— Можа не они?.. Пятнадцать их, о шести санях…
Будто услышав его, Звяга вдруг энергично закивал головой, и повелительно приказал своему сыну накручивать ворот самострела. Ни мига не колеблясь, Шарап кивнул своему пацану:
— Снаряжай самострел… — а сам приготовил лук, проверил, как выходит меч из ножен. А то бывали случаи зимой; в тепле меч отпотеет, а потом выйдешь на мороз, а он к ножнам примерзнет. Но нет, опытный воин, он еще с вечера протер лезвие тряпочкой с жиром.
Передние сани без задержки въехали в ворота, возница осадил коня лишь рядом с крыльцом. Остальные сани влетели следом, во дворе сразу стало тесно, но люди не орали, требуя хозяина, а цепко и воровато оглядывались по сторонам. Особо задерживая взгляды на хрупающих сено лошадях. Шарап, держа лук наготове, осторожно выглядывал из-за косяка, он все еще не решался пускать первую стрелу. А ну как мирные путники приехали? Хотя, мирные путники с обоих концов лишь к вечеру могут появиться… И тут путники сами проявили себя; откуда ни возьмись, у них в руках появились мечи и топоры. Натягивая тетиву, Шарап залихватски, по-разбойничьи засвистал. Звяга встал в проеме двери, широко расставив ноги, и принялся посылать вниз стрелу за стрелой. Меж ног его высунулся сын, и пустил вниз стрелу из самострела. Шарапов пацан тоже пустил стрелу, и пошла потеха. На крыльцо выскочил Батута, и с маху срубил уже взбежавшего наверх татя. Следом вывалился Ярец, взметнул вверх молот, и с маху проломил навес над головой. Лезущий на крыльцо тать, от страха вдруг кувыркнулся назад, Батута ринулся вниз.
— Ку-уда ты!? — взревел Шарап. — Стой на верху!
Но было поздно, Батута уже сцепился с двумя татями. Те действовали ловко, и ему никак не удавалось подловить одного и другого. А тем временем третий тать осторожно заходил со спины. Медлительный Ярец еще топал на середине крыльца. Батута заслонял от Шарапа зашедшего со спины татя, и Шарап уже заходился от ужаса, что Батуту сейчас срубят, и что они со Звягой будут потом говорить Серику?.. Однако Звяга был начеку; стрела попала татю в глаз, благо личины у него не было. Переведя дух, Шарап пустил веером по двору пяток стрел, и слегка замедлил стрельбу, чтоб пересчитать татей. К его удивлению, в живых их осталось всего шестеро, и они уже поняли, что нарвались на тех еще беженцев. Попрыгав в сани, они пытались вырваться со двора, но прижавшийся к воротному столбу Прибыток, уже ловил на наконечник стрелы цель, однако лошадь мчалась на него, заслоняя седока. Тогда Прибыток пустил стрелу в грудь лошади. Бедная лошадка грянулась так, будто у нее ноги подломились. Шарап горестно вздохнул, мимоходом пожалев лошадку. Прибыток накручивал ворот самострела, а разъяренный тать, взметнув топор обеими руками над головой, несся на него. Шарап пустил стрелу, и увидел, как его стрела попала татю под правую лопатку, а стрела Звяги — под левую. Переведя дух, Прибыток перезарядил самострел. Тати, увидя, что ворота заслоняет упавшая лошадь, соскочили с саней и ринулись к воротам пеши. С перекошенным ртом Прибыток пустил стрелу, и кинулся за ворота, тут же вильнув вбок, вдоль тына.
До ворот добежали только двое татей. Все стрелки так торопились пустить в них стрелы, что в их спинах уже торчало по две стрелы, и пока они не упали, добавилось еще по одной. Даже Огарок выскочил из конюшни, где скрывался, стреляя из-за приоткрытых ворот, и пустил стрелу из самострела. Шарап спустил тетиву лука и не торопясь полез вниз по лестнице. Звяга не стал утруждать свои ноги перебиранием ступенек лестницы — сиганул вниз, не устоял на ногах, ловко перекатился, вскочил на ноги. Шарап проворчал:
— Свернешь ты когда-нибудь шею…
Батута, тяжело отдуваясь, обтирал меч льняной тряпочкой. Ярец, задрав голову, рассматривал дыру в навесе, пробитую им в запарке боя. Сконфуженно помотал головой, сказал:
— Взыщет с меня хозяин…
Скаля зубы, Звяга воскликнул:
— Это он нам должен — от такой тяготы его избавили…
Идущий через двор Шарап, мимоходом осматривал трупы, вдруг он воскликнул:
— Ба, а тут живой…
Не сгоняя веселой улыбки с лица, Звяга бросил:
— А добей его! Нешто нам возиться с ним?..
Шарап проворчал:
— Я стрелу выдерну, а там, как его Бог даст — помрет, дак помрет, не помрет — его счастье… — наклонившись, он выдернул стрелу. Бедный тать взвыл благим матом, и откинулся на снег.
Звяга спросил с любопытством:
— Помер?
— Кажись, нет. Дышит…
— Лучше добить… — проговорил Звяга, уже нерешительно.
— Уймись, нехристь! — рявкнул Батута, почему-то с раздражением бросая меч в ножны, потом пробормотал нерешительно: — Чегой-то нет у меня охоты дальше дневать тут…
— Да уж, хороша дневка среди трупов, — проворчал Шарап. — А насчет тяготы, от коей мы его избавили, скажу так, как говорят христиане: свято место пусто не бывает. Места тут глухие, селения далеко, снова тати заведутся. Слыхал я, на пути по Десне аж два таких гиблых постоялых двора есть, возле них каждую неделю тати обозы грабят. Купцы по трое-пятеро собираются, чтоб те места миновать…
На крыльцо вышла мать Батуты, увидела побоище, всплеснула руками, и встала столбом, забыв, зачем вышла. Батута раздраженно спросил:
— Чего ты, матушка?
Она опомнилась, спросила торопливо:
— Может, поедем?
— Конечно поедем! Чего тут среди трупов делать? — воскликнул Батута. — Детей одевайте, а мы пока коней запряжем.
Чтобы выехать со двора, трупы пришлось оттаскивать к тыну, в угол двора. Шарап и Звяга даже не заикнулись, чтоб снять доспехи, да и доспехи были паршивенькие, к тому же во многих местах посечены. Чем такие чинить, проще новые кольчуги сплести. Только мечи да топоры собрали — нечего хозяину прибыток оставлять. Во двор вышли женщины и младшие дети, пошли к саням, осторожно переступая через кровавые пятна на снегу. Когда уже выехали на лед, Звяга крикнул Шарапу:
— Чует мое сердце, добить надо было того татя!
Шарап промолчал в ответ.
После полудня встретился купеческий обоз, с передних саней махали, требуя остановиться. Шарап поднял руку, проорал, натягивая вожжи:
— Сто-ой!
Передние сани встречного обоза поравнялись с Шарапом. Купчина сидел на медвежьей шкуре, в пышной лисьей шубе, да и сани были изукрашены причудливой резьбой. Видя такое кичливое выпячивание роскоши, Шарап проворчал недовольно, вспоминая простецкую скромность Реута:
— Чего надобно?
Купчина, нисколько не чинясь, легко выскочил из санок, сделал пару шагов, разминая ноги, сказал весело:
— Здрав будь, добрый человек, и легкого тебе пути!
— Да мы уж вроде как приехали… — обронил Шарап, смягчаясь. — На Москву путь держим…
— На жительство, аль как?
— На жительство. Беженцы мы с Киева…
— С Рюриком не ужились, што ль?!
— Не ужились! Все лето против него на заборолах стояли…
— А на Москве чем заняться хотите?
— Торговлей промышлять будем.
— Ишь, беженцы — а торговлей промышлять… — не без уважения протянул купец. — Видать сурьезные беженцы, коль и сами выбрались, и добро прихватили… — насмешливо усмехаясь, он кивнул на сани: — Поди, на золоте сидите…
— Сидим! Да попробуй согнать нас…
— Да верю я, верю… На Москве свои дворы ставьте рядом с моим, вот и будет у нас начало купецкого ряду…
— А кого спросить то?
— А спроси Тугая.
— Чудное прозвище для купца… Так, скорее, татя прозовут…
Купец пропустил замечание мимо ушей, перешел к делу:
— Я вот чего тебя остановил: сказывают, шалят тут?..
— Отшалились… — неприветливо бросил Шарап. — На нас рыпнулись. Теперь уж остыли, поди…
Тугай махнул рукой, сказал:
— Вот я и говорю, сурьезные вы люди… Ну, бывай. Свидимся скоро. Я до Смоленска и обратно… — он легко вскочил в сани, еще раз махнул рукой.
Шарап проводил его взглядом, подумал: — "А не шибко кичлив… Показалось с первого-то взгляду…" Он слегка хлестнул вожжами по спине коренной, пристяжная взбрыкнула, но обе тут же перешли на плавную размашистую рысь. Позади залихватски засвистал Звяга. Шарап проворчал себе под нос: