— И ты его, привел сюда?

— Привел. Отдал свой индивидуальный пакет. Андрей поглядывал на немца. Того уже накормили чуть ли не с рук.

— Ведь громила же, — сказал Николай, перехватив взгляд Андрея. — Спросил еще, не еврей ли я. Евреев, видите ли, он не терпит…

В первые дни полк несколько раз менял позиции, сдерживая натиск немцев, но под вечер четвертого дня внезапно создалось критическое положение.

С наблюдательного пункта командира полка ничего не было заметно, но-вдруг пронесся слух, что немецкие танки и мотопехота атаковали тылы дивизии. Впервые появилось страшное и пугающее слово «окружение». С быстротой молнии передавалось оно от подразделения к подразделению. Однако полки, прошедшие серьезную школу войны в Монголии и Финляндии, не дрогнули, а только, казалось, сильнее сжались, чтобы нанести ответный удар.

Капитан Гусев говорил о чем-то по телефону с командиром второго батальона майором Кушнаревым. И вдруг, несмотря на присутствие полковника, заорал на Николая:

— Струсил твой командир батареи! Убежал, людей своих бросил на наблюдательном пункте! Забирай радистов и беги к Кушнареву! Бегом!

Николай выбежал из траншеи красный от стыда, хоть и не чувствовал на себе никакой вины.

— Смотри там… Автоматчики просочились к окраине хутора! — крикнул вслед Гусев.

Лейтенант Мирошниченко струсил… А ведь в мирное время держался орлом. На каждого человека ниже его по званию смотрел свысока, без конца говорил о долге, о служении родине, а как вступили в бой — похудел, перестал бриться… И вот…

Телефонные провода, вдоль которых они бежали, вывели на шоссейную дорогу. Николая охватила страшная злоба: десятки проводов были проложены по канаве, как учили в мирное время. Один случайный снаряд — и вся связь будет нарушена. Попробуй найди тут концы и соедини правильно в суматохе боя.

— Ложись! — крикнул он, увидев перебегающих немцев, и камнем упал в канаву.

Пули просвистели над головой.

Радист Садовников бросил одну за другой две гранаты в кусты, куда скрылись немцы, и группа Николая побежала. Другой радист Чичельницкий начал отставать. Ему трудно было бежать с тяжелой радиостанцией, да еще пригнувшись. Николай взял у него винтовку.

В городке, где закрепился второй батальон, Николая окликнули:

— Снопов, сюда!

Это кричал майор Кушнарев, засевший со своим штабом в котловане, вырытом для нового здания.

— Значит, приходится работать за труса лейтенанта? — спросил он, когда Николай оказался рядом с ним. — Вот сволочь!

В котловане готовились к встрече с танками.

— Где думаешь занять наблюдательный? — спросил майор.

— Думаю на костеле, товарищ майор.

— Знаешь, брось-ка это. Слишком заметно. Да и не успеешь, а мы ждем удара с фронта и с тыла. Залезай-ка на этот дом. Я тоже скоро приду туда.

Николай рад был совету, хотя имел право решать самостоятельно. Хорошо работать рядом с таким командиром.

На чердаке, где пахло затхлой пылью и мышами, Николай приказал развернуть радиостанцию, но не успел еще связаться с батареей, как вдали раздался мощный гул.

Противник начал атаку с фронта и тыла.

Одним ударом Николай выставил раму чердачного окна и вылез на крышу. Рискуя сорваться вниз, перебежал за трубу.

Работал Николай быстро, вдохновенно, как капитан Гусев. Снаряды ложились точно. В то же время он хорошо видел, в каком тяжелом состоянии находится полк.

Из-за высотки над балкой взлетели две синие ракеты и, не долетев до земли, сгорели. Немцы вводили в бой новые силы.

Над кустарником перед линией обороны показались двигающиеся темные предметы.

— Танки! По танкам… Прицел… — быстро перенес Николай огонь батареи.

С каждым днем канонада слышалась все отчетливее. Фронт приближался. Через станцию проходили эшелоны с войсками, техникой и боеприпасами, а со стороны фронта возвращались пустые — с пробоинами на обшивках. Иногда останавливались зеленые санитарные поезда с красным крестом. И тогда люди на перроне невольно переходили в разговоре на шепот.

Участились налеты авиации.

Рота Ивана Семеновича безвыходно работала теперь на железнодорожной линии.

Сергей трудился с каким-то ожесточением. Он первым хватался за рельс, который надо было перетащить на другое место, таскал шпалы, забивал костыли. И все время ему казалось, что товарищи недовольны, что они поговаривают о замене его более сильным человеком. Только на земляных работах он видел, что не отстает от других. В казарму возвращался усталый, но старался делать вид, что работа ему привычна.

Однажды в казарме к нему подошел Иван Семенович.

— Надо бы нам, Сергей Петрович, сходить в Климковичи. Давно мы не меняли белье. У вас дома найдется чистая пара?

— Не знаю. Может, и есть. Аня, должно быть, ничего не взяла из моих вещей.

— Барановский разрешил нам отлучиться на три часа.

Сергей обрадовался: вдруг письмо из Островного.

По шоссе за станцией потоками двигались на фронт машины, а навстречу им ехали на телегах, шли пешком эвакуируемые из прифронтовой полосы—женщины и дети. Измученные зноем и дорогой, они со страхом поглядывали на небо.

— А ведь немцы все ближе, — сказал Иван Семенович, когда пересекли шоссе. — Что вы думаете делать, Сергей Петрович, если они сюда доберутся?

— Воевать.

— В армию уйдете или останетесь партизанить?

— Не знаю.

Посматривая на Сергея, Иван Семенович удивлялся огромной перемене в нем. Так вдруг прямо на глазах повзрослел этот совсем молодой человек, сразу переросший свои годы.

— По секрету вам скажу… — возобновил разговор Иван Семенович. — Мы уходим в партизанский отряд.

— Возьмите и меня.

— Это зависит от райкома.

— Я пойду туда.

Климковичи показались Сергею чужими. Прошло совсем немного времени, а в запущенном доме на всем лежал толстый слой пыли, углы комнат и окна затянуло паутиной, цветы засохли.

Кто-то успел уже и похозяйничать. Многие вещи поценнее исчезли. Не стало костюмов и пальто.

Ничего не жаль было Сергею. Только бы узнать, что живы Аня и Коленька.

Почта, очевидно, приходила аккуратно: в сенях на полу лежал целый ворох газет и журналов, заброшенных почтальоном в щель над дверью.

Среди газет Сергей нашел письмо из Островного от Анастасии Максимовны..

Иван Семенович, зашедший за Сергеем, застал его в спальне. Глядя невидящими глазами в пустоту, он держал письмо в бессильно опущенной руке, а другой обнимал детскую кроватку.

— Вы готовы, Сергей Петрович? Нам пора.

— Что? Да! Готов! — поднял Сергей голову. — Нету моих в живых. Из Островного пишут, что там их нет…

Он придвинул кроватку к печке и начал ладонью стирать с нее пыль, потом, застыдившись бессмысленности того, что он делает, спрятал руки за спину.

Около сельсовета их догнала Марина Игнатьевна.

— Сергей Петрович, вы, поди, испугались, что вас ограбили? Это я унесла вещи. Решила прибрать кое-что поценнее. У меня они будут в сохранности.

Полагалось бы поблагодарить за заботу, но трудно, очень трудно было сказать доброе слово этой женщине.

— Спасибо, — кое-как выдавил он из себя. Когда вышли за село, Иван Семенович вздохнул:

— Хранить-то хранит, а туфли на ней были Анны Григорьевны. Не люблю я этих Кравцовых, хотя и учил я их обоих. Когда смотрю на эту пару, мне всегда приходит в голову притча о лекаре, который гордится тем, что сколько есть крестов на кладбище — все они результат его лечения.

В казарме Сергей написал заявление с просьбой зачислить его в партизанский отряд и отнес в райком.

В ту же ночь истребительный батальон подняли по тревоге и, посадив на машины, отправили на ликвидацию немецкого десанта. К приезду батальона большинство диверсантов было уже выловлено колхозниками, но некоторые скрылись в лесу. Пока его прочесывали, прошло больше суток.

На станцию вернулись только к полудню второго дня. Уже на шоссе заметно было, что положение на фронте изменилось к худшему. Орудийные выстрелы раздавались совсем близко. Снаряды рвались на путях около водокачки и на самой станции.