Габриэль попробовала опровергнуть его подозрение, смело взглянув на него, но обнаружила, что не в состоянии это сделать. Реми подошел ближе. Взяв ее за подбородок, он вынудил ее посмотреть ему в глаза.

– Габриэль, когда мужчина ведет себя с женщиной как скотина, это позор для него, а не для женщины.

Габриэль недоверчиво посмотрела на него. Насилие всегда означало падение женщины, позор для женщины. Ее достоинство было разрушено, честь отнята. Однако Реми продолжал смотреть на нее с такой нежностью, таким пониманием, такой… такой любовью, что для Габриэль это становилось уже невыносимо. Она отпрянула от него.

– Если бы вы только знали, – выдавила она. – Вы никогда не видели во мне меня настоящую. Вы пытаетесь сделать из меня поруганного, обманутого ангела. Но в тот день в сарае все произошло по моей вине. – У нее с такой болью перехватило горло, что прошло некоторое время, прежде чем она смогла продолжить. – Дантон вскружил мне голову. Когда он вел меня в тот сарай, я даже не пыталась сопротивляться. Меня никогда прежде не целовал мужчина, и я стремилась познать, каково это. Когда Дантон обнял меня, все было захватывающе… сначала. Я никогда не испытывала такого странного горячего прилива крови. Я даже не возражала, пока он… не захотел большего.

Габриэль опустила голову, щеки ее горели.

– Я пробовала высвободиться из его объятий, но он стал таким грубым, таким агрессивным. Мне было страшно, я просила его остановиться, но было слишком поздно. Дантон не мог противиться соблазну. Он… он… сделал мне больно. – Габриэль замолкла, тяжело дыша. – Я была достаточно глупа, думала, он любил меня, хочет на мне жениться. Но после того, что он сделал со мной, он сказал, что я гожусь только в блудницы.

– Сукин сын, – взревел Реми. – Ну почему ты не позволила мне убить его?

Габриэль покачала головой.

– Как бы сильно я не возненавидела Дантона за то, что он сделал, еще сильнее я возненавидела себя, когда поняла, насколько он прав.

– Боже мой, Габриэль, – простонал Реми. Не дав ей опомниться, он схватил ее в охапку, прижал к себе и уткнулся подбородком в ее макушку. – Ну, конечно же, тебя привел в восторг твой первый поцелуй. Ведь ты была пылкой юной девушкой! Но ты же была именно девушкой. Порядочный мужчина обязан был отступить первым. Вместо того чтобы оценить твою наивность, Дантон воспользовался этим, чтобы удовлетворить собственную эгоистичную похоть.

– Может, и так, – проговорила она печально. – Но я сама выбрала свой путь, когда пошла по дороге, на которую он меня вывел. Это я сама решила стать тем, что он разглядел во мне.

– Потому что он лишил тебя чувства собственного достоинства.

– Он объяснил мне, что не сумел совладать с собою. Что я околдовала его.

Проклятия, которые изверг из себя Реми, точно определили его отношение к услышанному.

– Любимая моя, ты околдовала меня на все эти годы. Помнишь, в тот день, когда ты пришла ко мне на квартиру, разве я не сгорал от желания? Но, когда ты попросила меня остановиться, я же сумел это сделать.

– Но ты не такой, как все. Я в жизни никогда не встречала никого, кто был бы таким благородным, таким уважительным, таким нежным.

– О да. – Горечь усмешки Реми удивила Габриэль. Она обеспокоенно отодвинулась и увидела, как в его глазах отразилась жестокая насмешка над самим собой. – Вы, сударыня, утверждаете, что я никогда не видел вас настоящей. Я мог бы сказать то же самое вам. Вы создали из меня совершенно нереальный образ. Великий герой! Бич Божий! – Реми произнес свое прозвище с глубокой гадливостью. – А что вы думали обо мне сегодня, когда я готовился прикончить Дантона?

– Я, я… – Габриэль запнулась от воспоминания о жутко напугавшем ее взгляде Реми. – Вы стремились защитить мою честь. Вас переполнял гнев…

– Слабо сказано. Тьма сгущается вокруг меня и, подобно яду, проникает в мою кровь. Так уже бывало и раньше. Когда я оглядываю поле битвы, смотрю на море храбрых лиц (а многие из тех парней не знают, что такое первый пушок на подбородке), мысль о кровавой бойне, о ценности жизни пронзает меня. Но стоит начаться схватке – и я такой же зверь, как и все, кто рядом со мной. Жаждущие крови, полные желания уничтожить врага. И я хорош в своем кровавом деле, Габриэль. Даже слишком хорош. Почему, вы думаете, я страдаю от ночных кошмаров?

– Из-за… Варфоломеевской ночи. Вы потеряли тогда всех своих друзей.

– Те образы достаточно часто посещают меня, призраки тех, кого я не сумел спасти. Но есть и другие образы, призраки тех, кого я вырезал, чьи жизни прервал своим клинком. – Реми резко отошел от нее и оперся руками на умывальник. – Вы поведали мне вашу самую мерзкую тайну. Теперь я расскажу вам свою. Вы как-то спросили меня, кто тот человек из моих кошмаров, демон, чье лицо скрыто за забралом. Если повезет, я пробуждаюсь прежде, чем должен его увидеть. Но в те ночи, когда я не настолько удачлив, я дергаю забрало, и этот отвратительный демон оказывается… мной. Это свое собственное зверство вижу я, мои руки и меч пропитаны кровью. На моей душе полно пятен, Габриэль.

Реми затих. Девушка поняла, что признание далось Реми так же трудно, как и ей. Она рвалась обнять его и успокоить, но прошлое удерживало ее, старые страхи, которые преследовали ее столько времени. Молодая женщина слишком боялась сдаться на волю любви и желания, открыть дорогу боли, разочарованию и горю. Было гораздо легче ничего не чувствовать, довериться пророчеству давно умершего астролога.

Она знала, что Николя с тревогой наблюдает за ней, словно пытается прочитать ее мысли. Когда Габриэль повернулась к нему, он через силу улыбнулся ей.

– Возможно, в конечном счете, вы и правы и наш случай безнадежен. Возможно, наши демоны слишком сильны, чтобы мы их смогли одолеть.

Взяв в руки полотенце, она опустила его в воду, затем отжала. Ее пальцы дрожали, когда она повернулась к Реми и начала обтирать его влажным полотенцем, начиная с плеч, потом переходя вниз на широкую грудь. Реми вздрогнул от ее прикосновения, его дыхание участилось. Но он сдерживал себя, словно она была каким-то диким зверьком и даже самого незаметного его движения оказалось бы достаточно, чтобы спугнуть ее.

Это вполне могло случиться. В ней теперь не осталось ничего от дерзкой куртизанки. Она чувствовала себя свежей и неискушенной, как невеста накануне своей первой ночи. Отодвинув в сторону медальон, она провела полотенцем по полоске золотых волос, каждый раз, доходя до шрамов, смягчала свои движения, словно нежное прикосновение могло причинить ему боль. Она сдержалась у самого страшного из его шрамов, зубчатой борозде, уходящей наверх, к плечу, протерла полотенцем, затем наклонилась и прильнула губами к его нижнему телу.

– Пожалуйста, не делайте этого, Габриэль. Мои раны слишком безобразны, – процедил Реми сквозь стиснутые зубы и, взяв ее за плечи, осторожно отодвинул от себя.

– Мои шрамы ничуть не лучше, только не так заметны, – протянула она. – Ты же не отгораживаешься от меня.

– Я люблю тебя. Неужели я…

Габриэль заставила его замолчать своим поцелуем.

– Тогда ты должен позволить и мне любить тебя. Всего тебя.

Она продолжала неторопливо целовать его шрамы, один за другим, крепко прижимаясь к ним губами, будто старалась вырвать из них все мучительные воспоминания Николя, взяв их на себя. Как ей было жаль, что она действительно не может этого сделать. Ее глаза, заволокло слезами, соль ее слез смешивалась с соленым потом Реми. С каждым ее поцелуем его грудь вздымалась и опадала все быстрее. Он гладил ее волосы, наклонившись, целовал в макушку. Он вытаскивал шпильки из ее прически, пока волосы не рассыпались по ее плечам. Его пальцы начали расстегивать ее платье, но его руки дрожали ничуть не меньше, чем ее.

Ему все-таки удалось справиться с бесконечными застежками. Он взял полотенце из ее рук и намочил его и чаше умывальника. Он обтирал ее, начав с лица, стирая слезы, затем провел полотенцем по нежной шее, заставив Габриэль вздрогнуть. Далее, спустившись вниз, у ложбинки ее груди, Реми стал неспешно обтирать каждую грудь в отдельности.