, несмотря на полученную взбучку, все еще неугомонный заводила. А может, наоборот, душа жаждала реванша любой ценой. Не дожидаясь вопросов, он горячо затараторил:

– Михал Северьяныч, я все расскажу, все, как было! Я тут к подружке приходил… Ну, засиделись, заговорились с ней. Я уж уходить собрался; девчонкам же спать надо, завтра на работу… Тут, откуда ни возьмись, выскочил этот вот, бородатый. Я же не знал, что он с ними, преподаватель. Он больше на какого-то пирата похож; в тельнике, и шрам на роже… Я бы и сам ушел, мне ли связываться с таким жлобом? А, Михал Северьяныч? Да он схватил меня, выволок на крыльцо, да ка-ак швырнет! Я чуть насмерть не убился, – Павел ошеломленно смотрел на парня, милиционер невозмутимо писал. – Мимо проходили наши парни, начали за меня заступаться, говорить, чего, мол, швыряешься? А он давай матом крыть. Кто мог подумать, что это преподаватель института? Тут Алька вышел, он тоже к подружке приходил. К во-он той, глазастенькой, – он указал на Вилену, кутающуюся в телогрейку у входа в чулан. – Ничего, да?.. Ну, Алька толк в девочках понимает…

Вилена сжала кулачки, шагнула вперед:

– Ах ты, слизняк поганый! Получил, еще хочешь? Это ж я его по башке огрела…

Свидетель завопил:

– Видали, Михал Северьяныч?! Как парню мозги крутить – это, пожалуйста. А как ему башку разбили – сразу в сторону. Напугалась свидетельницей быть. Думает, если правду против своего преподавателя скажет, так из института выживут… И остальные тоже своего препода будут выгораживать.

Если бы Павел не остановил Вилену, от свидетеля осталось бы одно воспоминание. Она, наткнувшись животом на его руку, послушно отошла назад.

Свидетель продолжал:

– Он Альку схватил за грудки и заорал: чего, мол, сюда таскаешься? Я, может, сам хочу с ней… Истинные вот его слова, Михал Северьяныч! Да ка-ак швырнет и его с крыльца. Алик бац об половинку. Мы подбежали, хотели его в больницу тащить, а этот подбежал, да ка-ак двинет Витьке Капитулину ногой по руке, рука – хрясь, сломалась. Сеня Мальков попытался его отстранить. Человек же кровью истекает, а может уже и кончается?.. В больницу быстрее надо… А он и Сеню… Кулаком в лицо… Мы понять ничего не можем, а он орет: я бы вас, шпану, всех передушил, да руки марать не охота… И матом, матом…

Милиционер закончил писать, поднял голову:

– Все? – и, обернувшись к Павлу: – Ну, а вы что скажете?

– Что сказать? Я один, а их вон сколько, свидетелей…

– Голову парню разбили?

– Разбил…

– Другому, руку сломали?

– Слома-ал… – Павел тяжело вздохнул, спросил: – Можно, я хоть штаны надену?

– Надевайте, – Павел подошел к двери своего чулана, снял с гвоздя свои спортивные штаны, начал надевать. Милиционер вдруг спросил: – А в руке что было?

– Ничего не было… – Павел старался на него не смотреть, пробормотал сварливо: – Вы же понимаете, товарищ лейтенант, что я на них не накидывался.

– Я то понимаю… – протянул милиционер. – А вот вы, почему не желаете говорить, что в руке было?

– Если скажу, тому парню лет пять дадут?

– Непременно. И не пять, а гораздо больше. Это только за ношение огнестрельного оружия пятак полагается, а за нападение с его применением – гораздо больше.

– Молодой… По глупости он… Да и руку я ему здорово…

– Обрез-то хоть, какой был, успели заметить?

– Одноствольный… – нехотя обронил Павел.

– Теперь понятно, кто у сторожа ружье стащил…

Милиционер пододвинул тетрадь на край стола, кивнул шустрому свидетелю:

– Давай, Игореша, подписывай свои показания…

– А че? И подпишу! И все подпишутся. Еще всякая… тут махаться будет.

– Ну, еще бы! Ты бы хотел, чтобы ты один мог изгаляться, а тебе бы никто сдачи дать не мог…

Игорь решительно взял авторучку, размашисто подписался под протоколом, обернулся к остальным:

– Подписывайте, пацаны! Когда столько свидетелей, ни один комар носу не подточит… – Парни нерешительно переглядывались. Огромный Сеня, массируя челюсть, задумчиво потупился. Игорь прямо под нос сунул ему авторучку: – Подписывай, Сеня, он же тебе салазки на сторону свернул…

Семен невнятно пробубнил:

– Жаль, тебе не свернул. Вечно влипаешь с тобой… – и отошел в сторону. Хмель из него, видимо, выветрился.

Милиционер нетерпеливо оглядел парней:

– Ну, давайте, подписывайте, некогда мне…

Кто-то нерешительно потянулся к авторучке. От стены грозно рыкнул Сеня:

– Я те подпишу! Что, Северьяныча не знаете? Потом он ваши подписи вам же в задницы и запихает…

Милиционер спокойно спросил:

– Кто расскажет, как было на самом деле?

Кто-то проворчал:

– Чего рассказывать?.. Мы начали, наврал все Игореша…

– Ну, вот и ладненько. А тебе, Игореша, сразу могу сказать; за лжесвидетельствование кое-что полагается по закону.

Парни сгрудились у стола, загомонили. Перекрывая гвалт, Михаил Северьяныч крикнул:

– Тихо! Чего галдите? Иль меня не знаете?.. Все получат. И за обрез, и за вранье, и за то, что добрым людям спать мешаете, а потом их же и порочите.

Парни потянулись к выходу. Последним шел Игорь, на пороге он обернулся, что-то хотел сказать, но милиционер, брезгливо поморщившись, махнул рукой:

– Иди, иди, Игореша. Теперь все зависит от товарища преподавателя; будет он писать заявление, или нет. Я бы тебя с большим удовольствием спровадил из села на пару лет, чтобы отдохнуть от твоих художеств.

Игорь поглядел на милиционера долгим злобным взглядом, оглядел и Павла, весьма многообещающе, и изо всей силы захлопнул за собой дверь.

– Гляди-ка, сюпермен… Найти бы обрез, обоим можно припаять.

Павел робко проговорил:

– Молодые, дурные, остепенятся еще… И кому на ум взбрело, назвать тюрьмы исправительными учреждениями…

– Полностью с вами согласен, – проговорил, поднимаясь, милиционер. – А за этих нечего заступаться, я их дольше вас знаю. Вон, шрам у вас на лбу… Кто по голове треснул? Часом, не такие же оболтусы?

– Да нет, в армии это меня…

– Где служили-то, в морской пехоте, поди? Коли такую толпу обработать сумели…

Павел неопределенно пожал плечами, как бы соглашаясь с догадкой; знал, что сильно армейское братство. Если милиционер служил в морской пехоте, он начнет относиться к Павлу еще лояльнее. Дело-то не завершено, еще есть родители двух увечных агрессоров. А ну как накатают телегу?

– Я ведь тоже полвойны в морской пехоте воевал, – продолжал Михаил Северьяныч задумчиво. – Ладненько, значит, наш нынешний десант учат… Нас-то, с кораблей сняли, и в бой. А во многих еще морской форс наружу лез, по передовой в черных бушлатах в рост гуляли. Ленточки по ветру, красота. Только как начали немецкие снайпера щелкать, быстро нас в зеленое переодели. По первости и в атаку в полный рост ходили. Паршивенький пулеметчик одной очередью по полроты выбивал, пока научились…

– А вы, Михаил Северьяныч, вроде на пенсии должны быть?

– На пенсии… Уж который год. Работаю, что поделать? Молодые-то положенные два года отработают – и в город, – милиционер помолчал, потом спросил: – Что делать-то будем?

– А может, ничего не надо делать? Не все ж еще пропало. Отказались ведь под враньем подписываться…