Я так и не зашел к Крис-2, а поехал прямо домой. И вовремя. Оказалось, звонила Патриция. Она не приедет. Более того, в ближайшие три-четыре месяца она вообще никуда не поедет.

– Почему? – изумился я, чувствуя огромное непонятное облегчение, будто впереди был выход из лабиринта.

– Мама сломала ногу, – мрачно сказала Энни. – На ровном месте. Из машины вылезала. Это только она могла.

Энни ходила предо мной взад-вперед, суровая, кутаясь в темный платок.

– Тогда я возвращаюсь, – решительно сказал я. – Ей нужно помочь.

– Давай, – сказала Энни, странно посмотрев на меня, будто знала еще что-то. Кстати, пока единственный человек, которому я, похоже, не был в тягость. Не раз слышал от нее: «Хочешь – живи здесь». Она не участвовала в моей жизни, но все же я время от времени ловил на себе ее сторонний вопрошающий взгляд – дескать, справляюсь ли.

Энни, Энни, прости меня. Ты думаешь, я не понимаю, что я сукин сын, кот без сапог, свинья без ермолки? Все я понимаю. Но меня заклинило, Энни, чувства мои заклинило, и я, как отмороженный, бегу-бегу-бегу...

С ее разрешения – дорого все-таки – я позвонил Патриции.

– Конечно, приезжай, Петер, – каким-то беззащитным голосом сказала Патриция. – Только есть одна проблема – у меня негде жить. Я больше не снимаю студию.

Я понял, почему она сломала ногу. Как же и ей не хотелось ехать со мной в Орегон. Знала, что я ей ничего не принесу в неводе, кроме выцветших кальсон какого-нибудь там папаши Тхе, приплывших из Китая.

– И как теперь? – сказал я упавшим голосом.

– Ничего, ты можешь пока пожить у Стефани. Она не возражает...

– Стефани? – переспросил я. – Я ее знаю?

– Помнишь, англичанка. Она еще хотела с тобой познакомиться. Запиши телефон. Она говорила, что может тебя встретить.

Энни отыскала в зеленых страницах Сан-Франциско уже известную мне автобусную компанию «Грейхаунд», заказала билет, и я, набрав в легкие воздуху, позвонил в Лос-Анджелос неизвестной мне благодетельнице.

У Стефани был приветливый голос и – Боже! – такой понятный, как в учебнике, английский, что у меня слезы навернулись на глаза. После этого жвачно-квакающего американского диалекта, лишь по недоразумению называемого английским языком, я слышал речь чистую и прозрачную, как родник. Я вдруг ощутил себя европейцем, носителем одной, общей, великой культуры – Шекспир-Рембрандт-Достоевский. Господи, ты опять протянул мне свою щедрую длань. Прости, что я пока не молюсь.

И вот рано поутру я ехал в обратном направлении и теперь, на свету, мог хорошенько разглядеть окрестности – впрочем, вид был один и тот же: слева вдали горы, пустынная земля, изредка изумрудная полоска чего-то недавно высаженного, да сами фермерские ранчо – дом, добротный сарай, пара автомобилей, трактор и еще какая-нибудь пристройка для сельхозпереработки. Была бы осень – нанялся бы сезонным рабочим, все лучше, чем фиалки на перекрестке.

Где-то справа, в непосещенном заповеднике остались позади знаменитые секвойи – стометровые старушки, пережившие свое детство еще до рождения Христа. Где-то на Биг-Суре истаял вдали домишко патриарха американского эрочтива Генри Миллера. Теперь там селятся благодарные сексуальные меньшинства, явно по недоразумению принявшие его за своего.

Прощай Сан-Франциско. Прости меня, Крис-2, мне бы не понравились твои усталые, в креме, пальцы. Будь ты богатой, я бы восхищался ими, каждому я дал бы имя и поутру лобызал бы их вместе и поврозь...

Размышляя о будущем, я понял одно – надо отбросить идею запудрить кому-нибудь мозги через чресла. Мозги отдельно – чресла отдельно. Американские чресла работают автономно. Вспомним того же старикана Миллера. К тому же, он путался в основном с потаскушками, что, так сказать, организационно, с точки зрения мужской предприимчивости не стоило никакого труда.

Ясно, разъезжай я на «линкольне», спали бы со мной взахлеб. А так лишь впроброс, впромельк – из чистого любопытства. Опять же недорого. За рыбку со свечкой.

Надо попробовать просто пожить – с той же Стефани. Англия – не Америка, великолепная, скажу вам, дамы и господа, страна. Дубы, замки, Биг Бен опять же. Скучновато, конечно, но надежно. ПОТОМУ ЧТО КОРНИ. А тут ничего такого нет. Все как перекати-поле – сел, сунул свой домишко в трейлер и поехал, укусив гамбургер, обсыпанный кунжутом.

Это еще мне Крис говорила в открытом ресторане на берегу океана. Американцы не любят проблем и решают их просто – меняют партнеров, переезжают в другое место. Никто никому в душу не лезет. Да и есть ли она у них?

Душевная приязнь – туфта.

ПОТОМУ И НЕ ПРИВЯЗЫВАЮТСЯ.

В шесть вечера Стефани встречала меня на условленной остановке. Договорились, что она меня сама узнает – узнала. Я бы нет – всегда ведь ждешь большего, так мы устроены. Но в общем она была ничего – почти с меня ростом, породистый нос, доставшийся англичанам явно от римлян, руки красивые, губы бантиком. Умный взгляд больших карих глаз. Приветлива. Была в каком-то коротеньком манто – не меховом, а из шерстяных ниток. Бедна, но с претензиями. Сели в ее машину – огромную, исправную, хотя одной ногой – уже на автомобильной свалке. Внутри пахло перегретым мотором.

От самой же Стефани пахло хорошо.

Но главным было не это. Главное – в Эл-Эе было тепло. Градусов двадцать по Цельсию. Зимнее лето. Тихо струились листья в закатном свете. Легкий нежный ветерок. И я сразу перестал кашлять.

В Пасадену не хотелось, и мы до нее не доехали. Остановились раньше, на Игл-Рок, поднялись по лесенке мимо дома с садиком и оказались перед крыльцом другого – добавочная дверь с сеткой от насекомых, ключ под половиком, прямо как где-нибудь в Крыму. Внутри чисто, почти красиво, цветы в вазе, и – Господи! – тепло. Прискакал какой-то кошачий. Маленький и всего один.

Раздевайтесь, отдыхайте.

До трусов? – чуть не брякнул я, охмелев от уюта.

Но в любом случае сначала надо было поесть. Да и литровая бутылка уже приветливо стукнула передо мной донышком о низкий столик. Калифорнийский рислинг. Примерно, пять долларов.

Умею ли я готовить?

Не очень. Хотя и веду холостяцкую жизнь.

Так, я холостяк... Сообщение было воспринято явно положительно.

Да, в Питере она была, правда, всего неделю в восемьдесят восьмом году. На книжной ярмарке – служила тогда в одном издательстве. Да, город красивый, но ужаснули пустые прилавки магазинов и очереди.

Очереди? Даже я успел забыть, что это такое.

Я сидел, потягивая вино, а Стефани готовила за открытой на кухню дверью обедец. Я смотрел, как она движется, как ходят под мягким свитером ее солидные груди, и с каждой минутой она нравилась мне все больше. Крупная женщина. И хотя я всегда предпочитал маленьких, с крупными все получалось легче. Вино меня быстро разобрало, и я подтянулся к кухне.

Так все-таки что я умею?

– Чистить овощи и резать их на мелкие кусочки, – сказал я.

– Это много, – сказала Стефани и поручила мне овощи.

Я старательно помыл и нарезал, как было велено. Разве что мельче, чем требовалось. Ну, это от радости. У половины из овощей я не знал названий.

– Может, вы хотите мяса? – спросила Стефани, – я его почти не ем.

– Мясо на ночь вредно, – покривил я душой.

Стефани бросила мои овощи в кастрюльку на плите и сняла передник.

– Теперь подождем... Почему-то хочется выпить. Обычно мне не хочется.

– Это потому что у вас нет собутыльника, – пошел я в разведку.

– Есть. Дотти, мы снимаем с ней это жилье. Она каждый день прикладывается.

– А где она?

– Скоро придет.

– А... – сказал я.

– Да вы пейте, – сказала Стефани, сама налила себе и по новой наполнила мой высокий бокал.

Мы чокнулись и я сделал большой глоток.

Стефани поморщилась и потерла пальцами лоб :

– Целый день голова болит.

– Могу снять боль, – сказал я.

– Ты умеешь?