— Ну, прогоним князей, избавимся от них, а немцы влезут нам на спину, — прибавил он через несколько минут.

— Мы и не думаем прогонять князей, — отвечал Виш, — мы только хотели бы этого Хвоста променять на другого. Ты хорошо знаешь, что он с немцами завел дружбу; весь род его льнет всем сердцем к немцам. Нетрудно найти другого. Довольно уже пролилось нашей крови. Вече нам нужно…

Хозяин долго не отвечал: он взвешивал каждое слово Виша.

— Нам и вече нужно, и кое-какие перемены тоже не лишни, — сказал он, — но и то, и другое не так легко сделать. Нелегкое дело задумали вы совершить, точно хотите голую руку положить в улей. Одни восстают против Хвостка и плачутся на него, другие горой за него стоят; согласия не будет, а тем временем немец успеет пронюхать и бросится на нас с оружием в руках в то время, когда мы будем ссориться и драться между собою. Вече нам нужно, нечего спорить, но такое вече, какие бывали во времена отцов наших; прежде всего, нужно согласие. Ну, собирайте старшин на вече.

Они втроем начали считать, сколько кметов и жупанов будет держать сторону Хвостка, сколько их пойдет против него, и оказалось, что немалое количество будет защищать князя, хотя все знали, что он зверь и бессердечный себялюбец.

Вплоть до вечера совещались они в сарае; потом пошли в избу и заняли места у очага. Едва успели они разломать хлеб, как в светлице откуда-то появился небольшой, сутуловатый, с коротко остриженною головою человечек, в коротенькой одежде. Кошачьи глаза его с любопытством рассматривали хозяина и его гостей. Когда заметили этого нежеланного гостя, умолкли все. Это был княжеский слуга, всю жизнь свою скитался он по свету — князь постоянно куда-нибудь посылал его с целью узнавать, что делают и что толкуют люди. Все, и в городе, и в окрестных селах, боялись его и недолюбливали, потому что он умел и высмотреть все, и подслушать, и явиться там, где меньше всего надеялись его видеть, а потом все слышанное и виденное передавал своему господину. Нелегко было ускользнуть от его глаз. Он, точно дикая кошка, садился на деревья, если ему нужно было все видеть и слышать, а самому не быть замеченным; он прятался в чаще ветвей и листьев, закапывался в лисьи норы, в стога сена, укладывался в траве или тростнике. Его звали Зносеком; этим прозвищем он был обязан своему небольшому росту и жалкому виду. Его появление среди кметов служило всегда знамением какой-нибудь беды. Этот ядовитый змей никогда не возвращался в город без добычи, а его добыча состояла из обвинений, которые он умел в удобную минуту передавать своему господину.

Его широкий рот, в котором белели два ряда зубов, смеялся в дверях. Зносек стоял у порога и разглядывал всех присутствующих в избе. Он приветствовал Пястуна и, все улыбаясь, присел на скамье возле него. Гости поглотили все его внимание.

Полная тишина царствовала в избе, одна только Женица, которая суетилась около огня и, как женщина, больше всех опасалась Зносека, подала ему чарку пива. Противный человек взял чарку в обе руки, посмотрел в нее, захохотал и начал как бы про себя хриплым голосом:

— Мать Женица, у тебя сердце лучше, чем у других. Ты вот сжалилась надо мной, а меня никто не привык жалеть, все меня ненавидят! А чем я виноват перед ними, а? Чем виноват? Разве я действительно такой злой, как говорят? Я глаз еще никому не выкалывал, никого не околдовал, я готов служить каждому, слушаюсь всех. А за это все меня топчут ногами, плюют мне в лицо, и всякий рад бы задавить меня, если бы сумел.

И Зносек заливался диким смехом, глотая пиво.

— Откуда же ты знаешь, что люди так ненавидят тебя? — спросил Пястун.

— По глазам вижу! Ого! — отвечал довольным тоном Зносек. — У меня собачье чутье!..

Немного погодя, он добавил:

— А знаете новость?

— Какую новость? — спросил хозяин.

— У его милости в городе, у столба, приготовляют большой пир и великую радость. Нам уже надоело воевать да ссориться. Князь хочет жить в дружбе со своими. Того, которому глаза выкололи, отпустят на волю, чтобы шел, куда глаза глядят. Кто знает, может быть, у него явятся новые глаза? Дядей своих и двоюродных братьев князь пригласил к себе в город, и мы запьем дружбу на веки вечные! Вот вам и новость, и радость большая, а кому же радоваться, если не вам? А потом, когда все князья возьмутся за руки и пойдут все заодно, у нас водворится порядок! Теперь соберутся какие-нибудь жалкие жупаны и лезут к князю, кулаками угрожают, потому что они знают, что князья не ладят между собой! Ого, потом этого не будет!

Зносек все громче хохотал; все молчали. Зносек готов был продолжать свою речь, когда у дверей раздался чей-то голос. Все обернулись к входным дверям. На пороге стоял человек весь в черном, с большой палкой в руках и глазами считал всех, находящихся в избе. Когда он заметил Зносека, не сказал ни одного слова, вышел из избы и сел на крыльце.

— Этот как меня завидел, — сказал Зносек, смеясь, — не захотел даже выговорить приветствия; пропала у него охота погостить у тебя, Пястун!

После этих слов безобразный человек выпил остаток пива, поставил чарку на стол и, остановившись посередине избы, проговорил вслух, держась за бока руками:

— Виш и Доман!! Виш и Доман!..

— Как! Ты меня знаешь? — спросил Виш.

— Я? Дней десять пришлось бы ехать от города до того места, где я никого не знаю, — заметил Зносек. — Собак и тех я знаю; как же не знать мне всех кметов? Вот тот, который вернулся с порога, старый Земба. Не правда ли? Я даже знаю, зачем он пришел к тебе и почему не хотел ничего сказать. С его сыном случилось в городе несчастье. Он подрался со Славоем во время пира, ну, и порезались молодцы. Мы потом опустили его в озеро, чтобы он отрезвился, но он лишку воды захватил… и сдох.

Сказав это, Зносек захохотал, поклонился, прыгнул раз, другой и выбежал из избы.

Долго еще после ухода неуклюжего Зносека сохранялось глубокое молчание в избе; все точно ожидали, что вот отворятся двери, и в них покажется противный карлик. Земба тоже сидел на крыльце и не входил в избу; он дожидался, чтобы Зносек исчез у него из виду. Когда Земба показался в дверях, Пястун подошел к гостю.

— Я пришел к тебе, — начал старик, — пожаловаться да поплакать горькими слезами. Я одинок теперь… Моего сына убили в городе… Мы едва нашли его тело, чтобы сжечь погибшего на костре. Скажите же, братья мои добрые, люди мы или дикие звери, которые не знают мести и позволяют убивать себя всякому, кому это вздумается?

Старик умолк; он, не трогаясь с места, стоял, сложив руки на груди.

— У меня еще двое детей осталось, — продолжал он, — хоть бы этих уберечь! Куда же мне с ними укрыться? Как защитить их головушки от хищного зверя? Хвостек взъелся на меня.

Виш встал со скамьи и приблизился к Зембе.

— Брат, — сказал он, — пора, давно уж пора подумать о нашей судьбе… Садись и давай свой совет.

Небольшой кружок людей, решивших созвать вече, увеличился еще одним человеком.

До поздней ночи совещались притесняемые кметы.

На следующий день, ранним утром, Доман и Виш выехали из хижины Пястуна. Хотя Виш оставил своих людей у Домана, но он так торопился вернуться домой, что не заехал за ними; простившись в лесу с Доманом, старик хорошо известными ему проходами и тропинками поехал прямо по направлению к своему селу. На следующий день он уже приехал в свою хижину; собаки встретили его веселыми завываниями и громким лаем. В хижине мерцал огонек, старуха Яга с прялкой в руках сидела у очага. Она поклонилась своему мужу, по обычаю, до колен. Виш сел на скамью и, снимая сапоги, начал расспрашивать жену обо всем, что произошло У него в доме во время его отсутствия. Старший сын Виша, которого разбудил лай собак, пришел к отцу и рассказал ему обо всем обстоятельно. Волк унес одну овцу; они не сумели поймать хищника, хотя отняли у него добычу. Вишев сын сваливал всю вину на пастухов, которые, вздремнув, не заметили, как подкрался к их стаду волк.

Старик, выслушав рассказы жены и сына, последнему велел остаться с собой. Яга с прялкой ушла в спальню.