Мешко посмотрел на нее и вдруг, будучи не в состоянии больше сдерживаться, обратился к старому Болеславу:
— Милостивейший князь, если я на самом деле поклонюсь вам в ноги, умоляя вас отдать мне вашу дочь, что вы мне на это ответили бы?…
Старик нагнулся к нему.
— Возьмите ее себе… и пусть Бог благословит вас… Только вы должны принять крещение.
— Когда сумею… Верьте и не сомневайтесь, что сделаюсь христианином, — ответил Мешко.
— Все же переговорите с дочерью моей сами, — прибавил князь.
Как только начали вставать от столов, Полянский князь, не сдерживая себя больше, подошел прямо к Дубравке.
Все, кто были в горнице, видели, как Мешко взял слегка за руку Дубравку и подвел ее к окну; глаза всех с любопытством устремились на молодую пару. Дубровка шла смело, без девичьей жеманности, которая, по ее понятию, совсем не подобала княгине.
— Прекрасная княгиня, — обратился к ней Мешко, — мы, язычники, верим в судьбу и предзнаменование. Я знаю, что со вчерашнего утра моя судьба послала мне вас и назначила вам быть моей супругой… Кланялся вашему отцу и спрашивал, примет ли меня за сына… отослал к вашей милости. Что же мне сказать вам… Хотите за меня замуж?…
Дубравка посмотрела в глаза князю и улыбнулась.
— Да если бы и не захотела, то должна вас принять, раз вы мне надели на палец перстень, а у нас это обозначает венчание… Что же мне, несчастной, делать с вами? Я опозорила бы себя, не дав вам за кольцо моего веночка?… Только… ради Бога, подождите и пока не благодарите меня, — с испугом проговорила Дубравка, видя, что Мешко собирается обнимать ее в присутствии всего двора. — Подождите и слушайте. Говорила ли я вам вчера, что служба у меня тяжелая. Думаете разве, что я поеду туда, где столько других женщин, что седьмой или десятой по очереди я сяду с ними за стол? Я ведь дочь Болеслава и христианка, а у нас обычай велит мужу иметь одну жену и жене одного мужа…
— Никого, кроме вас, милостивейшая княгиня, и слуг ваших, не будет в замке.
— Раньше крещение… после свадьба… — прибавила Дубравка. Мешко нахмурился.
— Возьмите меня язычником, — сказал он, — и обратите в вашу веру. Не отрекаюсь от христианства и даю обет креститься, но раньше должен подготовить свиту и старшин, а затем и народ прибрать в руки, чтобы ни вам, ни мне не поплатиться за это жизнью… Если мне верите, идите со мною…
Князь посмотрел ей в глаза, в которых промелькнула грусть, но, положив свою руку на руку князя, Дубравка ответила:
— Верю вам… и последую за вами…
Услыхав такой ответ, пылкий Мешко обнял ее и поцеловал в лоб.
При виде такой небывалой дерзости все присутствующие рассмеялись и начали аплодировать, а сконфуженная Дубравка, вырвавшаяся из объятий князя, выбежала из комнаты.
Мешко подошел к старому князю и с благоговением поцеловал его в плечо, расцеловался и с братом своей невесты. Всем стало весело, и даже грустный князь Болеслав, забывая прошлое, оживился, и глаза у него загорелись. Тотчас же стало известным во всем замке, что княжну Дубравку обещали Полянскому князю Мешку. Песни, угощения, радостные крики эхом расходились по всему Градчину, а вскоре эта весть дошла и до города.
Посреди веселья никто не обратил внимания и не заметил впечатления, произведенного обручением Мешка с христианкой на его приближенных. Сгруппировавшись, стояли они в углу грустные, растерявшиеся, как бы пристыженные и даже перепуганные. Один Стогнев, самый ловкий между ними, лучше сумел скрыть свои чувства, но кровь старого язычника в нем кипела, и, чтобы немного прийти в себя, он вышел из горницы. За ним незаметно выскользнул и Воислав, княжеский конюший, единомышленник и друг Стогнева. Оба они, незамеченные никем, отправились во двор замка и, ничего не говоря, пожали друг другу руки.
— Я этого ожидал, — с горечью сказал Стогнев, уводя Воислава в отдаленный угол. — Я ехал сюда, зная, что нас здесь ждет… но… я тоже знаю, что ждет его, князя, — прибавил он, сжимая кулаки и сверкая глазами. — Когда все эти Доброславы и Власты стали болтаться по замку, я чувствовал, что вместе с ними несчастье проникло к нам… немецкая неволя… немецкий Бог их…
Стогнев расхохотался.
— Не дождаться им этого! — сказал он. — А теперь давай вернемся… пусть не подозревают… уговоримся в дороге, что нам делать… — Воислав и Стогнев метались по двору, и гневные мысли не отступали от них. Вдруг какое-то немое соглашение произошло между ними, и они вторично подали друг другу руки. Стогнев, стараясь принять любезное выражение лица, вместе со своим приятелем вернулся в горницу, где Мешко уже искал их глазами.
Как только он заметил их, подозвал к себе Стогнева и шепнул ему, что наступил момент поднести привезенные подарки. Было приготовлено их много и для князя Болеслава и для Дубравки. Послушный Стогнев немедленно позвал слуг и ушел исполнять приказание князя.
Не прошло получаса, как в дверях сделалось движение, это слуги Мешка во главе со Стогневом двумя рядами входили в горницу, каждый из них нес какой-нибудь драгоценный предмет: кто роскошную сбрую, кто редкостную вазу, кто разноцветные, не виданные никем камни.
Увидев их, Мешко выступил вперед и, низко кланяясь Болеславу, просил милостиво принять его дары. После короткой речи, произнесенной князем, каждый слуга по очереди, с коленопреклонением, складывал то, что нес, у ног старого князя.
Вокруг стояли придворные, на лицах их было написано изумление. Никто не предполагал, что в заброшенной языческой стране могли находиться подобные сокровища, которым место на богатом западе.
На самом же деле, купцы с востока привозили полянам изделия, которых в то время совсем не знали на западе Европы. Некоторые из этих изделий были необыкновенной художественной работы, вызывая восторг, к другим присматривались как к диковинкам, доселе никогда не виданным. Были там роскошной работы ковры, опоны, серебряные украшения, бронзовые орудия, восточная эмаль… и все это образовало какую-то гору у ног князя Болеслава. Каждый из присутствующих по очереди брал в руки сложенные у ног старого князя вещи и разглядывал их с любопытством.
Затем Мешко попросил позволения отдать привезенные подарки для Дубравки, за которыми Стогнев опять отправился со слугами. Брат Дубравки, Болько пошел за молодой девушкой, которая на этот раз заняла место возле отца.
И началась та же самая церемония, с той разницей, что для княжны были принесены разные принадлежности дамского туалета: дорогие меха, тончайшие ткани и разные украшения — все прекрасной художественной работы.
После этого произошло в костеле обручение, в присутствии всего двора, но без церемоний, так как Мешко был некрещен.
Вечером был устроен пир; танцы и песни затянулись до поздней ночи. На этот раз Дубравка присутствовала, свободно болтая со своим женихом.
Беседа велась веселая, шутки сыпались, как из рога изобилия, часто неблагопристойные, по нашим понятиям, но вполне в духе того отдаленного времени. Такой тон был обязателен при обращении к женщине.
Мешко, занятый собою и своей невестой, радостный и счастливый, что наконец исполнилась его заветная мечта, не забыл все-таки Доброслава, которому он был обязан многим и, увидев его, подозвал к себе и, положив руку на его плечо, объявил, что дает ему за его верную службу земли и леса, которые должны были перейти и к его потомкам.
Пользуясь тем, что в нем не нуждаются, Власт этот день совершенно не показывался в замке. Будучи священником, он еще накануне вечером отправился к духовникам при костеле святого Вита, прося их принять его. Изумленные и радостные духовники приняли его и старого отца Гавриила, который, утомленный с дороги, тотчас лег отдохнуть.
Власт, вернее, отец Матвей, как его здесь звали, с нетерпением ждал следующего утра, когда ему можно будет после долгого и вынужденного отделения от церкви служить и принести бескровную жертву.
Весь вечер он провел в молитве, не принимая никакой пищи, наконец лег спать, исполненный радости, и, раньше, чем начались игры в замковом дворе, Власт стоял уже перед алтарем, дрожащий и заплаканный. При другом алтаре служил обедню отец Гавриил, вознося к Богу благодарственные молитвы за чудесное спасение. Поодаль, стоя на коленях, молился Доброслав.