Мы отправились в самое роскошное место – в Палац Цезаря. Это был действительно дворец с арками, порталами и колоннами коринфского ордера. Не надо было ехать в Рим, чтобы сквозь жалкие остатки Римского форума пытаться восстановить мощь и величие той эпохи. Вот он – роскошный новодел, воскрешенное царство, мраморный сон! Все дороги вели сюда. И какие дороги! Ленты эстакад сами тебя везли, как на колеснице, подняв высоко над землей. Ты еще ничего не выиграл, а уже чувствовал себя царем, триумфатором.

В огромном холле дворца шла игра, вернее, тысячи разных игр. Гологрудые, лишь с позолоченными звездочками на сосках красотки разносили напитки. Мы с Бесси договорились попробовать в одиночку. Она все уверяла, что вообще-то не играет.

Я не решился на рулетку и за полчаса продул на автоматах пятнадцать из двадцати выданных мне долларов, как где-нибудь на станции метро «Гостиный двор».

– Я знаю автомат, который выигрывает, – подошла ко мне какая-то бесцветная женщина, все поняв по моему лицу. – Только что там один парень выиграл пятьдесят баксов. Нормально, да?

Она все спустила и, еще не остыв, желала участвовать хотя бы в чужой победе. К тому моменту у меня оставалось четыре доллара. Я пересел, куда она указала, прикидывая, буду ли ей должен в случае выигрыша. На четыре я выиграл семь, а на семь десять. Меня прошиб пот. К нам подошла Бесси. Я уверенно опустил все десять. Хотел побыть молодцом. И оставил их в стальной копилке.

– Fuck! – сквозь зубы сказала женщина и пошла между рядов дальше.

– Больше не дам, – сказала Бесси. – Ты меня разоряешь. Приходится дыры залатывать. – И показала две новеньких сотенных, зажатых в левой руке. – Видал?

– Неужели выиграла?

– Угу, – оттопырила она губу.

– Как?

– Очень просто. Сначала ставишь на чет, а потом на нечет, – и она небрежным жестом уронила банкноты в жерло сумочки.

Мы отправились дальше. Внезапно раздались театрально-воинственные крики, толпа расступилась и по красной дорожке в окруженнии вооруженных римских воинов проследовал к подиуму Гай Юлий Цезарь со своей женой, возможно – Помпеей. Оба были в белых тогах с золотой оторочкой. Цезарь раскрыл свиток и огласил указ. В том смысле, что благословляет нас на игру – сегодня, дескать, ты, а завтра я. Так что, ловите миг удачи, господа. Чтобы проигравшие подняли голову, а победившие не забывали, что в двери радости надо входить осторожно. Помпея молчала и была хороша собой.

Бесси вдруг притормозила и сказала:

– Подожди, я сейчас...

Я решил, что ей понадобился туалет, махнул, что буду возле входа, и пошел дальше.

Я стоял в углу холла, скрестив руки и криво улыбаясь, и смотрел на толпу. В одном углу моей улыбки была горечь от собственного проигрыша, в другом – мстительное торжество. Как никак моя подруга не дала меня в обиду.

Наконец Бесси вернулась.

– Выиграла, – сказала она и тихо рассмеялась. – Еще двести. На тебя ставила, на твой возраст.

В руке у нее было два жетона.

Мы встали в очередь – худенькую очередь счастливцев и получили положенное. Я почему-то подумал, что она подарит мне этот выигрыш. Что называется, погорячился.

Еще побродили по казино, поднимаясь куда-то на эскалаторах, где в залах, поменьше и поинтимнее, шла игра по-крупному, – нам улыбались и предлагали делать ставки.

Почему-то из казино Цезарь Палац не оказалось выхода. То есть хоть в малой степени адекватного входу. Во всяком случае, мы его не нашли и, чертыхаясь, долго выбирались через неприютные коридоры к автостоянке. Высоко над нами на трех конвейерах поступала в пышущую печь дворца людская порода, а отработанный шлак сам потихоньку высыпался сквозь прорези колосников.

На одной из улиц перед толпой зевак фукал дымом искусственный вулкан, падал с искусственный скалы искусственный водопад, ревел искусственный лев. Постояли минуту, не вылезая из машины, и поехали.

Куда вы? – дергались, как на костре, огненные рекламы. Что ли с ума сошли? Все только-только начинается, мулен-ружи и кафе-шантаны, цирки и кабаре, стриптизы и про-о-чие шоу на всю ночь плюс почти бесплатный столик на двоих. Но Бесси торопилась – на утро у нее была назначена встреча с одним очень богатым клиентом, а еще три часа пилить по пустыне.

Утром она уезжала на работу и мы втроем – я, Сюзи и Спайк – провожали ее, помахивая хвостами. В шесть она возвращалась и мы радостно бросались ей навстречу, отталкивая друг друга, чтобы оказаться первым, кого она ласково потреплет, а потом нетерпеливо ерзали, сидя вокруг, пока она доставала каждому из пакета его любимое лакомство. Сюзи балдела от гусиного паштета, я – от креветок, а Спайк и так был обалделый. Пару раз приезжал на своем ценимом здесь «вольво» сын Бесси Дик – славный целеустремленный юноша. Он учился в киношколе Голливуда то ли на режиссера, то ли на продюсера и отнесся ко мне на удивление лояльно. Он любил свою мать и хотел видеть ее счастливой. Он был хорош собой, черняв и совсем не похож на Бесси. Это были два глубоко привязанных друг к другу человека, которым многое пришлось пережить, и что-то во мне перещелкнуло на непростительно серьезный лад. Я почувствовал, что становлюсь ответственным и сентиментальным – верный признак грядущих глупостей.

Между тем, мое знание окрестностей Эл-Эя значительно расширилось. Помимо Беверли Хиллз, где какая-то подозрительная парочка из обшарапного автофургона предлагала нам пиратский путеводитель по домашним адресам суперзвезд, мы побывали в Голливуде, проехались по его пестрым улочкам, а потом завернули на территорию киностудии «Парамаунт», где подвизался мой будущий пасынок Дик. Пятиэтажной бетонной стеной голубело нарисованное небо, надежный задник на все случаи жизни, за витринами тут и там торчали фаллосы золотых Оскаров, как бы братьев Бэтмена, а на обратном пути возле музея восковых фигур меня больше всего поразил неподвижный господин в смокинге, котелке и полосатых панталонах. Брови манекена вдруг задергались, усы зашевелились, и, свирепо вращая глазами, он деревянной походкой двинулся на шарахнувшихся зевак. Но тут же манекен расслабился, стал человеком, улыбнулся всем извиняющейся улыбкой и повернул обратно. И когда он возвращался на свое служебное место, опустив плечи и нарумяненное под воск лицо, я услышал горестный вздох унижения, под которым мог бы подписаться и сам.

А мог и не подписываться, поскольку правая рука Бесси на моих причиндалах отнюдь не вызывала у меня протеста, скорее – наоборот. Я стремительно привыкал к ней.

– Лиза-подлиза.

– Что такое подлиза?

– Подвид. Разновидность Лизы.

– Ты всегда такой шутник?

– Нет, только с тобой.

– Ты такой... особенный! – рука Бесси восхищенно ущипнула мою ляжку и вернулась на согретый пригорок. На руль рука поднималась лишь на поворотах, поскольку коробка передач была автоматической. – Хочешь, мы пообедаем в испанском ресторане?

Испания с сильным мексиканским акцентом встретила нас знаменитой гитарой Пако де Лусии.

У потолка висели окороки под названием «хамон».

– Как летучие мыши, – сказал я.

– Как мумии, – сказала Бесси. – Тутан-хамоны.

В тот вечер мы, переодевшись, устроили оргию. Я был Кортесом, пленяющим золотоволосую наложницу Монтесумы. Пленять пришлось по всему дому, спотыкаясь о фарфоровый зверинец, и настиг я ее лишь в маленьком тесном чулане... С потревоженной полки падали на нас, как снежинки, ватные тампоны. Видимо, наступал ледниковый период. Бесси рычала, как динозавр, и норовила откусить мне палец. Она обожала натиск и грубую мужскую силу.