VIII

Недалеко от озера Гопла, у самой опушки лесов, стоял дом и село Пястуна, которого для краткости звали Пястом. К нему-то стремились старик Виш и молодой Доман, ранним утром оставив городище Милоша. Виш второй день кряду ехал верхом, но чувствовал себя лучше, чем дома, где у него была только одна работа: смотреть за хозяйством, сидя на большом камне у реки.

Из всех окрестных кметов Пястун был наименее зажиточным хозяином, а между тем пользовался большим уважением всех своих собратьев. Род его жил на этом месте уже с давних пор, дед его и прадед хозяйничали когда-то в окрестных лесах, занимаясь главным образом пчеловодством и охотою. Полей у них совсем почти не было; если они и засевали хлеб, то разве только для того, чтобы иметь запас на случай голода. Они привыкли не обращать внимания на свои богатства: потому-то, может быть, они не множились в их руках. Бедную, настежь для всех открытую хату Пястуна знали все; в нее заходил каждый прохожий, брал, что ему нужно было, и шел дальше.

Хижина гостеприимного Пястуна, выстроенная из цельных бревен, даже отчасти покрытых корою, была чрезвычайно старая и низкая. Крыша и стены ее были покрыты толстым слоем сажи, крыльцо узенькое, украшенное простыми столбиками, поддерживающими его небольшую крышу. Пястун и его жена Женица и сын их составляли всю семью. Челяди было у них много; но каждый челядинец скорее казался членом семьи Пястуна, чем слугою, потому что с ним хозяева обращались как с родным. Новые обычаи, которые понемногу начали проникать к славянам от немцев, не успели еще проникнуть в хижину Пяста. Может быть, оттого именно к Пястуну всегда обращались за советами, что под убогой своей кровлею он свято хранил древние предания и обычаи. Гусляры и певцы часто заходили к нему, а если который-нибудь из них приходил погостить у своего друга Пястуна, то по вечерам должен был много петь собравшимся вокруг него слугам Пястуна и его семье. Зимою садились у огня в избе, летом на дворе под старыми липами. Старцы гусляры пели, а молодежь из этих песней узнавала о славном прошлом. На свадьбах, на похоронах и на всех собраниях Пястун всегда занимал первое место, потому что он знал лучше других, в каком месте какую следует петь песню, где что надлежало делать, где и какую жертву приносить богам. В судах тоже; если во время мира случилось где-нибудь в селе или в поле какое-нибудь убийство, Пястун лучше всех знал, какой закон следует в данном случае применить к убийце. А раз Пястун сказал что-нибудь, никто не прекословил и не спорил. Этот небогатый человек имел гораздо большее значение, чем многие из самых зажиточных кметов. Из далеких мест приходили к нему за советом, а если, — что часто бывало, так как Пястун любил проводить два или три дня кряду в лесу, ухаживая за своими пчелами, — не заставали его дома, тогда терпеливо дожидались его возвращения. Пястун вообще мало говорил и чрезвычайно неохотно; раньше чем ответить, он долго расспрашивал, но если раз сказал свое мнение, ни за что не соглашался отказаться от него. Все являющиеся к нему знали об этом и потому, услышав мнение или приговор Пястуна, никогда не противоречили ему.

Это оказываемое всеми уважение к Пястуну, который, живя почти у самого княжеского столба, никогда не старался войти с ним в близкие отношения, было причиною, что Пястун попал в немилость к князю. Но княжеские слуги не смели даже заикнуться перед своим владыкою о Пястуне; и сам князь не хотел заводить ссоры с Пястуном, опасаясь, чтобы он не употребил во зло своего влияния. Нужно еще заметить, что Пястуна нельзя было привлечь ни лестью, ни подарками, особенно лесть была ему противна. Все называли его гордым; может быть, он и был горд в самом деле, хотя никто не помнил, чтобы Пястун злоупотребил когда-нибудь тем значением, какое имел среди своих.

Пястуну в то время, которое мы описываем, было лет около сорока; это был мужчина высокого роста, крепкого телосложения, но с первого взгляда личность его ничем не отличалась от других. Только взглянув ему в глаза, нетрудно было заметить, что у Пястуна здоровый, сильный и спокойный ум. Когда в те тревожные времена все ради одного страха сердились, ругались и вообще больше выказывали гнева, чем чувствовали в действительности, Пястун никогда не терял понапрасну ни слов, ни гнева. Те, которые его не знали, думали, что он молчаливый эгоист, которого нисколько не печалит грустная участь соседей и земляков; между тем Пястун только на вид казался молчаливым и выносливым, холодным себялюбцем. Одевался он так просто, что за работою трудно было отличить хозяина среди его работников: он не любил блестящих безделок и украшений, без которых другие не могли обойтись, а главным образом, не допускал никаких перемен в одежде и образе жизни, если они в чем-нибудь касались древнего обычая и могли его изменить.

В то время, когда у других были две и три жены, так как по принятому обычаю такая роскошь не считалась предосудительной, Пястун жил с одною Женицею, и его жена не была рабыней, покорною слугою своего господина, как жены других кметов; жили они в дружбе и согласии, так что трудно было найти более счастливых супругов.

В его хижине и в селе работали по целым дням — с утра до ночи; Пястун редко когда оставался дома, а если это случалось, так разве только тогда, когда нужно было присмотреть за работою в поле. Виш и Доман встретили Пястуна, с корзиною на плечах отправляющегося в лес к своим пчелам. Они остановились; Виш соскочил с лошади и приветствовал хозяина.

— Мы к тебе, — сказал он.

— Тогда вернемся в избу, — отвечал Пястун.

— Или лучше сядем где-нибудь под деревом, в сторонке, а то твоя хижина на глазах у всех: у тебя бывает много чужих людей; а нам хочется поговорить с тобою наедине…

Пястун удивленными глазами посмотрел на Виша, не отказывая, однако, желанию гостя; он указал рукою на небольшую поляну в лесу, где стоял небольшой сарай для сена. Подобные сараи славяне называли одрынами. В эту минуту одрына была открыта настежь; ее прозрачные, из ветвей сплетенные стены позволяли сидящему в ней видеть всякого приближающегося человека. Внутри, около дверей, лежали две сосновые колоды, как бы нарочно положенные здесь для сиденья.

Всадники оставили лошадей на лугу, а сами сели в сарае. Пястун вынул из корзины хлеб и кусок сыра и положил на колоде перед гостями, но они даже не дотронулись до них. Виш начал говорить первым:

— Ты живешь почти у самого города под княжеским столбом, — начал Виш, — незачем много толковать тебе о том, что у нас делается, как с нами обращаются. Мы к тебе затем приехали, чтобы посоветоваться. Вече нужно созвать…

Виш остановился, Пястун молча, внимательно слушал, а Доман прибавил:

— Если мы теперь не защитим себя, нас истребят всех до одного. Мы должны защищаться. А по старому обычаю надлежит начинать с созвания на вече всех кметов, всех жупанов.

Пястун все еще слушал; Виш начал широко распространяться о том, как они прежде жили по селам и городищам, что с ними нынче стали проделывать, и как князья, недовольные тем, что они, военачальники, по немецкому обычаю вздумали всю власть забрать в свои руки; сколько приходилось им переносить от маленьких князьков, которых является все больше и больше, и как следовало бы начать действовать против них, чтобы освободить людей от их насилия.

Пястун не прерывал его ни единым словом; Виш и Доман по очереди представляли ему печальное положение всех кметов. Наконец, высказав все, они умолкли, ожидая, что скажет Пястун. Он долго еще думал, сидя с опущенною на грудь головою, и, наконец, заговорил:

— Я скажу вам кое-что о старых временах. Вы слышали от своих отцов, а отцы ваши слыхали от своих, что наш язык был когда-то в употреблении и за Лабою, и за Дунаем по берегам синего моря и на западе до Черных гор. Это было счастливое время, {когда мы одни только жили на громадном пространстве, а у соседей дома было много дела. Тогда-то мы хаживали без мечей, с гуслями, мы тогда пахали пашню и хозяйничали у себя дома без князей. Давно, давно уж прошло это время. Со стороны моря напали на нас одни, другие спустились с гор на нашу землю; с оружием в руках напали на нас народы, послушные своим князьям. Мы должны были защищаться. Настал конец нашему счастью, нашим песням, нашему спокойствию. Нужно было взять себе вождей из-за моря, строить столбы, городища и сражаться… А старая свобода все напоминала нам о себе; князь стал нашим врагом. И что же? Вот немцы исподволь вытесняют наше племя и вытеснили уже нас из прежних обиталищ; земли у нас становится все меньше и меньше… Пястун замолчал…