И он правой рукой взял ее за подбородок, намереваясь повернуть ее лицо к себе и поцеловать. Но Салка резко вырвалась, схватила его крепко за сорочку и, держа его на расстоянии вытянутой руки и гневно глядя ему в глаза, ответила:

— В свое время ты наступил на труп моей матери. А теперь ты предлагаешь мне деньги, чтобы иметь возможность раздавить меня.

Близилась полночь.

Она сидела на лавке, опять одна, неопытная девушка, не вооруженная логикой суждения, прикусив зубами палец. Никогда она не чувствовала себя так неуверенно. Ее руки все еще пахли рыбой.

Салка сама не могла толком понять, почему она была так зла на этого молодого человека, который пришел к ней и внес в ее скудную жизнь, пропитанную запахом рыбы, неведомый аромат заграницы и звон монет в кармане.

Первый раз в своей жизни она отвергла деньги. Быть может, позже она будет сожалеть об этом, как сожалеют о несовершённых грехах. Никто не станет отрицать, что Аунгантир Богесен красивый мужчина, влиятельный, богатый. И хотя, возможно, он не столько умен, сколько энергичен, тем не менее он многое знает, ведь он разъезжает по свету. А что стоят ее губы, губы простой рыбачки? Вот и сейчас на ужин она ела свою обычную еду — рыбу. А может быть, она защищала в себе женщину, Сигурлину Йоунсдоттир? Или спасалась от нее? Быть может, вся ее жизнь была борьбой за память о матери и одновременно бегством от нее? Иначе почему бы ей не вести себя свободно с этим молодым, красивым, богатым человеком, даже если когда-то он пнул мертвое тело ее матери? Или уж такая у нее судьба — никогда не чувствовать себя свободной с теми, кто когда-то толкнул ее? Что представляет собой женщина, рожденная женщиной? Неужели ей никогда не суждено быть свободной?

«Тик-так, тик-так», — выстукивал будильник, и минуты одна за другой исчезали в вечности. На небосводе уже смутно вырисовывалось обещание нового дня после ночи, которой вовсе и не было. Но когда девушка разделась и легла в постель, соленый, заваленный водорослями берег, усеянный множеством птиц, овладел ее сознанием сильнее всякой политики. Казалось, все птичьи нравы и повадки проникли в ее плоть и кровь. Она очень дорожила деньгами, но ни капельки не боялась ни Кристофера Турфдаля, ни Арнальдура Бьернссона. Такой она была и в детстве: она сама по себе, и никто не может запугать ее — ни черт, ни дьявол.

В шесть часов ей нужно было вставать. Как она ни ворочалась с боку на бок, все напрасно — уснуть не удавалось. Вся в поту, она сбросила с себя одеяло и тяжело вздохнула. Взошло солнце, ослепительное и вечно юное, как говорится в стихах. Девушка вскочила с постели, чтобы увидеть его золото, рассыпанное на косогорах.

И вдруг она увидела мужчину. Он сидел на камне неподалеку от ее двора и смотрел на спокойный фьорд, в блестящей поверхности которого торжественно отражались горы с их острыми вершинами. Человек на берегу! На нем была фуражка, серый костюм. Он сидел спиной к Марарбуду. Морские ласточки парили над его головой в золотистом утреннем свете. Но он, казалось, не обращал на них внимания. Девушка застыла у окна и глядела на него, как зачарованная, долго-долго, позабыв о сиянии утреннего солнца. Она так забылась, что даже не отошла от окна, когда мужчина поднялся. Он обернулся, посмотрел в сторону дома, увидел полуодетую девушку, стоящую у окна в неурочный час. Такие моменты часто воспеваются в мировой поэзии. Люди во всех странах читают ее, и, подобно прохладному ветерку, она освежает тело, когда оно разгорячено, и согревает его своим теплым дыханием, если оно холодно.

Наконец Салка Валка отошла от окна и закрыла наружную дверь на второй запор. Потом она шмыгнула в кровать и укрылась с головой. Обязательно нужно купить большую занавеску на окно, решила она. Время шло.

Комнату залило солнечным светом. Салка встала, прокралась к окну, сгибаясь почти пополам, чтобы не быть замеченной. Она осторожно выглянула из-за оконной рамы. Человек исчез. Она села у окна и стала ждать. Но человек не появился.

Было шесть часов.

Глава 7

Школьные скамейки заполнил народ. Обитатели маленького приморского захолустья всегда охотно собираются на различные сборища и сходки, если не нужно платить за вход. Многих, правда, не хватало, особенно молодых мужчин — одни из них ушли на строительство дороги, другие протягивали где-то телефонную линию или были заняты чем-то еще, а иные подались и в более отдаленные места, где летом можно найти работу. В летнее время в поселке оставались только старики. Они сидели по домам, жевали табак, если таковой имелся. Ну конечно, остался кое-кто и из молодых парней в ожидании хода сельди. Большинство присутствующих уже успели отведать денатурату, как принято на больших сборищах в рыбачьих поселках. Считается, что собрание без выпивки — не собрание. Сюда пришли и женщины, немолодые, утомленные, с обветренными лицами, с огрубевшими, потрескавшимися от постоянного полоскания в бочках с соленой водой руками. У них был собственный счет у Йохана Богесена, поэтому они проявили понятный интерес к вопросу о заработной плате. Большинство молодых женщин специально принарядились в надежде потанцевать после собрания — что же за собрание без танцев! Здесь было немало подростков — мальчишек и девчонок, — которым не терпелось стать «красными». Бейнтейн из Крука был в центре внимания. Темнолицый, с седыми взъерошенными волосами, с резкими складками на щеках, он был недюжинной натурой, хотя частенько в минуту раздражения у него появлялся горячечный блеск в глазах; из лавки Богесена пришел слушок, будто он сумасшедший. Мужчины, по исландскому обычаю, громко откашливались в сторону, словно изо всех сил старались наплевать в лицо соседям. Говорили, однако, мало и робко — жителям прибрежных селений свойственна угрюмая застенчивость. Время от времени почесывались. Несколько мальчишек играли в прятки и шмыгали между ногами горожан.

Им строго приказали прекратить дурацкую возню. С дороги послышался стук копыт. Выглянувшим из окна удалось увидеть спину Аунгантира Богесена. Он скакал в долину в тиши прекрасного вечера. На поводу у него была вторая лошадь — говорят, езда на лошадях полезна для здоровья. Мужчина из союза рыбаков уступил свое место Салке Валке.

Наконец Бейнтейн из Крука решил, что пора приветствовать всех собравшихся, и сделал он это, как заправский политический деятель. Бейнтейн был не из тех людей, которые любят долго распространяться. Он прямо перешел к делу.

— Вот мы собрались сегодня вечером, — начал он. — А для чего? Я скажу вам для чего. Мы собрались, чтобы бороться с капитализмом. Сегодня вечером мы должны отрубить капитализму голову. Это капитализм сосет кровь рабочего класса. Мы не все разбираемся, что происходит у нас в поселке, но я многим в отдельности лично объяснял. Я считаю, будет лучше всего, если я всем публично расскажу сейчас об одном случае, приключившемся со мной: в прошлом году известный ученый с Юга прислал мне книгу, и, представьте, капитализм украл ее — я думаю, это понятно тем, кто в курсе дела. Капитализм делает все возможное, чтобы сделать нас, рабочих, в тысячу раз глупее, чем мы есть на самом деле. Как всем известно, в прошлом году я получил протез. Я говорю получил, потому что мне его преподнесли в подарок взамен ноги, которую я потерял, запутавшись в стальном тросе, когда разгружал судно для Богесена. Фирма приказала доктору отнять мне ногу, другой же доктор, тот, который прошлой осенью обследовал детей в поселке, сказал, что вовсе не было необходимости отрезать мне ногу. Что же, вы думаете, Йохан Богесен заявил мне, когда я ему рассказал об этом? Он сказал, что большевизм пробрался теперь даже в медицину. Но когда я пригрозил ему, что пожалуюсь судье, он испугался, дьявол, и уговорил меня принять так называемую искусственную ногу вместо моей собственной, принесенной на алтарь капитализма. И что же получилось? В один прекрасный день заявляется ко мне пастор собственной персоной и предлагает сочинить благодарственный адрес. «Убирайся к дьяволу», — отвечаю я ему…