Настроение у наших героев было подавленное. Всю дорогу до деревни Эвике проплакала, уткнувшись в рубашку Уолтера, так что в конце пути ее можно было выжимать. Тот гладил невесту по вздрагивающим плечам, шептал ей на ухо слова утешения, но ничего не помогало и не могло помочь. За ними скакал Леонард, которого, не смотря на опасения Уолтера, не пришлось приматывать веревкой к седлу. Держался он молодцом и за время пути сверзился всего-навсего четыре раза.

Еще издали друзья расслышали звон колоколов. Свернув на улочку, ведущую к церкви, они попали в людской водоворот. Встрепанные со сна, крестьяне повыскакивали во дворы, дико озираясь по стороны. Кто-то успел натянуть сапоги или завернуться в шаль, но в большинстве своем они были в исподнем. Что касалось суматохи, животные не отставали от людей: собаки рвались с цепей, заходясь полузадушенным лаем, коровы в хлеву мычали так надрывно, словно их не доили уже несколько дней, и весь этот гомон то и дело взрывался кукареканьем, призывавшим зарю, чтобы поскорее рассеялись чары ночи. В отличии от своих хозяев, животные знали, что происходит. Люди же бессмысленно крутили головами.

— Что ж стряслось-то, а, сударь? — какая-то баба, державшая под мышкой нахохлившуюся наседку, подергала Уолтера за ногу. Не понимая ее наречия, он попросил Эвике перевести.

— А ну-ка быстро все замолчали! — завопила девушка и, когда голоса стихли, продолжила внушительно, подражая средневековому глашатаю. — Мы прискакали из замка! Граф фон Лютценземмерн повелевает вам немедленно идти в церковь! Даже тем, кто туда ходит только на Пасху и Рождество.

Расталкивая односельчан, через толпу к ней пробирался Габор, в ночной рубашке и стоптанных тапочках. На всякий случай он захватил зазубренный меч, хотя этой железякой сподручнее было вскапывать грядки, чем разить врагов.

— Что его сиятельству угодно от нас в такой час? — спросил он, зевая на нее перегаром.

— Он сам скажет. Пошевеливайтесь!

Крестьяне потянулись к церкви, недовольно бурча и раздавая затрещины детям, которые хныкали, терли глазенки и путались под ногами. Но если граф повыдергивал их из постелей ни свет ни заря, на то имелись серьезные основания. Самодурства за ним не наблюдалось. Графа фон Лютценземмерна здесь уважали, хотя его власть давно уже была номинальной. Канули в Лету времена, когда любой из фон Лютценземмернов мог сбить хлыстом шапку с зазевавшегося крестьянина или выдрать его на конюшне. Впрочем, и в те дремучие дни пращуры графа скорее посоветовали бы простолюдину надеть шапку, чтобы не застудил уши, да еще и пригласили бы в замок на чаепитие. Так, собственно, они и разорились, ведь власть несовместима с подобным добродушием.

Гораздо больше селяне опасались богача-фабриканта, потому, проходя мимо его наследника, почтительно кланялись и опускали глаза. Уже спешившийся, Леонард помахал им, но тут же вступил в битву с конем, который начал жевать его волосы. Белобрысый мальчуган лет десяти, вприпрыжку бежавший за родителями, прыснул в кулак и сразу захныкал, схлопотав по щелчку с двух сторон, от матери и отца. Оба работали в колбасном цехе, так что ссоры со Штайнбергами не искали.

Когда в дверях церкви промелькнула последняя сорочка, друзья поднялись по ступеням, но Уолтер вовремя схватил за плечо юного вампира, который с невозмутимым видом собирался перешагнуть через порог.

— Ты что, сбрендил? Погибнешь ведь!

— Почему? — удивился Леонард. Обмотав руку носовым платком, он приглаживал замусоленные волосы. Без очков и голый до пояса, Леонард казался совсем беззащитным, будто улитка с раздавленной раковиной.

— Ты не можешь входить в церковь, ты же вампир! Там полным-полно религиозных предметов!

Леонард стушевался.

— Я м-могу, — пролепетал он, — потому что я атеист.

— Что?!

— Религиозные предметы на меня не действуют. Ни святая вода, ни кресты, ничего. Все потому, что я верю в теорию эволюции.

— Да как же так?

— Для того, чтобы религиозный предмет подействовал на вампира, обе стороны должны верить в силу этой реликвии. Сам по себе символ ничего не значит, это люди наполняют его см-мыслом. А теперь представь, что одна стороны не видит в символе того же, что другая. Значит, для этой стороны символ просто не функционирует.

— Ну ты вывел! — засомневался Уолтер. Он хотел было рассказать, как они втроем освящали воду, бормоча нескладные молитвы, но промолчал, потому что вести религиозную пропаганду среди вампиров-атеистов как-то непродуктивно.

— И много вас таких?

— Не знаю, — смущенно ответил вампир. — С годами, наверное, станет больше.

Уолтер сделал зарубку в памяти, что если вернется домой, обязательно запишется в Армию Спасения[44] и будет ходить по домам с брошюрками. Чем меньше атеистов, тем лучше. А то неизвестно, на кого нарвешься.

— Слушай, а если тебе показать галапагосского вьюрка?[45] — не унимался англичанин.

— Я никогда не видел г-галапагосского вьюрка, — развел руками Леонард. — Может, испугаюсь, если буду знать, что это он и есть.

Втроем они вошли в церковь, битком набитую прихожанами. Такого столпотворения храм не знавал даже по праздникам — у кого-то всегда находился повод остаться дома, а то и свернуть в кабак по дороге. Некоторые уже расположились на скамьях и клевали носом или баюкали младенцев, но в основном народ толпился у кафедры, переговариваясь со священником и графом. Женщин оттеснили в сторону и они настороженно прислушивались, о чем же толкуют мужья. Судя по их насупленным бровям, беседа выходила невеселой.

Возле графа все еще крутилась малышка Жужи. Увидев знакомые лица, она бесцеремонно подергала его за полу камзола. Фон Лютценземмерн оглянулся, посмотрел на вошедших и продолжил смотреть, но уже на дверь, дожидаясь кого-то еще.

Никто не вошел.

Им следовало подойти к нему первыми, но друзья не посмели сделать и шага. Тогда граф сам пошел к ним навстречу, по-прежнему не отводя взгляда от двери. С каждой секундой надежда истончалась, пока не превратилась в мираж.

— Где Гизела? — его голос дрогнул.

— Она осталась в замке, велела нам уходить, а сама осталась, — сказал Уолтер, чувствуя как слезы щекочут ему щеки. Всхлипывая, он вкратце поведал графу об их злоключениях. Фон Лютценземмерн выслушал его с каменным лицом и медленно проговорил:

— Вы сделали все, что могли. Если эти твари действительно настолько опасны, как вы описываете, у вас не было против них ни единого шанса.

Его слова произвели противоположный эффект. Эвике, которая доселе пряталась за спиной Уолтера, не смея показаться хозяину на глаза, выступила вперед и упала перед ним на колени.

— Простите меня! — рыдала она, то цепляясь за его камзол, то ударяя себя в грудь. — Или нет, не прощайте! Я так и знала, что вы будете нас оправдывать, но я заслужила худшей кары! Я должна была остаться с ней… что мы вдвоем…. чтобы они нас обеих… Господи, что же я натворила?!

Граф сжал кулаки.

— Не хотите к ней присоединиться? — кивнул он Уолтеру, и в голосе его клокотал едва сдерживаемый гнев. — Раз уж сегодня такая ночь, что все мои друзья решили поваляться у меня в ногах. Самое полезное времяпровождение в наших обстоятельствах. Эвике, ты в доме Божьем, как ты себя ведешь? Встань и вытри слезы. Не вздумай оплакивать мою дочь! Слышите, — он обвел всех взглядом, — никто из вас не смеет ее хоронить! Раз Гизела приказала вам покинуть замок, у нее были на то причины. Моя дочь из рода фон Лютценземмернов, ее прабабки стояли на бастионах и лили на врагов кипящую смолу, покуда мужья сражались на поле брани. Она сильная! Я вернусь за ней, мы пойдем в замок днем, когда вампиры спят.

— Вампирам, как и людям, не обязательно спать днем, — заметил Леонард. — Они могут нести караул по очереди. И нас совсем мало!

Пока они так рассуждали, отец Штефан отделился от толпы и направился к своим знакомым, только что не потирая руки. Даже его кадык азартно подпрыгивал. Из всей деревни он, похоже, был единственным, кто получил удовольствие от такого поворота событий.