На базаре у мужика, торговавшего всякой электрической мелочевкой, купил метров тридцать тоненького, белого телефонного провода, телефонную розетку. Собрался, было уходить, как увидел другого торгаша, торговавшего вполне новыми предметами военного обмундирования. Торговля у него шла бойко, мужики с удовольствием раскупали камуфляжную форму, бушлаты, высокие военные ботинки. Павел тоже подошел, оглядел товар, и почему-то выбрал кепочку-афганку, с еще советской офицерской кокардой. Примерил, будто на него и шита. Не торгуясь, расплатился и пошел с базара.
По пути домой, зашел в аптеку. Подойдя к скучающей за прилавком молоденькой девушке, сбив кепку на затылок, чтобы виден стал шрам на лбу, сказал:
— Мне бы снотворное… Какое-нибудь покрепче, иностранное, а? Контузия, понимаете… Спать не могу, все этот проклятый взрыв мерещится… Меня тогда здорово нашпиговало железом; по чайнику шарахнуло, и в кишки аж три куска залетело…
Девушка вскочила, сочувственно поглядела на него, пошарила по полкам, вытащила крошечный пузырек с махонькими таблеточками, сказала:
— Вот мощная штука, израильская. От одной таблетки — отключаешься моментально. Я матери принесла, она приняла, да по незнанию на кухне, до постели не смогла дойти, в прихожей отключилась…
— Во, то, что надо! — радостно вскричал Павел.
Расплатившись, он стеснительно потупился, продолжая стоять у прилавка.
Девушка приветливо поощрила его:
— Ну-ну, не стесняйтесь… Изделие номер четыре?..
— Что за изделие?.. — удивленно переспросил Павел.
— Ну, презервативы?..
— Да нет… — он стеснительно улыбнулся. — У меня другие проблемы. Эти чертовы осколки в кишках… Мне бы чего-нибудь слабительного?.. Тоже импортного, но без вкуса, и чтоб не так противно… Наши все препараты так обрыдли… Так опротивели…
— А-а!.. Ну, что ж вы стесняетесь?..
Она снова зашарила по полкам, наконец, выудила тоже микроскопический пузыречек:
— Вот, отличная вещь! Никаких неприятных ощущений… Потом… После того… — она несколько смутилась.
— Вот и отлично, лишь бы потом не было неприятных ощущений… А то потом весь день бродишь, будто перед этим трое суток на колу сидел…
Расплатившись, Павел вышел на улицу, остановился на крыльце аптеки, вытащил из кармана пузырьки, полюбовался. Действительно, таблеточки-крохотулички, как раз для его целей. Оно, конечно, лучше всего бы подошел старый добрый клофелин, но он слишком быстро валит с ног.
Вернувшись домой, он прислушался к своим ощущениям; внутри явственно ощущалось желание сесть за стол. Он и сел, раскрыл тетрадь с повестью, перечитал, она явно скатывалась на детектив. А почему бы и нет? Взять и описать один к одному, все, что с ним в настоящее время происходит! Если он выйдет победителем из этой схватки, повесть будет вполне законченной, ну, а если не выйдет — просто не будет последней точки… Что, впрочем, уже будет не важно… И он углубился в работу. Пришла с работы Ольга, он писал, даже не отвлекшись на нее. Только на минуту отвернулся от стола, понаблюдать, как она переодевается. Она стыдливо повернулась к нему спиной. Он с подначкой проговорил:
— Слушай, у тебя прелестные титьки, дай хоть мне полюбоваться, а то ведь лет через десяток отвиснут, кому станут интересны?
Она проворчала:
— Эти твои пошлые, мужланские шутки… А еще писатель…
— Ну, я ж не поэт… К тому же писатель я чисто пролетарский, даже в слесарях хожу.
Она ничего не сказала, натянула халатик, спросила:
— Ты есть хочешь?
— Интересно, когда это я не хотел есть?.. — ответил он, снова поворачиваясь к столу.
Он с трудом оторвался от работы, когда Ольга позвала его на кухню. Денис уже сидел за столом и наворачивал картошку. Глядя на него, Павел подумал, до чего же жизнь в России вертится однообразными кругами; у каждого поколения своя война и свой голод. Хорошо хоть Денис мал, и вряд ли успеет на свою войну. Слишком мала Чечня, и слишком много народов живет в Закавказье, там все выгорит задолго до того, как Денису исполнится восемнадцать.
Съев свою порцию картошки, заев ее салатом из помидоров с капустой, Павел опять ушел к столу. Оторвался он от работы, только когда за спиной заскрипели пружины кровати, Ольга спросила сонным голосом:
— Ты спать-то собираешься?
Он глянул на часы. Ого! Уже двенадцать… Бросив авторучку, он разделся, выключил свет. Перелез через Ольгу на свое место у стенки. Раньше было наоборот, он спал на краю, но после того, как Ольга целых два года вставала по ночам к маленькому Денису, она так привыкла спать на краю, что теперь просто не желала возвращаться обратно к стенке. Павел положил руку ей на грудь, сказал:
— А что, вполне еще ничего…
Она убрала его руку, сладко зевнула. Раньше Павел начинал с того, что первым делом стягивал с нее ночную рубаху. Теперь ему, в общем-то, не шибко и хотелось, он просто из врожденной вредности прижался губами к ее губам. Она вяло ответила. Он поцеловал ее поэнергичнее, она и ответила поэнергичнее, даже подняла руки и обняла его. Минут через пять, когда он осторожно начал задирать на ней рубашку, она вдруг выгнулась, помогая ему. От изумления, он чуть не воскликнул: — "Вот это номер!" Войдя в нее, он полежал на ней, продолжая целовать, она осторожно гладила его ладошками по плечам, по спине. Раньше такого не было. Не двигаясь, он продолжал ее целовать, и вдруг она сама проявила инициативу, сильно поддала снизу бедрами. Он принялся двигаться, стараясь попасть в так ее движениям. Она поддавала все сильнее, все резче, все сильнее сжимала его в объятиях, и вдруг тихонько вскрикнула, потом расслабилась, осторожно поглаживая его по спине. А он лежал на ней, обалдело размышляя: — "Ни фига себе! Столько стерв перетрахал, а к родной жене нашел подход только на десятый год совместной жизни…"
Потом она уткнулась носом в его грудь и вскоре сладко засопела. Усталость взяла верх над нервным возбуждением, и Павел вскоре тоже заснул.
Проснувшись утром, он побродил по квартире от окна к окну. Есть и свои минусы в жизни на первом этаже. У любого из двух окон может подстерегать стрелок; вон, два толстенных тополя, прижмись к стволу и карауль, случайные прохожие в темноте нипочем не разглядят. А напротив другого окна, густейшие кусты, проросшие на месте срубленных кленов, тоже великолепная позиция для стрелка. Про огород и говорить нечего, ставь пулемет в малину, и поливай огнем окно кухни, и окно маленькой комнаты, смежной с кухней. Остается надеяться, что до стрелков и пулеметов дело дойдет не скоро, по крайней мере, не раньше, чем он сыграет со злодеями в «голос» по-курайски.
Павел вышел на улицу, размяться с метательными предметами, пока варится картошка. Минут пятнадцать покидал в пень топор, лом и напильник. Потом умылся под краном летнего водопровода, от которого жильцы барака поливали свои огороды. Вернувшись в квартиру, сел за стол. Накладывая ему картошку, Анна Сергеевна спросила:
— А чего это ты, Паша, топор в пень кидать принялся?
Павел пожал плечами, сказал как можно равнодушнее:
— Да время такое, что надо себя в форме держать. В любой момент это умение пригодиться может…
— Оно, верно… — Анна Сергеевна вздохнула.
Павел полил маслом картошку, придвинул тарелочку с тонко порезанными солеными огурцами, сказал мечтательно:
— Грибочков бы…
— Не усолились еще… — обронила Анна Сергеевна. — Сорок дней должны стоять…
— Да я понимаю… Сколько еще лет так жить? Картошка, картошка и еще раз картошка…
— Занялся бы бизнесом, как Вадим…
— Я ж занимался! Ничего у меня не получилось. Не дано, значит, не дано…
Павел принялся поглощать картошку. Он давно вывел формулу, что картошку надо съесть как можно быстрее, тогда влезет больше, и можно будет до вечера больше не есть. Все ж таки, испытание картошкой два раза в день, несколько полегче, нежели трехразовая пытка.
После завтрака он опять засел за работу. Писалось легко, он старался наверстать хронологию повести до настоящего времени, чтобы потом только записывать происходящие события, ну и, естественно, расцвечивать их художественным вымыслом и сдабривать всякими умными рассуждениями. Когда пришла Ольга с работы, он даже не отвлекся, чтобы полюбоваться, как она переодевается. Она переоделась, ушла на кухню, но вскоре опять пришла в комнату, бесцельно прошлась из угла в угол, снова ушла на кухню. Так повторилось несколько раз. Когда она в очередной раз появилась в комнате, Павел отложил авторучку, повернулся на стуле, вопросительно поглядел на нее. И ее, наконец, прорвало: