Последним выступил командир полка. Когда он вышел на середину полянки с автоматом на груди и весь увешанный гранатами, по опушке леса прошел одобрительный шепот. Любили этого человека в полку, верили ему.

— Пока в мотострелковом полку есть хоть один человек, полк будет жить и бороться с врагом… Я отдал приказ: на рассвете атаковать противника и прорвать кольцо…

Как поверить тому, что не стало такого человека? Где и ты, Андрюша, буйная головушка? Жив ли ты, Коля Снопов, дружок?

Очень хотелось подняться на ноги и попробовать сделать хоть несколько шагов.

Опираясь на подоконник, он поднялся на левой ноге и перенес осторожно тяжесть на больную ногу.

— Врешь! — закричал он сам себе. — Будешь ходить! Есть солдат в мотострелковом полку! Мы еще будем воевать! Будем!

— Двести девяносто восемь, двести девяносто девять… Триста! — чуть не вскрикнул Гусев и свалился на лавку. Отдышавшись немного, он посмотрел в окно и улыбнулся: синички снова были на березке. Нахохлившись, они чистили перья. Давно их не было видно: стояли ненастные дни.

Сегодня, несмотря на начало зимы, по-весеннему грело солнце. Чистый снег искрился и сверкал нетронутой белизной.

Капитан устроился поудобнее и начал массировать больную ногу. В пользу или во вред все эти моционы и массажи, он не знал, но очень сильно хотел поскорее начать ходить, поскорее снова включиться в борьбу. Ради этого он готов был пойти на любые муки и лишения.

Карп Иванович появлялся теперь очень редко: немцы и полицаи строго следили за каждым человеком.

Если бы связаться с партизанами!

Однажды ночью, едва только он протопил печку и улегся под тулуп, раздался шум. Гусев кинулся к окну. При ясном свете луны он увидел на снегу следы санных полозьев.

Кто-то подъехал к бане.

«Немцы! Полицаи!» — подумал он и, схватив железную кочергу, стал лицом к двери. Единственное желание владело им: подороже продать свою жизнь.

Скрипнула дверь в предбаннике, раздался топот ног. Гусев поднял кочергу. Обидно погибнуть здесь в одиночестве, но раз пришло время, раздумывать нечего.

Свет карманного фонарика скользнул по стенам и остановился на Гусеве.

— Крепко же ты вооружился, — услышал он на смешливый голос Карпа Ивановича. — Ничего не скажешь.

Войдя в баню, старик зажег принесенную с собой свечу. Вслед за ним появился невысокий человек в дубленом полушубке.

— Здравствуйте, — сказал вошедший.

— Здравствуй, здравствуй, — сказал и Карп Иванович, садясь на лавку. — Поднялся вроде бы теперь. Что же намерен делать дальше? В примаки пойдешь или как?

— В какие такие примаки? — не понял Гусев.

— Примаки-то? А военные, которые остались в окружении. Деваться ему некуда. Устраивается у женщин вроде за мужа.

— Что же, можно и это. Пересидеть опасное время под юбкой, а потом считать себя победителем.

— Не хочешь, стало быть. Тогда поговори с этим товарищем, — кивнул старик в сторону незнакомца. — Дальше здесь тебе оставаться нельзя. Пронюхали немцы…

— А вы кто такой? — опросил Гусев незнакомца.

— Степаненко моя фамилия. Много лет ходил в председателях колхоза, а теперь при новых порядках такие должности не положены, — уклончиво ответил тот. — Вы дальше что намерены делать? Каковы ваши планы?

— Я принял присягу…

— Понятно. Я к вам по поручению подпольного райкома партии и штаба отряда.

— Возьмите меня в отряд. Хоть рядовым. Я уже начинаю ходить. Любое задание буду выполнять, — горячо заговорил Гусев.

— В отряд вы пока не пойдете. Подпольный райком считает нужным послать вас на выполнение особого задания, если, конечно, вы согласны. Одним словом, временно придется идти в город на агентурную работу. Служить у немцев…

Капитана бросило в жар.

— Если нужно… придется.

— А партизанский отряд… Трудно там сейчас. Один из полицаев лично знал секретаря райкома Ванина и выследил. Связи с городом почти прерваны. Особенно тяжелое положение с продовольствием. Да и вам пока еще трудно.

Степаненко встал и, открыв дверь, сказал:

— Заходите, Сергей Петрович. Принесите товарищу одежду.

В бане появился человек с автоматом. Он торопливо вытер пальцами запотевшие стекла очков.

Глава четвертая

У каждого солдата-ветерана своя хронология, свой счет времени.

Бой под Копанью, где батарея вела единоборство с танками, был одним из тех случаев, которые входят в неписаную историю подразделения и остаются своеобразными вехами в жизни каждого солдата. Тот, кто уцелел, потом, вспоминая о прошлом, скажет: «Это было еще до Копани… Мы тогда стояли…» А для всего фронта такие события обыкновенно остаются незамеченными. Разве в сводках информбюро промелькнет фраза: «Подбито и сожжено столько-то танков». Наградные листы, заполняемые писарями в штабах, скорее плод фантазии их автора, чем отражение действительности. Да и кто в сорок первом году думал о наградах?

Николай Снопов в бою под Копанью лишился многих бойцов и двух пушек. Пришлось отправить в госпиталь Андрея Куклина. Как ни бодрился он, а при стрельбе впадал в полуобморочное состояние, из ушей сочилась кровь, В батарее теперь остались всего три пушки.

Под утро двадцатого ноября Николая разбудил в землянке пришедший из штаба старший лейтенант и вручил пакет. Полковник приказывал батарее к десяти часам прибыть к домику лесника в районе деревни Аксаково.

То, что приказ принес старший лейтенант, заставило Николая насторожиться.

— Сожгите приказ и проводите меня немного, — сказал старший лейтенант.

Ясно было, что самое главное командир передал на словах, а старший лейтенант не желает говорить об этом в землянке, где отдыхают свободные от дежурства расчеты орудий.

Было хмурое утро. Поблекшая и закоченевшая трава хрустела под ногами.

— Вы понимаете, что означает этот приказ? — спросил лейтенант, когда они отошли от землянки.

— Нас оставляют прикрыть отход полка?

— Правильно. Мы отступаем… и с риском… Если противник догадается об этом, то неизбежно сядет нам на плечи. Наш участок вытянут в сторону немцев. Он пока не дает нам ничего, кроме лишних потерь. Есть данные, что немцы готовятся отрезать… Поэтому вам приказано удержать две дороги до девяти часов утра.

Старший лейтенант как будто ничего особенного не сказал, но Николаю было ясно: командование решило пожертвовать тремя орудиями, чтобы прикрыть отход.

«Похоже, что подошли последние часы… — подумал Николай. — Выходит, конец батарее. А может, отделаемся легким испугом?» — тут же мелькнула оптимистическая мысль. Было страшно, но, привыкнув сдерживать себя, он ничем не выдал свои чувства.

— Пехота уже снимается с места, — продолжал старший лейтенант. — Так что сами понимаете… Полковник надеется на вашу батарею. Он очень высокого мнения о ней…

Николаю, может быть, было бы легче, если бы он не знал, что батарея оставлена одна, если бы сразу начался бой. Бывало ведь, что оказывались в положении и похуже, но выходили. А сейчас он не имел права сдвинуться с места. За это время противник может, если не полезет в лоб, обойти фланги. Тогда уж все…

Распростившись со старшим лейтенантом, Николай, не заходя в землянку, торопливо направился к орудиям, которые стояли в кустарнике между автострадой и Смоленской дорогой. Здесь эти две магистрали сближались на сто — двести метров.

— Товарищ лейтенант, пехота уходит, — доложил ему младший сержант Клинцов, оставленный старшим у орудия.

— Знаю, — коротко ответил Николай и отдал приказ: — Поднять всех отдыхающих. Землянку очистить. Шоферам быть готовым к движению в любую минуту, но машины не заводить. От каждого расчета выслать по два человека дозорных.

В батарее все пришло в движение. В шесть часов утра мимо нее прошли последние пехотинцы.

Николай напряженно прислушивался к тому, что происходит на фронте.

Казалось, пока все тихо. Только одна батарея немцев вела методический огонь. Через каждые три минуты вдали, как удар по пустой бочке, раздавался залп, затем на несколько секунд наступала тишина, потом слышалось шуршание снарядов и взрывы.