И вдруг, указав на рожок, висевший у пояса, сказала тоном угрозы, что в этом рожке найдется более воинов для защиты, чем у него для нападения. И жестом указала в сторону Градчина.
— В таком случае заключим мир, — улыбаясь, сказал Мешко. — Но только я вас без выкупа не отпущу. Дайте вот этот веночек с головки, и тогда я вам возвращу свободу!
— Кто? Я? Вам? Выкуп?! Веночка захотелось?! Да это вы должны мне принести дань за дарованную жизнь!
— А, что же делать? Согласен! Но… примете ли вы мой выкуп? — лукаво спросил князь.
Дубравка молчала, ей страшно хотелось узнать, кто он, и девушка мило улыбаясь, смотрела на князя в упор.
Мешко между тем снимал со своего пальца старинное кольцо, которое вез с собою из дома с намерением отдать его в подарок кому-нибудь из приближенных князя Болека. Это было прекрасной работы кольцо с крупным багряного цвета камнем… Ничего не говоря, он подал его Дубравке.
Княгиня, увидев это, вся зарделась; не знала, что ей делать, принять или нет. Она молчала.
— Требовали выкуп, — сказал с упреком Мешко, — вот он; невелик он, да ведь и вина-то не велика.
Говоря это, он приблизился еще на шаг и вдруг дерзко поцеловал ничего не подозревавшую девушку… Как раз в это время Дубравка из любопытства примеряла кольцо.
Княгиня с криком гневно оттолкнула от себя князя так сильно, что Мешко пошатнулся и, оставив в руках Дубравки кольцо, с веселым смехом убежал обратно в лес.
Поджидавшим здесь Стогневу и Доброславу он дал знак поскорей сесть на коней.
Лошади стояли тут же на лужайке, и в один момент все уже сидели верхом на своих лошадях. Стогнев теперь объяснял, где кому стоять, заботясь о том, чтобы кортеж имел стройный и пышный вид. Доброслава уже князь послал раньше на Градчин с поклоном к Болеславу, извещая о своем приезде, прося принять его не как Полянского, а просто как пограничного князя. Гонец должен был опередить весь кортеж на несколько часов. Князь со свитой, не спеша, отправился вслед за посланным.
Как раз в тот момент, когда все всадники выстраивались на лужайке, стараясь взять навьюченных лошадей и всякую прислугу в середину, а Стогнев подбирал людей, появилась Дубравка. Она смело бросилась в погоню за Мешко, желая возвратить дерзкому незнакомцу подаренное кольцо, но, увидев его, окруженного большой свитой, сконфузилась и оставила перстень на пальце, утешая себя тем, что возвратит ему после, так как она не сомневалась больше, что незнакомец отправляется на Градчин. Отгадать, кто он, ей не удалось; но судя по прекрасным и благородным чертам лица Мешка, его гордой осанке и храбрости, отпечатавшейся на всей его фигуре, княгиня угадывала в нем равного себе, какого-нибудь пограничного князя. Речь его свидетельствовала о том, что он не принадлежал к немецкому племени.
Задумавшись, долго стояла девушка, глядя вслед уехавшему князю. Теперь она не сомневалась уже, что кортеж направился в Прагу.
Игры были прерваны и испорчены, и девушки с Дубравкой немедленно сели в лодки и поплыли вверх по реке, к Градчину.
Между тем Мешка, встречавшего на каждом шагу кресты, начало мучить сомнение, как эти набожные и суровые Пшемысловичи примут у себя его, язычника.
И неотвязчиво преследовали его россказни о Боривое, которого заставили есть на полу с собаками, не считая его, язычника, достойным сидеть за одним столом с христианами; эта низость возмущала Мешко до глубины души, и при одной мысли о том, что и с ним могли бы поступить так же, он выходил из себя, — он знал, что в случае подобного оскорбления, ни он сам, ни обидчики не остались бы в живых. Поэтому поехавшему вперед Доброславу он строго приказывал напомнить Болеславу, что к нему едет язычник.
— Известите брата Болька, что я язычник, некрещеный, но что по этому самому не позволю ему нанести себе обиды. И если из-за моего язычества он не захочет признать меня братом, то я тотчас же поверну обратно.
Но чешский князь и не думал оскорблять Полянского; это далеко не входило в его планы: Болько искренно желал найти в новоприбывшем союзника, но никоим образом не врага… Они друг другу были нужны.
Медленно и с трудом карабкаясь по проложенной вдоль горы дороге, кортеж приближался к валу, опоясывавшему столицу Чехии.
Издали уже видны были другие порядки, чувствовались другие люди, иной край, большая мощь и знание, принесенные с запада. Каменные стены окружали крепость, а вдали видны были дома с выкрашенными крышами, еще выше блестел на фоне неба и как бы царствовал над всем городом крест костела святого Вита, наполнявший тревогой сердце Мешка.
Он чувствовал, что находится здесь под властью креста. Он возносился над всем и над всеми. Он стоял выше княжеских хором, он поднимался над горами и лесами, упирался в облака; этот таинственный знак захватил и объединил почти мир.
Впиваясь в него глазами, Мешко подвигался вперед; ничего здесь не тревожило его, кроме этого креста, стоявшего так высоко, которому поклонялись и покорялись все короли и князья. Крест стоял уже на полянской и чешской границе; признать этого Бога, значило перейти от свободы к рабству и повиновению. И, глядя на этот гордо блестевший в лучах заходящего солнца знак, казавшийся Мешку самым страшным его врагом, он первый раз в жизни почувствовал себя таким беспомощным.
Доброслав в это время был уже в замке. Когда он подъехал к воротам, стража, находившаяся там, узнала его и немедленно впустила, а старший при дворе Болеслава ввел его в покои князя.
Болько Лютый отдыхал, но, узнав о прибытии гостя, хотя был и стар, и слаб, немедленно встал.
Его бледное угрюмое лицо, изрытое морщинами, со сдвинутыми бровями, беспокойно бегающими глазами и сжатым ртом делали его грозным, хотя годы отчасти уже и сгладили прошлое. Все же что-то жестокое осталось в чертах этого владыки, на совести которого лежало несмываемое Каиново пятно и несчетное число преступлений, совершенных им для достижения власти и объединения своего государства! Долгое покаяние, жертва двух детей не искупили еще ужасного братоубийства, память о котором осталась в сердцах у всех, ибо на могиле его брата Вячеслава совершались чудеса. Это кровавое утро в день Козьмы и Дамиана, в притворе костела в Болеславии, не изгладились еще из памяти старца.
Когда Доброслав стал перед ним и склонился к его ногам, извещая о прибытии своего господина, князь как-то радостно засуетился, принимая это извещение с видимым удовольствием.
Немедленно он велел подать себе самое богатое платье, княжескую шапку, меч; одевшись и опираясь на посох, он призвал к себе старшин и всю свою свиту, которой и велел следовать за собою. Послали за наследным князем Болько, который тотчас же явился к отцу. Это был вполне зрелый и очень красивый юноша; опираясь на его руку, старый князь, окруженный свитою, спустился на замковый двор.
Но здесь им пришлось еще довольно долго ждать прибытия Полянского князя. Наконец они увидели его в воротах, въезжающим верхом во двор. Заметив его и свиту, Мешко немедленно соскочил с коня; перемена, которая в нем произошла, изумила его приближенных.
Гордый князь, подходя к Больку, стал почти покорным; его прекрасное лицо приняло выражение смирения и, приближаясь к старцу, он низко наклонил голову, снимая шапку.
— Сосед к соседу, брат к брату! — сказал он, обращаясь к Болеславу. — Прихожу к вам, милостивейший князь, с дружбою и миром.
— И я рад вам, как брату! — воскликнул чех, обнимая Мешко.
В этот момент Мешко вспомнил убитого Вячеслава, и старый князь, вспомнив про день Козьмы и Дамиана, вздрогнул. После минутного молчания он, указывая на сына, произнес тихим голосом:
— Это сын мой, будьте же и ему другом.
Взявшись под руки, старик и князь Мешко вошли в большое каменное здание, которое показалось Полянскому князю, привыкшему к деревянным домам, поистине великолепным королевским дворцом.
И на самом деле, дома на Градчине иначе выглядели, чем дома у полян. Здесь почти уже исчезали мастерские резные столбы и фигуры из дерева, которыми так любили славяне украшать свои дома. Дерево уступило место камню, и только деревянные потолки напоминали исчезнувшее прошлое. Толстые стены с узенькими окнами делали жилища невеселыми, темными, похожими на тюрьму. Среди этого полумрака блестели только развешанные по стенам доспехи и всякого рода оружие, а на столах была расставлена драгоценная посуда удивительно тонкой работы.